— Ты вызывать? — спросил Пегий.

Его мускулистый хвост ворошил сено, а верхние лапы загибались вниз, как бы в недоумении.

Ничего себе, устройство связи! И это создатели вселенной! От удивления я не придумал ничего лучшего, чем спросить:

— А где твой начальник?

— Отсутствовать, — пояснил Пегий. — Дежурить сегодня я.

Н-да, у создателей свое расписание, не соответствующее нашему.

— Мне нужна помощь, — сказал я Пегому. — Сегодня к вечеру меня собираются расстрелять, поэтому вытаскивайте меня отсюда, да поживее.

«Ты про демонтаж, про демонтаж напомни», — подсказал внутренний голос.

— Иначе, — добавил я, — вселенную придется демонтировать. Тогда вам с Толстым наступит полный швахомбрий.

При упоминании швахомбрия Пегий задрожал всем кенгуриным телом и запричитал:

— Только не полный швахомбрий! Только не полный швахомбрий!

Довольный произведенным эффектом, я повторил:

— Вытаскивай меня отсюда.

— О, если бы я знать! Если бы я только знать! Но законы микромира недостаточно изучен. Нет, недостаточно! Я не мочь запустить флюторапецию на низком уровне, это быть ужасно! Ужасный последствия! Придется сообщить Бриик-Боо, что опытный образец подлежать демонтаж. Какой кошмар!

— Не стоит спешить с демонтажом, — попытался успокоить я Пегого. — Лучше помозгуй, каким образом мне отсюда выбраться. Подсказать-то ты можешь.

— Микромир! Недостаточно изучать! — продолжал паниковать Пегий.

— А ну, прекрати истерить! — рыкнул я на одного из создателей вселенной.

Можно было подумать, это не меня, а его собираются поставить к стенке. Хотя Пегому грозил полный швахомбрий: неизвестно, что было хуже.

— Оружие можешь дать какое-нибудь? — спросил я. — У вас должно быть. Желательно помощней, французов в деревне целый отряд.

Пегий зарыдал, обхватив морду короткими передними лапами. Рыдающий кенгуру в запертом сарае времен 1812 года смотрелся диковато.

— Оружие есть, но на ваш планета оно не помещаться. Ты, живой реагент, находиться в микромир. Мы мочь создать в микромир свой первертированный образ, но первертировать в микромир оружие не получаться. Ты не мочь им пользоваться.

— Какого хрена? — заорал и я, теряя терпение.

— Может, найтить протечка во времени? — жалобно, осознавая свою никчемность, спросил Пегий.

— Может, и найду. Если выберусь отсюда живым, — отрезал я. — А теперь вали отсюда, хвостатый. Ты мне не помощник.

Пегий закивал вытянутой мордой и приложил лапу к первертору. Устройство чмокнуло и всосало кенгуриную лапу. Следом за ним, превращаясь в розовую субстанцию, заструился весь кенгуру.

Когда от Пегого ничего не осталось, кроме животного запаха, я убрал первертор в карман.

Надеяться на создателей вселенной не приходилось — выбираться из узилища предстояло самостоятельно, без дружеской посторонней помощи.

Я, сразу после

Надеяться приходилось на себя, поэтому я решил бежать. Разумеется, побег: что еще можно придумать в подобной стандартной ситуации?!

Исследовав стены и крышу, я пришел к аналитическому выводу, что бежать лучше через крышу, там доски казались тоньше. До крыши было не достать, поэтому я подпрыгнул, ухватился руками за стропилу и подтянулся. Вот когда пригодились мои спортивные навыки — в 1812 году, кто бы мог подумать?!

Подтянувшись, я принял положение «ноги кверху» и резким движением ударил кроссовками по доске. Доска надломилась. Я высунул ноги в образовавшуюся щель и развел их в стороны, уцепившись разведенными коленями за соседние доски. Отпустил руки и, за счет брюшного пресса, изогнулся, в конечном счете ухватившись за крышу руками. В итоге я принял положение, которое можно было охарактеризовать как: я нахожусь на крыше, жопа свисает вниз. Дело было практически сделано. Еще мгновение — и я распластался на крыше.

Внизу было спокойно. Французов в деревне было немного: человек пятнадцать. Мелькали деревенские, но на них я не обратил внимания: наши люди, русские, не заложат. Сарай находился не в центре деревни, но и не сказать, что на деревенской окраине. До ближайших кустов было метров четыреста. Лес в паре километров от домов: до него можно добраться, скрываясь за кустами.

