Выглядела я не важно, уже с парой синяков на лице, слишком худая, но почему то не слабая. Если приходилось бежать — я бежала. В рваной, хрен пойми какой куртке, которую Пит то ли отжал у кого-то, то ли нашел на помойке. Все те же кеды, в которых я и сбежала, ботинки добыла позже. Перед зимой пришлось экстренно учиться греться через астральный огонь, что бы не закоченеть от холода. Улица никого не щадила. Ни стариков, ни детей. Никого.

Пару раз мой внешний вид играл на руку, попадались особо добрые люди- когда я просто попрошайничала. Со скрипом в зубах и потаенной ненависти к этому занятию. И без того была жалкой, а тут приходилось вовсе унижаться. Разумеется, хочешь жить — умей вертеться, а жить хотелось и даже очень, потому приходилось посылать принципы куда подальше. Я ходила по улицам, подходя к людям или же стояла возле какого-нибудь магазинчика, пока меня не отгонял персонал. Редко удавалось заработать достаточно много, но что бы выжить — на это определенно хватало. К тому же, я могла упражняться в подавлении воли, убеждении их в какой-то идеи, посредством магии — один раз какая-то женщина со слезами на глазах убеждала меня забрать ее кошелек, а когда я взяла порывалась утащить меня к себе, что бы удочерить. Иногда перебарщивала, согласна.

Тем не менее я не жаловалось. Возможность сдохнуть каждый день для меня оказалась получше, чем быть товаром на витрине приюта. А пропасть тут можно было по разному — голод, другие бродяги, которые тоже хотят жить, полиция (да, возвращение туда — равносильно смерти) и еще много мелочей, которые в итоге приводят к летальному исходу. Более или менее к такому образу жизни я привыкла быстро, иногда даже складывалось впечатление, что подобное уже случалось, только там был кто-то другой, но похожий настолько, что становилось больно. Я не помнила прошлых жизней, ни одной из них. Только иногда, во снах до меня доносились какие-то обрывки, которые никак нельзя было связать во что-то одно. Потому я забросила эту затею — лучше жить настоящим, сегодняшним днем и его проблемами чем капатся в том, чего уже давно не вернуть.

Поначалу — только вдвоем, затем, со временем, начали обрастать знакомыми, связями. Появлялись места, где можно переночевать и не парится, зарежут тебя за рюкзак под головой или нет. Да и в принципе все относительно налаживалось. Существовать было можно, выживать — тоже вполне, жить — когда придется. Например, если кто-то пьет по поводу чего-то, то мы выпивали, считая, что алкоголь — в принципе сам по себе не плохой аргумент что бы нажраться или попробовать это сделать. Питер долго еще не мог понять, почему я первое время смотрела на пиво и прочее и отвращением. Почему меня так передергивало от запаха и почему я как-то сразу сникала, когда на точку он притаскивал чего бухнуть. Я не говорила ему, потому что прошлое в нем осталось, о чем я не хотела лишний раз даже вспоминать, не то что рассказывать. Все, что он знал — меня били. Это потом уже я смогла забить на это и учится пить совершенно спокойно. Мне даже понравилось — это легкое чувство, когда чуть кружится голова и мысли роем перестают летать в голове. Да и фокусы в пьяном состоянии получались посильнее и получше.

— Беги, Форест, беги!

Опять он что ли спалился? Я, уже начиная бежать, на всякий случай обернулась — да, верно, Питер с совершенно счастливым лицом драпал от какого-то достаточно крупного мужика. Ладно, схема отработанная, опять колени все разобью к чертям. Хотя они и не заживали…

Я вильнула в толпу, пропустила друга и дождавшись несчастного обкраденного рванула наперерез. Бугай, который несся ничего не видя перед собой, особо не понял почему внезапно заваливается на бок, что это такое падает рядом с ним, а потом резко встает и убегает в противоположную, от того воришки, в сторону. Саднило на этот раз бедро и неслась я, чуть прихрамывая и периодически морщась.

Это было всегда так. Я чуть впереди на всякий случай, Питер работает сзади и в случае чего, драпает на меня, либо незаметно, как бы толкнув передав украденное, либо то, что вы сейчас наблюдаете. Так было проще, потому что в один момент я послала уличное воровство куда подальше и ушла на мелкие магазинчики, таская только еду и выпивку, прихватывая обычно пару вкусняшек. Сложнее было с сигаретами, потому что обычно они селились над прилавком, за которым стоял продавец, а на сознание воздействовать получалось слабо. Обычно стреляли, курящих на улицах было предостаточно.

