— А жена? — вдруг спросит досужий и высоконравственный гражданин. И получит в ответ: «А при чем тут она?»

— Но ведь измена!

— Игра. И никакой измены нет.

— Не понял?

— Для непонятливых: измена — это, когда семья разваливается, когда дети остаются без родных отца или матери… Все остальное — игра!

— А любовь?

— Любовь — святое чувство, но оно кончается там, где начинается семья, переходя от супругов на их детей, оставив самим супругам лишь клубок сложных отношений и взаимных обязанностей! Даже жизнь у нас конечна, что же тогда говорить про любовь…

Однако не станешь же выкладывать все это Мальвине, как не станешь озвучивать и то, что часов до двадцати четырех придется по видеозаписи восстанавливать сценарий следственного эксперимента, о чем уже условился с Андреевым — специалистом по технике». Не станешь же объяснять, что еще надо зайти к начальнику отдела и договориться о новом завтрашнем доставлении подозреваемых в отдел для предъявления им обвинения и допроса в качестве обвиняемых; что надо еще сочинить это самое обвинение, а потом двумя пальцами отпечатать на машинке в двух экземплярах; что надо отпечатать в пяти экземплярах на каждого обвиняемого постановление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу. Что столько этих «надо» — и все через одни следовательские руки!

— Не нужен мне никакой автопатруль! Я хочу, чтобы ты меня проводил, — откровенно надула капризно губки Смирнова. — Мне кажется, что с тобой надежней! Вон как быстро преступление раскрутил! И я даже не знаю, как тебя отблагодарить?.. Точнее, знаю. И решила. Но ты… — зарделась краской смущения и решимости.

И как бы от переполнявшего ее волнения, как бы невзначай, присела на краешек рабочего стола следователя. Полы шубки распахнулись, соскальзывая с коленей и обнажая упругие икры слегка раздвинутых ног. Из-под короткой юбчонки непорочной белизной блеснули трусенки.

«Ах, ты, Марья-искусительница, соблазнительница, доморощенная, Евено семя! — подумал Паромов, вставая со своего стула. — Заставляешь проявлять настойчивость. Не хотелось, но придется».

Он взял Мальвину за крохотную и горячую ладошку — признак оказания доверия — и попросил встать со стола:

— В отделе считают, что садиться на стол — дурная примета, приносящая только хлопоты и неприятности. Так что, нельзя садиться на крышку стола. И благодарности никакой не надо. Чистосердечного спасибо достаточно. А преступление ни я один раскрывал. Весь отдел. Знаете, Мальвина Васильевна, отошло в историю то время, когда сыщики-одиночки чудеса творили. Сейчас одному это не под силу, хоть будь он супер супермен! Сейчас коллективный разум торжествует. Так-то! А одиночки? Им место только в кино и книгах-детективах, — нес явную неоколесицу и чепуху.

— А я тебе, следователь, не верю, — капризничала Мальвина, но ладошку не убирала. — Ваши все поначалу меня подозревали. В первую очередь! Ведь так? И только ты разобрался и понял, что и как! — Она обволокла следователя голубым океаном своих глаз. Устоять перед ними не было сил.

Видит Бог, как следователю хотелось плюнуть на все и всех — и утонуть в этом голубом океане. Еще бы секунда, и была бы заперта на замок дверь, погасла электрическая лампочка под потолком, и лежала бы Мальвина на столе, опровергая все дурные приметы, с высоко задранными ножками, попискивая и постанывая от удовольствия и праздника плоти. Сколько раз уж такое бывало! И не у одного Паромова. Правда, с другими женщинами, никаким образом не зависящими от профессиональной деятельности старшего следователя. И дурные приметы не действовали тут и не мешали! Но удержался. Субординация, черт бы ее побрал!.. Повел аккуратно Мальвину к выходу из кабинета.

— Пойдемте, пойдемте, Мальвина Васильевна. Провожу до дежурной части. А то мы с вами точно тут до утра останемся.

— А я не прочь! — В бездонных глазах веселые бесенята хоровод водят! — Дома одной страшно!

— Возможно. Но обойдемся пока без глупостей. Вам надо домой, а мне — работать! — менторским голосом настаивал он.

