Слезы, конечно, были, и пролилось их немало, но Олег их не видел, и это его устраивало. Женский и детский плач выводил его из себя. Он терпеть не мог все эти всхлипывания, визг и рыдания. А утешать не умел и не хотел. Он был мужчиной и все эти телячьи нежности презирал.

Выезжая за ворота во главе войска, князь Олег не смотрел по сторонам и, отдалившись по дороге, ни разу не оглянулся. Позади не осталось ничего такого, о чем приходилось бы сожалеть, зато впереди ждали открытия и свершения. Туда и был устремлен взгляд Олега.

Когда к нему приблизился вестовой и стал докладывать обо всех просьбах и нуждах двух нянек племянника, он, поведя бровью, предупредил:

– Еще раз с такими пустяками сунешься, велю язык вырвать. К Игорю наставник приставлен, вот с ним и решайте. Меня тревожьте только в крайнем случае, когда сами не справитесь.

С мальцом он виделся не чаще одного раза в день, но всегда умел обставить встречи так, что Игорь с нетерпением ждал новых. Олег или дарил ему красивые вещицы, или брал с собой промчаться вскачь на Златогриве, или давал попробовать забористой медовухи. И при этом не забывал нахваливать племянника и давать полезные советы, делаясь для него незаменимым.

На третий день пути одну из нянек поймали под возом с двумя дружинниками, причем, ясное дело, они там не сказки друг дружке рассказывали. Девку по приказу Олега прогнали нагой, с обрезанными волосами, а хахалей ее лишили забубенных голов. Войску нужна была железная дисциплина. Поблажек не давалось никому.

Все эти кривичи, веси, мери и чуди должны были четко понимать, что малейшее ослушание влечет за собой строжайшее наказание. Это относилось также к тем сотням варягов, которые изъявили желание воевать за князя. Попытки их вожаков говорить с ним на равных Олег пресек в самом начале и относился к соплеменникам точно так же, как к выходцам из других племен.

Разорять придорожные селения он не позволял, поясняя:

– Главная добыча впереди, братья. Кто владеет Киевом, тот владеет Днепром, а чей Днепр, того и море. Народы там живут богатые, но слабые. Богатство и лень развратили их. Все отберем и себе служить заставим.

Разумеется, такие речи не просто нравились ратникам – они распаляли аппетит. Им хотелось заняться дележом добычи и женщин. Это всегда объединяло завоевателей из разных стран во все времена.

Велико же было разочарование дружин и их предводителей, когда, выйдя к Смоленску, они узнали, что город не будет отдан на разграбление.

– Никак не возьму в толк, – покачал сивой головой Братич, – зачем тогда кровь проливать? Не нужен тебе Смоленск, князь, давай пройдем мимо. Жизни сбережем и стрелы. Какая-никакая, а выгода.

Все участники военного совета закивали, выражая свое согласие. Один только Словен сидел неподвижно, выжидающе глядя на князя. Это были его родные земли, и брать Смоленск означало сражаться против кривичей. Словен колебался. Отправляясь в поход, он собирался воевать с киевлянами и византийцами, а не с земляками.

Олег взглянул на него и сказал:

– Попробуем обойтись без крови. Словен, вот тебе мой наказ. Поезжай в город и скажи князю своему, что здесь все по-прежнему останется. Пусть только присягнет на верность и дань посильную платит.

– Станислав вспыльчив. Не потерпит унижения.

– Передай ему, что я уважаю его больше прочих, – сказал Олег. – Потому и не хочу затевать с ним войну. Он будет мне как младший брат. – Выделив голосом слово «младший», Олег обвел взглядом желтый шатер, пронизанный солнечным светом. – Или никак не будет, – сухо закончил он. – Поезжай, Словен. От тебя сейчас судьба кривичей зависит.

Словен оказанным доверием проникся и вернулся с доброй вестью. Станислав, может быть, и взаправду был вспыльчив, однако же это не помешало возобладать здравому смыслу. Никогда еще Смоленск не видел перед собой такой силы, которая теперь стояла перед ним, подступив с севера. Однажды Аскольд привел из Киева тысячи три дружинников и попытался взять смоленского князя на испуг, но ничего из этой затеи не вышло. Многочисленные протоки, овраги и горы оберегали город надежнее всякого войска, и Станислав верил в неприступность своей крепости. Войско Олега потрясло его воображение. Переговорив с послом, он собрал старейшин, и они вместе вышли из ворот, оказывая новгородскому князю невиданный до сих пор почет.

