Это случилось прошедшим летом. Инспектор тогда находился выше Тулыма, который через час должен был появиться по левую руку. Потом пойдут пороги, по правую руку — устье Лыпьи, ниже, по левую — скальные отроги Курыксара, покрытые мхами и лишайниками, синяя волна Чувала, хребта из магнитного железняка. Потом Юбрышка, месторождение титаномагниевых руд. Инспектор читал записки чердынского преподавателя математики о здешних богатствах, сделанные в тридцатых годах.

Черт возьми, мотор дернулся и заглох — сорвал-таки шпонку на небольшом перекате. Вишера — «чистая река» в переводе. В одном из вариантов перевода. На два-три метра видно цветное каменное дно, водоросли и рыбу за бортом. Эту мелкую донную гальку местные называют «дресвой». Прозрачная ключевая вода…

Дорог здесь нет, только река да тропы. По притокам МАЗы вообще прут по руслу — по тому же Улсу шпарят, будто по гравийному шоссе.

Инспектор не спал двое суток. Задрал на корме «Вихрь» и решил чуть-чуть полежать на ватнике, отдав лодку судьбоносному течению. Кто сорвал шпонку, он понял потом…

Как смог проспать пороги — не понял. Потому что должен был разбиться о камни. Может, он вообще не проходил пороги? Понятно, что Тулым оставался по левую руку, а вот он свернул на какую? Пять порогов, разделенные небольшими плесами, гремят оркестром, вовсю — за километр слышно.

Проснулся Инспектор неожиданно — от удара. Как потом сообразил, лодка налетела на балан — бревно, плывшее по реке. Нет, как оказалось, не по реке. Проснулся в темноте. С испугу лунный свет принял за фотовспышку. Стояла большая луна, голая, как Каракумы. А деревья кружили по пояс в черной воде. Он плыл по затопленному лесу.

Багровая луна заполнила небо космическим страхом. Но в этом свете он вовремя увидел, что на него стремительно летит большая коряга, и успел уклониться: черный, длинный и острый, будто железный багор, сук прошел мимо, над самой головой. Раздался еще один удар — и лодку развернуло в воде на сто восемьдесят градусов. Коряга ушла в темноту, а Инспектор бросился ощупывать борта и шпангоуты лодки — кедр выдержал.

Он прожил в тайге десять лет, но такого не знал, не помнил и не предвидел. Наводнения, способные развернуться в полный рост за несколько часов, говорят, случаются только на сибирских реках. Не на уральских притоках Вишеры.

Лодку несло в неизвестность. Инспектору стало казаться, что начался тот самый Всемирный потоп, история которого повторяется каждый миллион лет. Вскоре впереди зачернела стена, видимо, какого-то соснового бора, поднимавшегося над болотной низиной. Только потом он понял, что в тот момент раздался страшный удар — лодка налетела, наверное, на мощное, двигавшееся навстречу бревно, ее развернуло снова, как в первый раз. Инспектор потерял равновесие, упал и ударился головой о край борта. Багровая луна молча наблюдала за происходящим.

Очнулся Инспектор через тысячу лет. Он лежал на топчане, застеленном шкурами, потрогал рукой — оленьими. Напротив сидел старик: короткие седые волосы, светлая кожа, узкие, немного раскосые глаза. На деревянном столе горела лучина, вставленная в ржавый железный светец. Незнакомец поднялся и подошел к топчану, присел на еловую чурку, служившую табуретом. Инспектор успел заметить, что росту в нем не менее ста восьмидесяти сантиметров.

— Меня звать Фёдор Николаевич, — представился старик.

Голос был сильным, сочным, как кедровая хвоя.

— А меня — Яков Югринов.

Инспектор понял, что это его одежда сушится у печи. Он лежал на топчане в трусах и тонкой рубашке, которые уже просохли.

— Ты вывалился из лодки, — сказал старик, — головой вниз, потому что потерял сознание от удара.

— А вы как знаете? — удивился Инспектор, тихонечко ощупывая голову и тело в поисках возможных последствий, травмы или раны какой. Выше лба обнаружил засохшую кровь.

— Я видел, что с тобой стряслось, — ответил Фёдор Николаевич и чуть-чуть улыбнулся.

Инспектор сразу заметил, но осознал позднее — целые зубы, что в конце второго тысячелетия нашей эры в России случалось редко. Конечно, зубы старика были желтоватыми, темноватыми, прокуренными, но своими.