— Чего ты там такого у него забрал? — запыхавшись, я сползла по стене дома в переулке. Странные места — вроде тихо, а вроде тут же, буквально через улицу, во всю шумит город. И опасные, особенно если не знаешь по каким вечером стоит возвращаться на место ночлежки, а по каким — нет.

— Этот придурок по карманам таскал наркоту, — Пит ухмыльнулся, взвесив на руке пакет, как из под килограмма сахара, полностью забитого маленькими, — Если получится, то нам этих денег очень на долго хватит.

— А может ну его, а? — я опасливо покосилась на улов, — Не тем толкнем, потом проблем не оберемся. Такие ребята имеют свойство запоминать — бегать еще от дилеров по всему Лондону не хватало.

Осень приходит рано. Осень приходит с ветром и хмурыми тучами, накрывающими небо. Осень грустно улыбается и плачет противным дождем, проникает за воротник. Солнце начинает греть все хуже и хуже и дела в общем идут не так, как хотелось бы. Все странным образом в одночасье катиться в Тартары, все планы которые так тщательно строились летом. Вроде бы вот оно — нормальные люди, с головой, вроде бы есть где спать и больше не загибаешься от голода. Но вот один человек умер, другого приняли мусорки в фуражках, кто-то просто пропал. И все ломается в дребезги, потому что они были частью твоего пазла, и без одной детали — картинки не будет.

Нет, ты не горюешь и не убиваешься, люди эти были для тебя не более чем инструментом, но только все равно неприятно тянет и заставляет нервничать, потому что куда ты сейчас? Как бы не отправиться следом.

— Курить будешь?

— Сколько там у тебя?

— Почти полная.

— Гуляем, — я усмехнулась, протягивая руку.

Следующие минут 15–20, мы молча сидели рядом и курили. Пальцы чуть мерзли, красные, с ободранными костяшками. С лица у меня еще не до конца сошел синяк прошлой драки. Пит много раз предлагал мне по тихой вынести что-нибудь теплое на руки, но мне нравились эти оборвыши. Я подобрала их где то в начале первой бродячей осени, перчатки без пальцев, грубо обрезанные и с парой дыр. Через какое то время дыры удалось зашить, есть подогревать руки через астрал огоньком — зимой даже варежек было не нужно. Хотя пару раз я чуть не схлопотала обморожение, но это уже сущие детали. Серая, поношенная куртка, уже маленькая и свитер с высоким воротом, который можно было свернуть и использовать вместо шарфа. Теплая хрень кололась, не суть важно. Джинсы, на коленях у которых не было живого места и невесть какие ботинки, которые держались второй год чудесным образом. Ботинки мне тоже нравились — легкие, но при правильном ударе противнику очень хорошо могло прилететь.

— И все таки..

— Не параной, сестренка, — Питер выпустил облачко дыма и сжал мое плечо, — Я знаю людей, все будет хорошо.

Потом как-то задумался, сделал паузу и повторил менее слышно, смотря вверх, поднося ко рту сигарету:

— Все будет хорошо…

Осень приходила всегда с неясным чувством опасности. Мне хотелось смотреть вверх, оборачиваться на ветер и ждать невесть чего, но это что-то мне явно не нравилось. Так было всегда — еще с детства. Осенний ветер заставлял меня настораживаться, принюхиваться и щурится на шныряющую меж людей нечисть в поисках особо подозрительных типов. Осень приходила со странным чувством тоски и боли по кому то.

Иногда я смотрела на Пита, как тот курил или с матом пытался открыть никак не поддающуюся бутылку пива и внутри что-то щемило. По старому. Мне хотелось просто прижаться к нему, зарыться, спрятаться в его объятиях, слушать как он усмехается, мол, что за наплывы братской любви? Я, если честно, так и делала — постоянно липла к нему, клала голову на плечо или колени, искала теплые ладони, которые никогда не знали перчаток, грубые, с мазолями. Я любила осенью, каждой осенью, просто наблюдать за ним, мне это доставляло отдельного кайфа.