Пустой коридор освещенный желтым светом единственной лампы. Там дирекция — тот, что напротив, не освещается вовсе, там вроде комнаты персонала или что-то типа того. Еще один источник света — лампа на столе у Молли. Как только оказались за пределами дверей, не сговариваясь, рванули вперед.

Я бежала газону двора, мимо кустарников, которым пытались придать ухоженный вид. Мимо образов знакомых приюта. Бежала, чувствуя прохладу ночи, ее свежесть, следы дождя, что прошел вечером. Мимо промелькнула парочка яблонь, которые в темноте были едва видны и я не налетела на них только по тому, что знала этот двор до каждой чертовой травинки. Бежала и чувствовала, как что-то отпускает меня, как где-то там тяжести стало меньше и стало легче дышать. Страх отпустил, осталось лишь четкое понимание — с этого момента я теперь бездомная. Отпустило и подарило какое-то облегчение, что ли, но вместе с тем и чувство ответственности. Мне негде жить, я вряд ли смогу просто достать еду. Мне придется выживать и я втянула в это Питера. Чувство вины кольнуло, но отпустило — это его выбор. Он мог остаться, мог уехать с кем-нибудь и жить в хорошем дому, в любви и заботе, мог ни в чем не нуждаться.

Он бежал рядом и мне… на секунду, на одну долю секунды показалось, что я в другом месте. Что это какая-то площадь или большая улица, что я — часть толпы, стою где то в первых рядах. Кто-то крепко держит меня за руку. Так крепко, что почти больно. но я сжимаю эту ладонь едва ли слабее. Мне уже больше, чем 13 лет, не гораздо, но я старше. Я стою, оглядываюсь по сторонам, а потом слышу чей-то крик, выпуская эту руку из своей и начинаю бежать вместе с ними всеми. Что в груди у меня клокочет ярость, азарт, я даже улыбаюсь — очень нервно и полубезумно. И такое чувство… я испытывала ненависть. Лютую ненависть к кому-то, сильнее, чем я ненавидела мать с дядей, сильнее чем к Хайло. Я жаждала просто разорвать кого-то на части, но меня саму буквально рвало от чувства, просто переполняющее сознание. Оно слепило. Вот я бегу, а вокруг меня другие люди, и мы все сливаемся одним потоком жажды чего-то страшного, а на нас несется такая же волна, не менее большая, чем мы.

Это было мгновение, а потом Питер в два рывка забрался на забор, протянул руку мне, но его помощь не понадобилась. Я резко подтянулась, оказалась наверху и зачем то обернулась, выдохнув. Что-то позвало, будто по имени, поманило и махнуло на прощание рукой.

За три года здесь ничего ровным счетом ничего не изменилось. Все тот же угрюмый фасад здания из серого кирпича. Может, его создатели хотели придать ему красивый вид, но у них явно не вышло. Скорее всего, он был задуман как какой-то небольшой особняк по строению — даже с парой башенок. Он тянулся вширь и имел этажа 4 или 5, точно уже не вспомню. Вход имелся один — центральный, возле самой двери некая выпуклость, от земли до крыши полукруглой формы — без понятия как она правильно называется.

Сизое небо начинало покрываться звездами, от крыши приюта еще расползался свет — солнце летом садилось прямо за ней. Вспомнился задний двор, куда не выходили окна. Там осталась та бетонная штука непонятно для чего, бычки и окурки, постоянно вспыхивающий в воздухе огонек, что тлел как горящая газета в воздухе. Там осталась часть моей жизни, полтора последний из которых был совсем не плохим — по крайней мере я была не одна.

Я не была сентиментальна, я покидала это место без сожаления, но что-то заставило замешкаться на секунду, а потом спрыгнуть по ту забора. И рвануть дальше по дороге, по обочине через темный лес. Идти в сторону города, чувствовать руку Питера, сжимать ее до побелевших костяшек. Он держал ее крепко, почти до боли, впрочем едва ли я сжимала ее слабее. Мне было страшно, но его решительное выражение лица предавало сил, что ли. Он никогда до этого не был таким серьезным, честное слово. На лица читалось угрюмое выражение лица с примесью неясного чувства, которым просто разило от мальчишки. Чем-то вроде… сожаления? Обреченности? Серьезности? Разобрать было не возможно.

По самому началу своего побега, мы выяснили, что сложно найти даже самую банальную работу за копейки. Потом — чтобы прибиться к какой-нибудь группке на ночь, нужно выбирать осторожно и желательно те, где есть ребята примерно нашего возраста. Или наоборот — совсем в возрасте. Эти даже по добрее будут.

