Повисла минута молчания. Мальвина Васильевна собирала силы и нервы в кулак, чтобы более толково ответить на вопросы.

— Спрашивайте, — тихо произнесла она.

— Значит, муж порезан не в квартире?

— Да.

— Что да? — вновь взял инициативу опер.

— Не в квартире.

— А ссора у вас была? — не отставал Фролов, несмотря на осуждающий взгляд Подарковой.

— Да не то, чтобы ссора, а… — женщина замялась подыскивая определение супружеской размолвки.

— Не обязательно ссора, может какой-нибудь конфликт, которому вы не придали значение, — смягчила Марина Юрьевна вопрос оперативника, заданный слишком резко и прямолинейно.

— Была, но еще вечером.

— И чем закончилась?

— Помирились.

— Вот и хорошо, — порадовалась за Смирнову Подаркова, одновременно вызывая у последней доверие к себе и подталкивая на продолжение беседы. — С соседями он не ссорился?

— Нет.

— Был трезв или пьян?

— Трезвый был, — после секундной заминки прозвучал неуверенный ответ.

— Так трезвый или нет? — нажала Марина Юрьевна, уловив заминку.

— Говорил, что немного выпил с какими-то ребятами возле подъезда, грамм пятьдесят. Те его угостили. Но это было еще в девятнадцать часов.

— Так, так… — подбадривала Подаркова.

— Я его за это отругала. Он извинился, попросил прощения, и я его простила. Так что, не думайте, никакого скандала не было.

Следователь поощрительно кивала головой, предлагая собеседнице продолжать разговор. Опер и участковый внимательно слушали, но когда дело дошло до просьб о прощении, Фролов, хоть на секунду, но не удержался от неудовлетворительной, если, вообще, не презрительной гримасы. Не любил опер, когда мужчины просили прощения у женщин.

— Потом мы поужинали… Затем я пошла принимать ванну, а Артем, то есть, муж мой стал смотреть телевизор.

— И что дальше?

— Около двадцати двух часов он погнал наш автомобиль в гараж. И почему-то его долго не было. Я легла в постель. Жду его, а его все нет и нет. Опять разозлилась. Время за двенадцать ночи, а его все нет! — всхлипнула она. Всхлипнула коротко, надрывно. — Это я виновата. Я…

Опер насторожился. Как огромный черный мастифф сделал стойку, рассчитывая на признания.

— Это я виновата, — повторила Мальвина. — Я!.. Он так не хотел ехать, так не хотел отгонять автомобиль в гараж… Словно чувствовал! Все просил возле дома оставить на ночь… Говорил: «Ничего с ним, с автомобилем, не случится, если одну ночь на улице перед домом постоит!» А я его не слушала, все гнала и гнала, все поторапливала… Это я виновата! Я!

Опер расслабился, поняв, что речь идет совсем не о признаниях. Что это лишь очередной выплеск горя и эмоций.

— Потом, примерно в половину второго вдруг слышу, что будто кто-то скребется в нашу дверь. Сначала не придала этому значения, но затем подумала, что Артем водки нажрался и не может дверь сам открыть…

Члены СОГ слушали, не перебивая. Женщина, увлекшись рассказом, перестала плакать, только похлюпывала изредка носиком. Все боялись неосторожным вмешательством сбить ее с мысли и возвратить в омут горя и плача. Вопросы могут подождать.

— Встала, открыла дверь, — продолжала Мальвина. — Он лежит возле порога. Освещение у нас, сами, наверное, видели, тусклое, поэтому сразу не разобралась, что он ранен. В сердцах накричала на него, что такой, сякой, нажрался. А в ответ только какой-то хрип, да мычание…

Слезы вновь покатились из голубых, подернутых туманной пленкой, глаз на щечки с ямочками. Разгладившееся лицо женщины вновь сделалось скукоженным, плаксиво-некрасивым.

Подаркова стала успокаивать, поглаживая ладошкой Мальвину по плечу.

— Когда увидела, что ранен, закричала, разбудила соседей. Вышли Олег Нехороших с женой и сестрой… Правда, соседка Лилия сейчас же возвратилась домой и больше из квартиры не выглядывала. Еще вышел сосед Лухин Михаил… из двадцать второй квартиры. Кто-то еще… Затащили мужа в коридор, пытались остановить кровотечение. Тут и кровью все перемазались. Кто-то из соседей, кажется, Ира Нехороших в «скорую» позвонила. Быстро приехали, минут через пять. Забрали. Сказали, что не жилец… но они постараются, сделают все возможное. А там, как Бог даст…

Мальвина вновь зарыдала. Общими усилиями кое-как успокоили Смирнову.

