Начальник отдела не перебивал, давая возможность высказаться всем желающим. И анализировал все «за» и «против» в каждой версии.

Аверин и Студеникин, пообщавшись за последние часы с многими лицами, в той или иной степени, причастными к событиям прошлой ночи, находились в сомнении, и помалкивали.

— Крюк — Крюком, а Злобин — Злобиным, — вроде бы соглашался с доводами начальника ОУР и в то же время настаивал на своем Паромов. — По-прежнему считаю, что одно другому не мешает.

— Верно! — Наконец прямо поддержал его Алелин. — Тем более что доставленные в отдел участковым Силиным и оформленные «по мелкому» за вчерашние художества в ГСК друзья Крючкова клянутся мамой, что Смирнова с ними не было, и что Крюк в гараже дрался только с ними. Может, и врут, а может, и правду говорят… Так что, отрабатывать надо обе эти версии. Аверин и Студеникин сейчас идут домой и отдыхают до 6 часов, а утречком доставляют в отдел Злобина и Апыхтина. И не просто доставляют, но и работают с ними до прихода следователя. Понятно? — обратился он непосредственно к Аверину.

— Понятно, товарищ подполковник.

А что еще мог ответить опер начальнику!

— Раз понятно, тогда по домам. И, как говорится, утро вечера мудренее!

Все встали и, друг за дружкой, потянулись к выходу из кабинета.

«Хорошо говорить начальнику «по домам», — подумал, направляясь к своему кабинету, чтобы одеться, Паромов, — если дом, как мой, рядом с отделом. А как быть ребятам? Не каждый так близко живет, как я: перешел через дорогу — и дома».

Но тревожные размышления следователя о судьбе товарищей разрешились быстро: Студеникин решил заночевать в отделе, в служебном кабинете, на сдвинутых в один ряд стульях, чтобы утром, не теряя времени, отправиться на дежурном автомобиле за Злобиным и Апыхтиным, остальных развез по домам сам Алелин на своем автомобиле. Было около часа ночи…

— Что-то, папа, опять ты запозднился, — вышла дочь из своей комнаты, в длинном темном, разноцветном халатике, перетянутом в талии пояском. — Опять, что ли, работы было много?

— Много. А мама где?

— Еще со второй смены не вернулась. Я ужин тебе подогрею… наверно есть хочешь…

И принялась хлопотать на кухне, позвякивая тарелками и кастрюльками.

— Спасибо. — Снял верхнюю одежду и прошел на кухню. — А чего самой не спится? В институте все нормально?

— Телек смотрела. Детектив показывали, — пояснила, не выходя с кухни. — Про следователя прокуратуры… Чушь конечно, но смотреть можно… А в институте порядок, — ответила запоздало на последний вопрос.

— Западный? — теперь невпопад переспросил Паромов, имея ввиду детектив.

— Западный. У нас жизнь сама — сплошной детектив…

— Это точно, — невесело усмехнулся Паромов. — Сплошной детектив!

— А как самому сегодня работалось? — поинтересовалась дочь, когда Паромов прошел на кухню.

— Как обычно.

— Оно и видно, — мягко улыбнулась дочь, и на ее личике обозначились две привлекательные ямочки, — вижу, опять устал.

На следующий день, когда Паромов около восьми часов утра пришел в отдел, его возле дежурной части встретили Аверин и Студеникин.

— Доставили? — поздоровавшись, поинтересовался Паромов исполнением приказа начальника отдела.

— Доставили. Вместе с документами… с паспортами…

— Что с паспортами, это хорошо. И?..

— Пока не «колются», — мрачновато ответил не выспавшийся старший оперуполномоченный, направляясь вслед за следователем на третий этаж, в кабинет. — Да мы и не работали с ними, если по правде сказать. Так задали один-два вопроса, больше для разминки памяти, чем для серьезного базара… Ведь только что доставили…

— Не колются, но «менжуют», как неопытные проститутки в групповухе. Оба — на полной измене, хотя и молчат… пока молчат! — Сыпанул на блатной манер жаргоном Студеникин, поддерживая своего непосредственного начальника. — Нажмем — и посыпятся, как прошлогодняя труха из старого пня. В смысле — расколются! — уточнил на всякий случай.