— Как вы могли видеть в такой темноте? К тому же, кажется, кругом одна вода была… — Югринов осторожно приподнялся и сел, навалившись спиной на теплое дерево стены.

— Я даже декабрьской ночью вижу, — ответил старик и снова улыбнулся. — Твою лодку тоже подтащил к берегу, с мотором. Не веришь — спроси Бахтиярова. Он сам не только видит, слышит, но и чует за выстрел.

— Бахтиярова? Лёшу или Николая, отца? — правильно понял Инспектор фамилию вогула как таежный пароль Северного Урала.

— А любого. О том, что ты появишься здесь, я знал за три дня — с того момента, как ты приблизился к воде и лодка пошла вниз по течению Большой Мойвы. Ты попал в озеро, мой дом стоит на берегу, с трех сторон он окружен водой, а позади — скалы, гора. Место недоступное. Когда-то, еще в прошлом веке, я попал сюда случайно, как и ты. Иногда, очень редко, здесь случаются наводнения на Вишере, и тогда речка, которая вытекает из озера, поворачивает вспять — ты угодил в это течение. А непроходимые болота вокруг озера затапливаются водой.

— Интересно, отчего возникают эти наводнения?

— Из-за мощных дождей в верховьях.

Инспектор жил на Вишере три года и не всё, не всех успел тут узнать. Кто он такой, этот старик? Похоже, какой-то шаман, вишерский волшебник, может быть потомственный. Если так, значит, он «допустил» его к своему дому.

— Сколько мне лет? — переспросил Фёдор Николаевич. — Не знаю. Наверное, много. Мой отец, вогул, помнил крещение манси у деревни Сыпучи в 1751 году, на берегу Вишеры, а мать, русская, рассказывала, что ее отец, крепостной, сбежал на Урал за свободой и золотом.

— Так ты, Фёдор Николаевич, крещеный?

— Нет, конечно. Мы ушли на восток, за Уральский хребет. А миссионеров убили, чтоб не насиловали человеческий дух. Потом и те, которых крестили, сбежали с берегов Вишеры. К нам пришли. Русские догнали племя, но отлучить от идолов не смогли. Тогда решили извести, взять измором. Поэтому осталось нас с десяток на весь Западный Урал. Когда соплеменники начали пить водку, белое пойло, я покинул племя и с тех пор живу один. Я решил жить один. Наши люди — жалкие рабы!

«Интересно, — подумал Инспектор, — а мое племя — рабье? Хуже — сами ложатся. И похоже, я от своего племени тоже ушел…»

— А вы знаете, какой нынче год?

— Это ты живешь в 1997 году, а я живу здесь давно.

— Мне тоже хватило — для одной жизни много: сначала крах социализма, потом — капитализма.

— Ты веришь в Бога? — спросил хозяин дома, разливая чай по железным кружкам.

— Наверно, я не атеист. Но понимаете, ненавижу коммунизм так сильно, что этой силы вполне хватает на другую тоталитарную идеологию — религию. Надеяться на попов все равно что размешивать воду пальцем, пока не закипит. С другой стороны, заметил: чем дольше въезжаю в ситуацию, тем больше мистики. Случается, иногда жизнь пугает.

— Тайна жизни открывается только со смертью человека. И только ему. Не торопись опередить свою смерть. Да что там смерть! Тайна будущего — наш оберег, и может быть, тайна настоящего — тоже, и прошлого. Тайна от Бога — он делится с нами понемногу, по крупицам, с умом, по золотым камешкам, по алмазным. Надо жить, дружище, смотреть на огонь, на небо, прикасаться рукой к железу — это такое счастье…

— Мне кажется, никакой вы не манси, а обыкновенный чалдон — беглый каторжник.

Старик неожиданно рассмеялся, прикрыв левой ладонью глаза.

— Правильно, только не обыкновенный. Перепутал вахту с баней. Давай, земеля, чайку попьем. А как ты догадался?

Югринов кивнул на мощные, молодые, высокие стены дома, срубленные из корабельной сосны. Вогулы в таких домах не живут и никогда не жили — северные кочевники, они каждые два-три года переходили из одной избушки в другую: на Чувал, на Мартай, потом возвращались на Ольховочный Камень, там самое лучшее место для отела — трава, родниковая вода, а затем — на Молебный, в долину Вижая. По кругу ходили, какие тут дома-хоромы, за ними уход нужен. О таком доме, об одиночестве люди мечтают в лагере, в казарме, в коммуналке.