— Александр Анатольевич, — обратилась Подаркова к участковому, — пригласите двух понятых. Приступим к осмотру места происшествия.

— А где я их возьму?

— Не знаю. Разбудите соседей. После такого шума многие, возможно, не спят.

— Попробую…

— Вы не пробуйте, а делайте, что говорят. И побыстрее! — проявила она жесткость.

Умела следователь Подаркова и улыбнуться, и шутку поддержать, и настойчивость проявить, когда это требовалось. Без крика, без шума, без матерщины, которой грешат некоторые начальствующие мужи.

Эксперт-криминалист, не дожидаясь команды, молча расчехлял фотоаппарат, раскрыл свой чемоданчик, вынимая оттуда пеналы с кисточками, баночки с дактилоскопическими порошками, марлевые тампоны для изъятия образцов бурого вещества.

— Готовься, — одобрила его действия Подаркова. — Сейчас Клыков доставит понятых, и приступим.

Тот кивнул, соглашаясь.

— А вы, Анатолий Александрович, — обратилась она к оперативнику, — потихонечку поподробней опросите Мальвину Васильевну и запишите ее показания на протокол допроса свидетеля, чтобы зря время не терять — я возбуждаю уголовное дело по статье 111 УК РФ. По факту причинения тяжкого вреда здоровью.

И, пресекая возможные вопросы оперуполномоченного о наличии оснований для возбуждения уголовного дела, добавила:

— Состав преступления налицо.

— Понятно, — ответил опер, который традиционно не любил никакой писанины, — однако я еще немного побеседую с Мальвиной Васильевной, а потом и решим что делать: ее допрашивать или другой работой заниматься… Хочу выяснить: имеются ли у Артема недоброжелатели — это раз; во-вторых, с кем он выпивал… да еще кое-что надо уточнить. Кстати, не садилась ли и она на стол, как некоторые, ища заднице место, а голове приключений, — не удержался опер от очередной шпильки. — Не возражаете, товарищ следователь? — И добавил только для Подарковой что-то из очередного анекдота: — Вообще-то, все нормальные баба садятся на… попку, и только Баба Яга садилась на метлу. Поэтому у нее и детей не было. Ха-ха-ха!

В голосе и убежденность в своей правоте и небольшой «шип» в адрес следователя.

— Уймись, — недовольно одернула опера Подаркова, — поимей совесть, хоть тут!

— А я что? Я ничего, — прошептал опер почти так, как у самого на допросе бывшие зэки. — Я не вслух, а между нами…

Разговор следователя и оперативника происходил в присутствии Мальвины, и та, услышав слова опера о недоброжелателях, вспомнила о Крюке и о Цыбине.

— Это его Крюк порезал, — сквозь всхлипы воскликнула она, обращая слова Фролову.

В колоритном и крупногабаритном опере чисто по-женски интуитивно чувствовала силу. Потому и обратилась к нему, слезно заглядывая в его холодные, подстать мартовскому дню, серые глаза. Для чего даже по-детски запрокинула взлохмаченную головку.

— Это он, Крюк проклятый, зарезал мужа! Да, он! Или Цыбин… — неуверенно окончила она, — больше некому… — И, опережая вопросы опера и следователя, добавила, поясняя: — Давно грозились «рассчитаться», вот и рассчитались!

— Кто такой этот Крюк? И кто Цыбин? — начал выяснять подробности опер, что-то помечая на листке бумаги.

Фролов с самого прибытия на место происшествия в свой список «подозреваемых» первым номер включил саму Мальвину. В силу привычки, а также и в связи с тем, что одежда и обувь Смирновой были в крови. Руки и лицо она могла вымыть. Сколько раз уж такое бывало! Однако он не пропустил мимо ушей и слова Мальвины, указывающие, возможно, на новых подозреваемых.

В это время возвратился участковый Клыков, который доставил понятых. Одним из понятых оказался Нехороших Олег. Вторым был, как и стоило того ожидать, Лухин Михаил. Оба не успели уснуть после поднятого Мальвиной шума и поднявшейся затем кутерьмой по оказанию помощи Артему. Оба были в спортивных костюмах, самом удобном виде одежды: и одеваться быстро, и одет прилично.