Девушка чуть шевельнулась, слабо мотнула головой, застонала. Медбрат подорвался, начал что-то спрашивать, подолбил в кабину водителя, мол, быстрее.

— Больно… — она зажмурилась, сморщила лицо.

— Не двигайтесь, мисс, вы понимаете где находитесь?

— Да откуда… Блять…

Кажется она вняла его совету, оставив попытки пошевелится.

— Вас везут в больницу, вы можете говорить?…

Мне стало дурно. Такая живая, яркая всегда, а сейчас бледная как мел, еле ворочавшая языком. Ее забрасывали стандартными вопросами, Элис что-то отвечала, периодически посылая парня нахер и просила быть потише и говорить медленнее.

Я просидел добрых пару или тройку часов в фое больницы, спустил всю мелочь, что отрыл по карманам на кофе из автомата и пачку сигарет в ларьке неподалеку. Выходил курить каждый минут пятнадцать, поглядывая через прозрачное стекло на холлом — я знал, что ко мне должен выйти человек возраста преклонного.

Периодически ко мне подходили врачи, спрашивали требуется ли мне помощь, но я только отмахивался и постоянно палил на часы. Думаю, мое лицо говорило об обратном — кровавые подтеки, по лбу, у самых волос тянулась глубокая царапина, сломанный нос, который мне, впрочем, вправил еще тот парнишка в скорой, за что ему бесконечная благодарность. И сам конечно умею, но все же лучше это делать либо кому-то другому, либо самому и желательно перед зеркалом. В конце концов я пошел умываться, что бы не сильно смущать честный люд своим видом — стал выглядеть немного получше, холодная вода взбодрила, но нервозность не прогнала. Я долго стоял перед зеркалом в туалете, глядя на себя исподлобья, окончательно запихивая друидскую натуру обратно, в глубину души. Не надо мне фонить здесь, и без того наследили. Проблем с правительством не хватало, разгребать из-за решетки я их не смогу. Некоторые места на теле все равно ныли, я подозревал что в руке трещина, скорее всего запястье на другой я растянул, и еще куча мелочи, которые вываливались в неприятности. Регенерация справлялась успешно, несколько особо глубоких царапин уже затягивались, оставляя грубые, опухшие шрамы.

— Питер Вагнер?

— Да?

Я не сразу даже подорвался с места. Черт, давно не слышал свою фамилию. Именно мою, данную когда-то при рождении. Ко мне направлялся мужчина средних лет с начавшей пробиваться сединой. Статная походка, руки врач держал в карманах длинного, расстегнутого халата. Где-то за задворках мелькнула мысль о том, что мужик кажется смутно знакомым, но не лицом — манерой. Вот этой вот привычкой щелкать автоматической ручкой в правом кармане, не вынимая из него руку.

— Ваша подруга в 402. Приходит в себя. Но проснеться еще не скоро.

— Плохие новости есть?

— Зависит от нее. Позвоночник мы собрали по кусочкам, хоть и крупным. Так что… пока нельзя сказать будет она ходить или нет. Но думаю, что справится. Честно сказать, я никогда…

— Не видели такой скорости затягивания ран? — я усмехнулся, — Не удивлен. Каков процент неудачи?

— Около 40, полагаю. Но я думаю… — она запнулся, понизил голос, чуть наклонившись ближе, — Думаю Фон Лин достаточно живучи? Идите к ней. Вообще нельзя, но скажите, что я разрешил.

Мужик подмигнул мне, щелкнул по бейджику и прошел мимо по своим делам, сунув… выше упомянутую ручку синего цвета за ухо. Ахуеть. Ладно, это был кажется кто-то из друзей, я даже узнал этот хитрый, граничащий с лисьим, блеск в желтых глазах, только не мог вспомнить где именно. А, ну и пес с ним. Главное, что живая. Я направился к лифтам.

Из больницы меня выпустили только через месяц. Так что я почти встретила начало весны в палате, но за 2 дня до этого меня выписали, всучив целый список того, что мне нельзя делать, что принимать из лекарств и когда. Список полетел в ближайшую мусорку. К черту. Подыхать, так с музыкой.

Инвалидом, спасибо врачам, я была только первое время. Двигать ногам могла, а вот стоять не очень, так что приходилось вспоминать как ходить. Злясь на саму себя от беспомощности и отказываясь от любой поддержки со стороны персонала больницы я быстро шла на поправку, удивляя этим всех вокруг. Лечащий врач говорил, что такое иногда годами заживает, люди не могу встать неделями, а я попыталась свинтить на второй день после операции и остановило меня лишь то, что я не умела ходить с костылями. Ну и отсутствие теплой одежды тоже имело свой вес.

