Холодный ветер забирался под ворот куртки, морозил пальцы, затягивал тучами небо и солнца можно было не видеть по несколько дней. Шли дожди, нагоняющую лютую тоску, иногда день на пролет лило как из ведра — таких дождей я боялась, в эту погоду не поработаешь. Не украдешь чего-нибуд и возможно останешься голодным. Я часто тряслась в неясных приступах перед сном, мелькали какие-то картинки, забрасывало в какие-то воспоминания. Иногда я вскрикивала, слишком резко дергалась — Пит говорил. что такое случается и ночью. Иногда даже злился — парень совсем перестал высыпаться, круги перед глазами росли в геометрической прогрессией.

Осенью хотелось курить, бродить по темнеющим улицам под желтыми огнями фонарей, слушать музыку в украденном телефоне через не менее украденные наушники. Шугать всякую дрянь, открывать в себе новое. Капаться внутри, точно в старом платяном шкафу, которое не открывали много лет. Осенью я любила просто ходить и смотреть на людей, наблюдать и представлять какого их жизни. Этот женат, спешит домой. А дети есть? Сильно ли выносят мозг? Плачущая девушка…. что случилось? Наверное, что то действительно ужасное, она просто сползла по стене и закрыла глаза руками. И иногда мне казалось, что я вижу их жизни, что все они — перед моими глазами и мне стоит только протянуть руку, просто что бы взять. Потому что мужчина спешит к любовнице, отговорить от затеи все сообщить его жене, а у девушки умер отец, последний член ее семьи — сбила сегодня машина.

Я поднимала голову и смотрела на деревья, на то, как ветер баюкает листву на фоне серого неба. Смотрела как загораются огоньки квартир, как теплеет в домах и холодает на улице. Я ходила и думала обо всем. О своей жизни, знакомых и тех кого пожалуй отдаленно можно было назвать друзьями, о том, что было до улицы, до приюта, до первой пощечины. И думала — какова цена? Что с меня бы спросили, была бы возможность переиграть все это? Вернуться назад, в тот день и смолчать. Потом, конечно, понимаешь, что рано или поздно ни бы все равно узнали и не ясно как закончилось бы это все.

Осенью хотелось бродить по улицам, смотреть себе под ноги. Потом вверх. В бесконечное небо за свинцовыми тучами.

С утра шел снег, погода была отвратительная.

Не тот, который засыпает медленно и прекрасно машины, оседает пеплом на шапках и волосах, а потом тает, превращаясь в слякоть. Такой снег я определенно любила, бросаясь в сугроб спиной и смеялась, отбиваясь от Питера или утягивая его за собой. Парень всегда недовольно ворчал, ругался, но я из раза в раз замечала едва видимую улыбку, которая то исчезала, то снова появлялась надеясь, что ее не спалят. Нет, это был не тот снегопад, который переносил в сказку, когда красивые дома центра казались не просто старыми, а навевали что-то давно забытое, вызывали восторг и неясное щемление в груди. Скорее это было подобие метели, снег бил в лицо так, что было не подкурить и приходилось, чуть ли не по пополам складываться, что б ветер не задувал огонь зажигалки. Люди на улицах кутались в пальто, поднимая воротники, кто то закрывал часть лица шарфом, постоянно подогревая замерзающие пальцы на дыханием. Особо, это, конечно не помогало — люди злились и толкаясь плечами и ругаясь, хотя сами чуть ли не сбивали других с ног. Лондон снова щетинился и рычал, показывая вторую грань своего характера. У него не было середины — либо ласковый, пушистый котенок, либо дикая рысь, которая сожрет и не заметит. С огнем у нас было попроще — достаточно щелкнуть пальцами (чисто для эффекта), но вот остальные прелести такой погоды стороной обходить явно не собирались, потому мы тоже были злые, и кроме мысли «Холодно, черт, как же холодно» думать о чем-то другом получалось с огромным трудом.