Вернее сказать будет, что очень четко это осознала именно я. Как оказалось, Пит был знаком с улицей, с ее вредными привычками и именно поэтому несколько раз спросил меня уверена ли я на сто процентов в своей идее. Ему было плевать — он знал, что не пропадет, потому что сейчас старше чем был в прошлый раз, а значит и сможет бить лапками сильнее. После этого угрызения совести начали мучить меня еще сильнее. Вряд ли мальчик хотел снова проходить… все это. Голод, постоянный страх. В бродяжничестве не было ни капли романтики, ничего из того, что так любят описывать в книжках. Это… ужасно. Вечно содрогающийся от спазмов желудок, подозрительные взгляды копов в нашу сторону. Другие бездомные, которые смотрят на тебя на объект ограбления, оценивая есть ли у тебя что-то.

Не знаю почему он не рассказал мне раньше, я спрашивала, но всякий раз о своей истории он отшучивался, молчал, переводил тему. Там, за этой дверью, ключ от которой был так надежно спрятан, крылось что-то, чего Пит совсем не хотелось ни вспомнить, ни помнить, а по возможности — забыть навсегда, вычеркать и вытоптать это и своей памяти. У меня тоже было подобное — причина, например, почему я оказалась в приюте, не просто то, что меня ненавидела мать, а Хайло. Лицо Джейми. Темнота чулана, монстры, с котором мне пришлось подружиться, что бы они не покормились мной. И еще столько всего, что до сих не отпускало, мучало воспоминаниями — иной раз я боязливо оглядывалась в поисках знакомого худого лица с темными глазами-впадинами. Или наоборот, через чур широкого, с противно трясущимися щеками. Иногда мне казалось, что меня окликнул именно тот голос, который я так тщательно старалась забыть, но нет — показалось. Или так зовут девушку, идущую позади, рядом или впереди меня.

Магия очень сильно спасала. Например — мешочки. С виду ничего не обычного, просто незамысловатые, грубо сшитые куски плохой, местами даже дырявой ткани, зато когда засовываешь туда руку по самое плечо и вытаскиваешь столько, что поляну накрыть можно, вот это было реально круто. Воровать, быстро складывая продукты в них, пока продавец не видит, было гораздо безопаснее, чем просто распихивать по карманам. Вдруг на кассе тебя попробуют осмотреть? Сбежать удавалось не всегда, часто мы возвращались ни с чем из-за через чур бдительных охранников. Впрочем, ясно, что такие дети привлекают к себе внимания в мелких магазинчиках — грязные, в местами драной одежде, со злыми, бегающими глазами и вечно подозрительным ко всем и всему взглядом.

Делать эти штуки было достаточно сложно, особенно мне, которая из магии знала ровным счетом ничего. Но по закону подлости они получались у меня куда надежнее и глубже, чем у Питера. Потому я часто по несколько часов сидела над ними, сначала сшивая, а потом напитывая их энергий. Пацан же справлялся всего за полчаса — дольше у него просто не получалось. Пит не халтурил, хотя бы потому, что понимал — это нужно для того, что бы выжить. Но все равно каждый раз проверяя свою работу он с угрюмой моськой разрывал свое творение, пинал какой-нибудь мусорный бар, стоящий неподалеку и ворчал, что бесполезен. За такие заявления ему часто прилетало острым локтем в бок или ладонью по лбу. Я не понимала почему он так думал. Ведь… если бы не он, я сдохла бы наверное в первую неделю, или еж, сдавшись — вернулась бы в приют с повинной.

Воровать в принципе оказалось не так уж и просто, особенно по началу, когда уверенности с гулькин нос, да вдобавок на тебя все оборачиваются. Мне постоянно казалось, что сейчас меня окрикнут, возьмут за шкирку и куда-нибудь потащат, потому что заметили мои взгляды, мои жесты. Я просто… не могла. Нет, не потому что брать чужое плохо — я боялась, что мне за это прилетит. На то, что я воровка было как-то плевать, лучше нужно было следить за своими вещами, особенно если это нечто ценное. А раз ты плохо смотришь за своим добром, то это сугубо твои проблемы и какая-то маленькая бездомная девочка со своим не менее бездомным другом будут сегодня сыты или в очередной раз отложат пару баксов на черный день. Копилка предназначалась на те случаи, если вдруг кто-то заболеет или еще хуже — сваляться оба. Простуда здесь не была легкой болезнью, она могла и убить — отсутствие денег на лекарства вынуждало пускать все на самотек, лечась лишь теплым чаем и то, если везло. Некоторые забегаловки спокойно могли налить тебе кипятка или даже подкинуть что-то из просрока.