В действительности, значительная часть советских генералов и полковников расценивали пленение как нечто позорное, несовместимое с честью командира Красной Армии. Поэтому в самый критический момент, когда, казалось, уже не оставалось никакой надежды на спасение, кончали жизнь самоубийством. Немцы нередко отмечали такие случаи в своих отчетах или воспоминаниях.
Так, лейтенант фон Зенгер унд Эттерлин 24-й танковой дивизии, которая вела боевые действия на подступах к Сталинграду, описал именно такой случай. Утром 30 августа 1942 года он производил зачистку местности, собирая пленных и трофеи, как вдруг увидел тачанку, которая явно стремилась ускользнуть. Он бросился преследовать ее и выстрелами заставил остановиться. «Высокопоставленный офицер, увидев меня, выхватил свой револьвер и трижды выстрелил себе в голову. Он оказался полковником, командиром этой стрелковой бригады, уверенный, что здесь он находится далеко за линией фронта, а оказался совсем в ином секторе» [165, P. 93–94]. Так же поступил полковой комиссар А. М. Янин, когда он во время поездки с полковником А. А. Бабушкиным неожиданно встретился с немецкими танкистами. Но об это речь пойдет ниже.
В ходе Харьковского окружения 26 мая 1942 г. многочисленная колонна советских войск прорвалась севернее с. Лозовенька и направилась в сторону с. Чепель. Здесь по ней нанесли контрудар части немецкой 16-й танковой дивизии. Во время атаки батальона бронетранспортеров, входившего в ее состав, «перед самым своим пленением командующий 57-й красной армии и его начальник штаба застрелились» [157, Fr. 405–406]. Иными словами, генералы К. П. Подлас и А. Ф. Анисов покончили жизнь самоубийством буквально на глазах немецких солдат, намеревавшихся захватить их живыми.
Немецкие источники дают нам несколько описаний пленения советских генералов или полковников. Сохранилось немецкое описание пленения советского полковника, которое достаточно ясно дает представление о достаточно типичных обстоятельствах, при которых советские командиры разных рангов попадали в плен в боевой обстановке в 1941 г.
«В ранние утренние часы 8. 08 численно превосходящий противник, окруженный северо-западнее Козаки, атаковал находившийся под Муринка усиленный 2-й батальон 509-го пехотного полка, намереваясь прорвать “кольцо” на этом участке. Попытка прорыва захлебнулась в кровавых потерях под огнем 2-го батальона 509-го пехотного полка, который вскоре после этого своими усиленными ударными группами стал проводить зачистку поля боя. Во время прочесывания тамошнего труднопроходимого лесного массива фельдфебель Риманн со своим взводом из 8-й роты 509-го пехотного полка неожиданно наткнулся на русских, среди которых оказались два офицера. После короткого сопротивления они были взяты в плен, причем один из офицеров, по своим знакам различия являвшийся командиром полка, пытался сорвать свои шевроны; однако их удалось спасти. При нем находились два знамени русской армии, которые 23.09 были направлены в 292-ю пехотную дивизию с просьбой передать их в трофейное ведомство в Берлине» [60, Fr. 1089]. Этим полковником, судя по всему, оказался командир дивизии К. Я. Баулин. Хотя есть и иная версия его пленения, о которой будет рассказано ниже.
Политработники помимо увещеваний, видимо, предпринимали собственные, порой радикальные меры по предотвращению пленения командиров. Так, начальник оперативного отдела штаба 63-го корпуса был ранен в ногу, как он сам заявил, выстрелом комиссара. Другой командир, который попытался бежать, прихватив пистолет, был убит [203, Fr. 596].
Помимо комиссаров, за командирами, особенного в генеральском звании, особенно на должностях от командира корпуса и выше, пристально следили работники Особых отделов. С началом войны, сопровождавшимся длительным периодом неудач, отступлений и окружений, на них свалилась еще одна задача – не допустить попадания в плен представителей высшего комсостава. К сожалению, известно далеко не все, однако то немногое, что имеется в распоряжении, позволяет увидеть и этот аспект работы «особистов».