Ко мне мало кто заглядывал в часы посещений, что на самом деле напрягало. От Джеффа, что заходил в первые дни, я узнала, что Питера упекли за решетку и выйдет он может даже позже меня, если будет хорошо себя вести. Стив уехал из города на время, сказал что решать какие-то дела, но парень подозревал — что бы накидаться в стельку где-нибудь, где его не знает каждая неформальная собака. Марго почти не выходит из дома, иной раз даже не открывает дверь. У остальных были похожие истории. Кто-то сел на непродолжительное время, кто-то валялся по койкам, кто-то по гробам.

Последнее удручало. Мне не называли всех имен, но я знала, что когда зайду в бар, то увижу много имен. На одной из стен прямо напротив входа мы писали о тех, кто ушел. Сам или кому помогли. И от этого было страшно. Я иногда стояла, изучая ее, с ужасом понимая, что помню практически каждого, что тут записан. И помню, как они уходили. Никому не нужные люди, у которых часто не было семьи, никого кроме нас и этого бара. Мы держались друг за друга, поднимали, когда кто-то падал. Потому что каждый, кого можно было назвать своим знал — ему помогут. Подкинут денег, дадут место переночевать и не будут лезть в душу, раздавая дурацкие советы как изменить свою жалкую жизнь в лучшую сторону. Захочешь, расскажешь сам — никто клешнями из тебя это тянуть не будет.

И мы действительно держались друг за друга.

Я вдохнула морозного воздуха, сложила руки на груди и поёжилась — ветер забрался под куртку. За спиной был рюкзак с вещами, которых мне натаскали на время пребывания в больнице. Денег по карманам не обнаружилось, идти до дома пешком не хотелось, все таки далековато было для той, что последний месяц даже не тренировалась, поэтому настреляв мелочи у людей в фое больницы, я добежала до остановки, промерзла еще с полчаса и наконец села на битком набитый автобус. Час пик Спина немного ныла, но я почти привыкла к этому ощущению, не замечая его — по началу это доставляло дикий дискомфорт.

На улице постепенно сгущались сумерки, за окном мелькали желтые фонари.

Осадок, который остался после той драки никак не получалось сбить. Мне было немного паршиво, немного грустно, немного мерзко. От части потому, что позволила повалить себя, да еще и чуть без ног не осталась. Слишком была увлечена желанием прибить как можно больше этих уродов. Не знаю, кстати, что именно на меня так подействовало — наркоз или двухдневная отключка, но я стала как-то… спокойнее. Ярость уползла и даже носа не казала. Магия никуда не делась, даже как-то сильнее стала, что ли. Возможности опробовать новое ощущение не было, в больнице иногда даже в туалетах дежурили мед сестры что бы не курили. Мысли стали более трезвыми, рассудительными — вечерами напролет я лежала, рассуждая кто мог выжить. Кому бы хватило на это сил? И от осознания, что у некоторых практически не было шансов в горлу раз за разом подкатывал ком. Иногда я плакала в подушку по ночам, тело била крупная дрожь от кошмаров и рвало крышу от того, что прижаться было не к кому. За все эти годы я так редко засыпала одна, что первые дни в больнице казались вечными. Скука смертная, ни с кем нормально не пообщаться — большинство из пациентов косились на меня, как на прокаженную.

Может так люди взрослеют? Внезапно, резко — это похоже на падение с огромной высоты на мягкую перину. Интересно. Мне поминутно хотелось в подворотню, отдышаться от беготни, прописать Питу в плечо за то, что опять спалился и потом сидеть, курить. А он будет оправдываться, старается свести все на шутку. Я грустно и тепло улыбнулась. Все таки я скучаю по тому времени, хотя за что — не понятно. Голодные дни и ночи настолько, что желудок сводит до слез, хрипа и рвотного кашля. Когда простуда может тебе стать смертельным приговором. Невесть почему, но я скучала по тому времени — сложность выживания смешивалась с простотой в плане отношений с людьми. Для меня все было понятно — вот Питер, никуда не денется. Вот этих людей можно использовать в своих целях, они полезны, а эти — никуда не годятся. От этого парня веет добром и желанием помочь, можно доверять, хоть и осторожно, а к тому лучше вообще не соваться. Эти подворотни, тихие переулки, когда за углом шумно живет город, а ты сидишь в абсолютной тишине и куришь, глядя вверх. Рядом плечо брата, на которое можно положить голову, опереться или ухватить за него, если тот совершает ошибку.