Те ребята, одного из которых мы обнесли на килограмм, все таки нас нашли и прилетело знатно. Пришлось отдать половину суммы за то, что бы нас просто не убили, потому что толкнуть товар уже удалось и причем за не плохие такие деньги. Впрочем, барыга с довольно странным именем (если это прозвище, то веру свои слова обратно), Кастиэль, оказался достаточно понимающим мужиком. Сначала — кнут, а только потом пряник. Хотя когда ты лежишь, пытаешься отдышаться, а ребра у тебя как будто в Адовом котле проварились, тебе в принципе все равно, что тебя даже хвалят за то, что вы провернули. Мол, это надо иметь и наглости и умения — за первое мы только что отработали, пора платить дальше. Питер искренне не хотел с этим связывать еще до этого — наркота дело тонкое, хоть и прибыльное — нам предлагали и не раз. Но до этого мы могли просто отказаться, послав человека куда подальше, а это было предложением из того разряда, от которого отказаться было нельзя. Не потому что слишком привлекательное, а потому что в противном случае нас и грохнуть могли без зазрения совести. Пожить еще хотелось обоим, поэтому скрипя зубами мы кивнули и, ухватившись за руки протянутые к нам, поднялись на ноги.

Суммы выплат оказались не большими, (ладно, я вообще была удивлена, что нам будут платить) но по крайней мере с воровством было покончено на какое-то время, появилась крыша над головой и еда. Это была наша работа, за которую мы получали деньги — по факту данное занятие, как игла, с которой слезть крайне сложно, даже при большом желании. Потому что когда ты знаешь практически всю сеть наркоторговли в Лондоне, просто так тебя не отпустят точно. А вперед ногами от туда выходить не хотелось совершено, поэтому приходилось вертеться. Выполнять приказы, плясать под дудку этих придурков — утешало лишь то, что травка была для сотрудников по оптовой цене. Ширяться чем-то тяжелым сотрудникам Кас не давал, так, расслабиться. Сам он перешел на марихуану уже с год назад, курил исключительно ее и вообще не жаловался — парень был спокоен как удав 24/7, мыслил всегда трезво и в принципе был хорошим начальником. Но надолго связываться с этим дерьмом мне не хотелось — увязнуть по самые уши легко, а вот выбираться было бы достаточно сложно. Лишних проблем с законом не хотелось, да и подустали мы с Питом ходить по улице и от любой сирены шараться, как от огня.

Наркотики дело не надежное, хоть и прибыльное, для таких шестерок, какими мы были. Нас не станут отматывать в случае чего, а если сболтнем лишнего про допросе — пришьют за решеткой. У Каса были везде глаза и уши, руки и ноги если потребуется. И хотя он был далеко не первым человеком в преступном мире этого города, власти у него было достаточно много. Так что дорогу переходить ему было себе дороже.

— Я не могу больше.

— БЕГИ!

Ненавижу полицию. Просто ненавижу. Сил нестись вперед уже не было совершенно, ноги не слушались, перед глазами плясали черные круги. Я уже молчу про бок, который болел так, будто там колупались два хирурга без анестезии с целью вырезать оставшиеся здоровые клетки печени. Но драпать было надо — товара у нас при себе было тысяч так на 20, а отрабатывать потом не очень хотелось. Садиться за распространение — тем более. Потому нельзя было ни сбросить, что бы облегчить себе участь спринтера, ни остановится. Бежать в такую погоду было особенно прикольно, когда ты ни черта перед собой не видишь и молишься, что бы не налететь на какого-нибудь ответственного гражданина нашего любимого королевства, что решит проявить инициативу. Людей на улице было много, хотя за это можно было даже сказать спасибо — не открыли огонь, а только постоянно свистели.

— Мандэр силэйкен, — сквозь полуобморочное состояние услышала я, обернулась и убедившись в действенности заклинания рухнула за порог каких-то ступенек, закашлялась. Двое в форме пробежали мимо, продолжая свистеть в спину нашим иллюзиям. Легкие свистели, хрипели, но я понимала, что сейчас не смогу встать — ноги настолько устали, что едва шевелись. Сколько мы пробежали? Хорошо, что патрульные попались не атлетического телосложения.

Рядом уже пытался отдышаться Питер, сморщившись и держась за грудную клетку.

— Че они нам там орали? — едва выговорил парень.