Так, адмирал Ф. С. Октябрьский с глубокой признательностью вспоминал, как начальник Особого отдела флота Н. Д. Ермолаев в буквальном смысле спас ему жизнь, вытащив его из толпы оставленных на произвол судьбы красноармейцев и краснофлотцев и затащив в улетавший на Большую землю самолет. Именно ему комфлота выражал свою особую благодарность за свое спасение. В своих воспоминаниях он написал, как тот вместе с дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым «вошли ко мне и сказали: “Кончайте, Ф.С., все дела, и пошли с нами”. Надели на меня какой-то плащ, кепку и под конвоем морских пехотинцев, бойцов Особого отдела флота, с большим трудом, силой этих бойцов сквозь забитые людьми, ранеными, отчаявшимися вывели наружу, посадили в машину, как арестованного, и увезли» [363, с. 249]. В другом месте бывший командующий Черноморским флотом записал: «по указанию из Москвы вывоз меня из ГБ после решения Ставки об оставлении нами Севастополя. Вывез меня и со мной ряд товарищей на единственном оставшемся на Херсонесском аэродроме самолете в кошмарной обстановке при сплошной стрельбе, огне разрывов. Это особая, именно особая, заслуга т. Ермолаева Н. Д. и Кулакова Н. М.» [362, с. 20].
Именно присутствие работников Особого отдела генерал П. Д. Артеменко воспринимал как препятствие, которое не позволило ему сдаться раньше. К началу отступления Особый отдел корпуса насчитывал около 40 человек и имел задачу следить за поведением командиров. «Они имели право, как только среди офицеров обнаруживается намерение сдаться в плен или перебежать, их немедленно расстреливать, не взирая на их ранг. А[ртеменко]. стоило больших усилий избавиться от этих людей во время блужданий по лесам» [223, S. 3]. И только тогда, когда особистов рядом не стало, командир 27-го корпуса решился на сдачу.
Также можно вспомнить историю с попыткой сдачи в плен командующего 19-й армией генерала М. Ф. Лукина. Он укрывался в блиндаже с ранеными, среди которых находились работники Особого отдела 24-й армии. Когда командарм и некоторые другие командиры приняли решение сдаться, по ним открыли огонь, и одна пуля попала М. Ф. Лукину в ногу.
В этой связи несколько иначе могут выглядеть обстоятельства гибели наших командармов и иных генералов. Хорошо известно, что вплоть до последнего момента в группе генерала М. Г. Ефремова, командующего 33-й армией, оставался начальник Особого отдела объединения капитан госбезопасности Д. Е. Камбург. И командарм-33 в плену у противника не оказался. Точно так же рядом с командующим Юго-Западным фронтом до самого последнего момента генералом М. П. Кирпоносом находился начальник ОО НКВД А. Н. Михеев. Начальник Особого отдела из окружения так и не вышел, но и комфронта в плен к немцам не попал.
Известно, что при прорыве из Могилева командира 172-й дивизии генерала М. Т. Романова по приказу военкома соединения сопровождали три работника особого отдела, в их числе старший лейтенант госбезопасности П. С. Чернышев. Оставленные войсками, особисты спрятали комдива в ельнике и направились в расположенные поблизости деревни, чтобы разыскать штатскую одежду и еду. Когда они вернулись, генерала на прежнем месте не оказалось, и в дальнейшем М. Т. Романов не избежал плена. Учитывая, сколько в плену оказалось советских генералов, следует сказать, что Особые отделы со своей работой в этой части не справились.
Немцы начинали войну, чувствуя правоту, несмотря на очевидную агрессию со своей стороны. Так, в «Журнале боевых действий 5-й танковой дивизии» было записано, что «в ранние утренние часы начались боевые действия против Советского Союза как предупредительный удар (Gegenschlag) против большевистской угрозы Европе» [156, Fr. 875].
Уже в первые дни противник отметил не совсем привычную для себя тактику ведения боевых действий. Бойцы Красной Армии, потерпев поражение в открытом бою, старались укрыться в лесах, чтобы потом пробираться на восток, к линии фронта. Противнику приходилось отвлекать значительные силы с фронта, чтобы проводить зачистки бывших районов боевых действий. «Правильная зачистка этих лесных районов требовала затрат времени и сил, решение остальных задач, а именно продолжения наступления, пришлось отложить. Вот так приходилось приносить одно в жертву другому», – записано в «Журнале боевых действий 7-й пехотной дивизии [155, Fr. 104].