Студеникин был хоть и молодой, но уже лирически настроенный опер. Пел, что твой соловей. Возможно, он по натуре был такой словоохотливый, возможно, в нем уже проснулся охотничий азарт.

— Как там с ИВС? — задал он вопрос следователю. — Сто двадцать вторая позарез нужна!

— Основания? — открывая кабинет, спросил Паромов. Потом, когда вошли в кабинет, предложил оперативникам присесть на стулья, а когда те плюхнулись на ближайшие стулья, вновь спросил: — Основания?

Дело в том, что статья 122 УПК РСФСР, регламентирующая задержание подозреваемого в совершении преступления, гласила: «Орган дознания (следователь) вправе задержать лицо, подозреваемое в совершении преступления, за которое может быть назначено наказание в виде лишения свободы, только при наличии одного из следующих оснований:.

1) когда это лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения;

2) когда очевидцы, в том числе и потерпевшие, прямо укажут на данное лицо, как на совершившее преступление;

3) Когда на подозреваемом или на его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления».

Был еще один пункт, не пронумерованный цифрой четыре, и специально оговоренный данной статьей: «При наличии иных данных, дающих основания подозревать лицо в совершении преступления, оно может быть задержано лишь в том случае, если это лицо покушалось на побег, или когда оно не имеет постоянного места жительства, или когда не установлена личность подозреваемого».

Вот и все основания. Причем последнее, с его допусками «если» и «когда», по сложившейся практике прокуратурой не одобрялось и не принималось всерьез.

— Так какие у нас основания, — еще раз переспросил следователь, так как два первых вопроса провисли без ответа, — чтобы Злобина и Апыхтина задержать по 122 статье?

Студеникин сразу набычился, а Аверин лишь с интересом посмотрел на следователя: куда, мол, он гнет?

— Да по всему видно, что у обоих рыльце в пушку! — прервал затянувшуюся паузу Студеникин.

— Не спорю, — согласился следователь, — но наши предположения, наши чувства, даже наши предвидения — еще не основания для задержания. Вот лежит УПК, — показал он на тоненькую книжицу в мягкой зеленой обложке, — возьмите и освежите в памяти все основания, на которые можно сослаться при задержании.

— Я их и так помню, — самоуверенно отозвался Студеникин.

— Это хорошо, что помнишь. И где у нас первое основание: кто их застиг на месте совершения преступления или сразу же после такового? Нет?

— Нет, — вынужден был согласиться опер.

— Посмотрим, что со вторым, — продолжил следователь. — Есть ли у нас очевидцы, в том числе и потерпевшие, которые бы указали на них?

— Нет, — согласились вновь Студеникитн.

А Аверин неуверенно предположил, что есть же показания двух девушек и Никитина о том, что Злобин и Апыхтин — это последние лица, с которыми видели потерпевшего в полном здравии.

— Верно, Шурик, видели. Но кто из них сказал при этом, что видел, как эти самые Злобин и Апыхтин перерезали, как душманы, горло Смирнову? Никто. Согласен?

— Согласен.

— И последнее: на них, у них дома какие-нибудь следы обнаружили?

— Как-то не обратили внимания, — смутился Аверин. — Спешили обоих дома застать. Ни одежду, ни обувь не посмотрели…

— А надо было обратить, Александр! Возможно, и основания появились бы.

— Наверстаем, — стушевался Аверин. — Слава богу, они теперь под рукой!

— Что-нибудь об их личностях выяснили?

— В общих чертах, — без большого энтузиазма ответил Студеникин. Чувствовалось, что переживал свои упущения с досмотром претендентов в подозреваемые.

— И?..

— Оба совершеннолетние, только что исполнилось по восемнадцать лет, сироты, воспитывались в детдоме, не судимы, не привлекались, не женаты. Учатся на шоферов в ПУ–27. Это, что в елках, на поселке КЗТЗ, — пояснил он о местонахождении ПУ.