«Ну что, погнали?» — спросил я внутренний голос.

«Погнали», — ответил тот, с легкой флегмой.

Я присел на корточки, намереваясь в следующий момент спрыгнуть с крыши в окружавший сарай огород, в этот момент доски под ногами проломились, и моя тушка с громким треском рухнула обратно на сеновал.

«Че-е-е-ерт побери! — крикнул в отчаянии внутренний голос. — Вот так и знал, так и знал! Все напрасно!»

Ни жив, ни мертв, я лежал в сене, когда дверь отворилась, и в сарай заглянула рожа обеспокоенного французского часового. Я встретился с французом взглядом, всеми доступными мне силами выражая удивление причиненным шумом. Часовой, не замечая пролома в крыше, недоверчиво оглядел меня, лежащего на сене в распластанном положении. Я пожал плечами, показывая: не стоило из-за такой ерунды беспокоиться. Часовой поверил, и дощатая дверь захлопнулась.

Выждав пару минут, я повторил свои действия с подтягиванием и напряжением брюшного пресса и снова оказался на крыше. На этот раз я был более осмотрителен и не провалился. Благополучно спрыгнув с крыши, оказался в огороде. От французов, изредка проходящих по улице, меня отделял плетень, поэтому, пригнувшись, я устремился в сторону растительности.

Побег почти увенчался успехом. Когда до спасительных кустиков оставалось метров десять, оттуда, застегивая на ходу штаны, вышел французский солдат. Мы столкнулись нос к носу, оба раскрыв рты от неожиданности. Я нырнул в сторону, но облегченный француз оказался не менее проворным. Во-первых, он что-то заорал по-французски — несомненно, призывая на помощь товарищей, — во-вторых, успел ухватить меня за рубаху и рвануть к себе. На автомате я заехал ему по скуле джебом. К моему удивлению, француз устоял и в ответ довольно профессионально съездил мне в печень. Французский боксер, черт его подери! Я скривился от боли. Француз попытался достать меня в голову, но я уклонился и приложил боксера стопой в колено. На войне как на войне.

Француз охнул и осел, но в этот момент со спины на меня навалилось человек десять. Я отпрыгнул в сторону, но держали меня крепко. После нескольких минут вразумления, руками и ногами, я был сломлен превосходящими силами противника и связан веревками. В связанном состоянии меня отнесли в знакомый уже сарай и бросили на сено. Спасибо, что сразу не расстреляли.

«Ты не благодари, ждать-то недолго», — заметил на это внутренний голос.

«А мне торопиться некуда.»

В таком познавательном диалоге мы провели последующие часы перед казнью.

Я, через пару часов

Начинало смеркаться. Если генерал человек чести, он обязан выполнить данное слово — расстрелять меня после заката. Кстати, я начал припоминать, что во время застолья генерал пользовался смартфоном. Или нет? Сейчас уже сложно сказать, было или привиделось. Да и не важно: близится расстрел.

«Что же, давай прощаться», — сказал я своему внутреннему голосу.

«Прощай, друг».

Мы обнялись напоследок — мысленно, разумеется.

«А помнишь тренировки? Как спарринговали? А как в соревнованиях участвовали?» — спросил внутренний голос.

«Не очень-то тренировки помогли, — вздохнул я. — Одного бы я уделал, но их же десять человек было! Кто знал, что француз в кустиках засел?!»

«Не повезло, — сказал внутренний голос. — А помнишь, как на Лехин день рождения нажрались?»

«Не вспоминай лучше», — ностальгически вздохнул я, пытаясь почесаться.

«А как Катьку первый раз трахали?»

«Это было нечто.»

«Родители без тебя тосковать будут, — заметил голос. — Тяжело им, старикам, придется!»

Я загрустил.

«И Катька тоже расстроится…»

Я задумался о том, расстроится ли Катька, узнав о моей гибели. Впрочем, каким образом узнает? Труп Катьке на руки не сдадут — закопают здесь, в 1812 году. Так что ничего Катька не узнает. Ключи от квартиры у нее имеются. Наверное, подумает, что пропал без вести. Через пару месяцев заявит в полицию, но полиция моего тела не найдет. Еще одна бесследно пропавшая жертва.