— Что же ты, следователь, гонишь несчастную женщину. Почему отказываешь ей в помощи. И где твой профессиональный такт, где этика? — Подзадоривала она.

— Мальвина Васильевна, мы с вами еще не раз встретимся и пообщаемся. Поверьте, но сейчас я скован незримыми цепями именно профессиональной этики.

— А что нам мешает порвать эти цепи?

— Они незримы, поэтому и не рвутся, — пошутил он. — Но обещаю, что за три-четыре дня закончу свою часть работы, передам дело в прокуратуру и перестану быть для вам следователем, останусь просто знакомым мужчиной. Понимаете — просто мужчиной! И тогда…

— Ловлю на слове, — убрала она свою руку. — Скажи, почему не сам будешь оканчивать дело, и я уйду без всяких сопровождений?

— Покушение на убийство — это прерогатива прокуратуры. Пусть занимаются, свой хлеб отрабатывают… Нечего штаны протирать да геморрой поочрять…

— Понятно. Тогда почему пока речь идет о причинении тяжкого вреда здоровью? — По-прежнему не желала покидать Мальвина кабинет следователя, находя для этого благовидные предлоги.

— Не будем влезать в дебри межведомственных отношений, — отшутился Паромов. — Зачем такую прекрасную головку всякими специфическими нюансами забивать. Ну что, до завтра?

— До завтра. И не радуйся, что прогнал бедную женщину. — Глаза Мальвины постепенно обретали естественный цвет. — Я завтра снова приду выяснять, как следствие продвигается. Надеюсь, что это потерпевшей не запрещено?

— Не запрещено.

— Не обманываешь?

— Не обманываю. А чтобы прогнать всякие сомнения, вот вам и печать.

Паромов быстро привлек Мальвину к себе и запечатлел на ее пухлых губах непродолжительный, но страстный поцелуй.

— Теперь убедил?

— Теперь — да! — улыбнулась она со снисхождением победителя. Пусть пока небольшая, но победа, ею была одержана, и женщина торжествовала эту победу, позабыв обо всем остальном.

— Тогда — до свидания?

— Тогда — до свидания! — Она стремительно заскользила по коридору, так, что полы шубки развивались позади самой.

— Уф! — выдохнул Паромов. — Наваждение! — И пошел на второй этаж, чтобы согласовать с начальником отдела доставление подозреваемых для предъявления обвинения.

Алелин в кабинете был один. В нормальном настроении. Просматривал телепередачу и разбирал, отписывая на исполнение, почту — толстую пачку разномастных бумаг и бумажек.

— Что ты такой, раскрасневшийся? — встретил он Паромова. — Не заболел ли часом?

— Работа. Напряжение. Нервы… — отделался короткими, ничего не значащими фразами Паромов от дальнейших расспросов.

Не скажешь же Алелину на самом деле, что стоически, как древние герои, устоял перед обольщением женщины. Или за хвастуна примет, или на смех поднимет.

— А-а, — протянул тот, принимая объяснение следователя. — Тогда ладно. Ну, хвались достижениями. Уже слышал.

— Хвалиться особо нечем. Просто дружно поработали — и результаты не замедлили сказаться.

— Что, верно, то верно. Когда идет дружная работа, то и результаты зачастую бывают положительными. Но правильной версией оказалась твоя. Так что, не скромничай. С чем пришел?

— Планирую завтра предъявить обвинение всем троим, чтобы ускорить передачу дела в прокуратуру по подследственности. Нужен опять автомобиль и конвой, чтобы из ИВС их сюда доставить. В отделе сподручней.

— А какую меру пресечения собираешься избрать? — поинтересовался, как бы между прочим, начальник отдела.

— Пойду к прокурору за санкцией на арест… А даст или нет — его дело.

— Думаю, что даст. Дело-то к ним будем направлять…

— Конечно, к ним… по подследственности. Явное покушение на умышленное убийство. Тут двух мнений быть не может.

— Тем паче, санкцию даст, — был уверил Алелин. — А насчет конвоя и автомашины не беспокойся. Распоряжусь. Все?

— Все.