Олег приглашение погостить в Смоленске не принял, сославшись на неотложные дела.

– Лучше я сам тебя к себе позову, – сказал он, – когда Киев возьму.

Кольчуга на нем была прочная, но от коварства никакое железо не убережет, как свидетельствовал печальный пример Рюрика. Олег не верил Станиславу, как не верил никому из собственного окружения, потому что уже распробовал вкус власти и понял, что нет ничего слаще на свете.

– Киев велик и стоит крепко, – с сомнением произнес Станислав. – Пока дойдешь, пока обложишь со всех сторон, там и зима не за горами.

– До осени управлюсь, – небрежно ответил Олег.

Он верил в свою силу и, главное, в удачу. Не могли боги просто так отдать ему княжество Рюрика. Теперь они наблюдали за своим избранником с небес и радовались его успехам.

Покинув сдавшийся без боя Смоленск, Олег повторил испытанный прием у стен Любеча. Князь Мирослав, правда, оказался не таким сговорчивым и рассудительным, как Станислав. Уперся, не захотел под Новгород ложиться. Но до войны и здесь дело не дошло. Олег, приказав вести показательные приготовления к осаде, заслал в Любеч лазутчиков с посулами и внушительным кошелем золотых. Через два дня случилось так, что Мирослав во сне скоропостижно преставился от удушья, а воевода его, варяг Фарлаф, со всем своим родом присягнул Олегу на верность. Как человек сообразительный и предприимчивый, он и остался править городом и окрестностям. По сему поводу устроили пир, а потом еще день квасами и рассолами отпивались.

Провожая Олега, Фарлаф посоветовал Киев покуда не трогать, ибо Аскольд с Диром славятся своей боевитостью и свирепостью.

Олег нахмурился и дал встречный совет. Никогда, сказал он, не отговаривай меня от задуманного и не пытайся отвернуть от намеченной цели.

С тем и отбыл. Фарлаф понял, что сражению быть, и воротился домой довольный. Присяга, данная новгородскому князю, недолгой оказалась. Когда казнят его киевские братья, то Любеч прежнюю свободу обретет, а Фарлаф при короне останется. Прямая выгода.

Не доходя пятидесяти верст до Киева, Олег приказал разбить лагерь на взгорке между двумя вековыми лесами. Дозорным отрядам предстояло объехать округу, чтобы не попасть в засаду, устроенную Аскольдом и Диром. Передвижение такого большого войска не могло остаться незамеченным. Не было сомнения в том, что доносчики успели достичь Киева раньше Олега, поэтому спешка могла только навредить. Он еще никогда не командовал дружинами и боялся совершить ошибку.

Воеводы в большинстве своем одобрили осторожность молодого и неопытного князя. Были, конечно, такие, кто призывал не медлить и идти на врага быстрым маршем, однако подобная горячность могла закончиться разгромом. У владык киевских хватало войск не только для обороны, но и для нападения. Если бы они вздумали выйти навстречу и скрытно расположиться в окрестных лесах, то новгородские дружины, не знающие местности, могли подвергнуться настоящему разгрому.

Пока военачальники судили и рядили в своем шатре, ратники, пешие и конные, занимались своими делами. Кто чинил доспехи, кто точил клинки, кто менял подковы лошадям. Иные украдкой охотились или ловили рыбу, чтобы было чем разнообразить скудные походные харчи. Нашлись уже и ловкачи, которые сбéгали в окрестные селения и раздобыли там свежего хлебца, молока, а то и чего повеселее.

– Завтра я тоже пойду, – решил Микула, с завистью прислушивающийся к хмельному гоготу неподалеку.

В шалаше, сложенном на троих, кроме него, находились Путята и Неждан. Первый, развалившись на спине, занимался тем, что скреб между пальцами ног, поочередно укладывавшимися на согнутое колено. Второй лежал на животе и, подперев щеку ладонью, свободной рукой водил прутиком, не позволяя блестящему рогатому жуку покинуть очерченный для него круг. Оба они повернули головы к старшему товарищу.