— Кто еще? Чего надо? — раздался мужской голос.

— Дворник это, Семёныч. Тута с водой непорядок, вот смотрим. Дозвольте взглЯнуть…

Пауза… Раздался щелчок открываемого замка, дверь немного открылась. Дворник отодвинулся в сторону. Сзади меня раздался голос Никитина, начавшего выходить в пространство перед дверным проемом: "Уголовно-розыскная ми…". Окончание фразы заглушил громкий выстрел, эхом отдавшийся в подъезде. Пуля ударила в стену напротив. Житель сделал попытку захлопнуть дверь, но я с силой ударил ногой снизу в угол двери, не высовываясь из-за края стены, и для острастки выстрелил в дверь, чтобы напугать. Человек бросился вглубь квартиры, метнулся в комнату и захлопнул комнатную дверь. Мы с Павлом ворвались внутрь. Опять грохнул выстрел, дверь комнаты изнутри прошила пуля.

— Хватай!.. — Павел указал на стоящую в прихожей тяжелую вешалку для верхней одежды.

Мы, вооружившись эдакой штангой, долбанули ей в дверь комнаты. В ответ услышали звон разбитого стекла. Ударили с силой еще раз, дверь открылась, показывая выбитое окно. Мы ворвались в комнату и бросились к нему. "А вдруг не выпрыгнул, а здесь?!" — мелькнула у меня в голове. Но нам повезло, преступник припадая на одну ногу, бежал по двору к выходу в переулок. Никитин встал перед окном, направил револьвер на убегавшего. "Бах! Бах! Бах!" — отдалось у меня в ушах. Бегущий упал и не двигался. Мы, подождав, несколько секунд и убедившись, что он не шевелится, бросились наружу. Сбежав по лестнице, мы выскочили во двор и подбежали к лежавшему мужчине. Он не дышал, у него были пулевые ранения в ноге и спине. Мы постояли рядом, поглядев друг на друга. Никитин сплюнул на снег:

— Вот паскудство! Наповал…

— Что делать будем? — спросил я.

— Что делать, что делать… Звонить, вызывать повозку. И получать нагоняй…

Интересные ссылки.[12]

Мы разделились: я пошел в уже знакомую аптеку звонить на третий Знаменский, а Никитин остался обыскивать и сторожить тело. Вернувшись, я застал Никитина вместе с дворником, стоявшими у тела убитого.

— Позвонил. Пришлют сани, — сказал я.

— Семёныч, — обратился Никитин, — ты постой здесь, скоро из милиции на санях подъедут труп забрать. А мы покамест его квартиру осмотрим.

Павел показал мне найденные вещи убегавшего от нас человека: револьвер, выпавший из его руки, пачка смятых купюр различного достоинства и разных годов выпуска, от царских до "керенок", нож и небольшая тонкая книжечка или блокнотик. Это на самом деле оказалась паспортная книжка, так она и называлась, на имя некоего мещанина, а что меня особенно удивило, в книжке была запись, что она выдана в 1917 году сроком на пять лет. "А я ведь ничего не помню о документах Российской империи, — подумал я. — Почему на пять лет?" Кроме имени, сословия, возраста, вероисповедания и рода занятий были еще приметы владельца паспорта: рост, цвет волос и "особыя приметы", здесь незаполненные.

Мы вошли в подъезд, поднялись по лестнице и зашли в открытую дверь квартиры. Комнатная дверь была нараспашку, из разбитого окна тянул холодным воздухом.

— Давай, я одеялом окно завешу, — предложил я. — И дуть не будет, и не видно снаружи.

— Угу… — промычал Никитин, осматриваясь. — Ну, смотрим, что у него в столе и в шкафу. Здесь класть больше не где.

— Не, надо везде искать. Вдруг у него тайник какой был, — возразил я. — Я от двери по этой стене пойду, а ты в другую сторону, может и найдётся что, нам сейчас любая зацепка пригодится.

Я повесил на окно одеяло, и для начала мы осмотрели наличники двери, но их, видно было, никто не отдирал и щелей не было. Затем мы двинулись вдоль стен, ища какие-нибудь тайные дверцы и осматривая плинтусы. Никитин долго провозился со шкафом, прощупывая висевшую в нём костюмную тройку и простукивая стенки шкафа. Мне достался стол, в котором было только несколько листов писчей бумаги, перьевая ручка и чернильница с засохшими чернилами. Ощупывал и осматривал его я долгое время, даже попросил Никитина помочь наклонить стол набок и посмотреть снизу на ножки. Однако, ни он, ни я ничего не обнаружили. Дальше я осмотрел окно, подоконник, оконные рамы, но, на мой неискушенный взгляд, никаких следов тайника на них не было видно. Никитин перетряхнул постель, подушку, матрас, попробовал скрутить шишечки на железной кровати, которые ему не поддались, но тоже ничего не нашел. Когда Никитин снял с кровати матрас, я обратил внимание, что пол под кроватью по разному отсвечивает в тусклом свете электрической маломощной лампы. Мы присмотрелись — под большей частью кровати была небольшая пыль, а с одного краю она была чем-то стёрта.

— Ага! Гляди-ка, щели-то между паркетом побольше соседних, — ткнул Никитин.

— А если ножом поддеть, — предложил я.

— Щас поддену, дай-ка… — запыхтел Павел, подлезая к нужному месту.

Дощечки паркета подцепились ножом и свободно приподнялись над полом. Под ними была полость, в которой лежал сверток с деньгами, похожий на полученный мужчиной на Сухаревке, еще толстая пачка денег, завёрнутая в ткань, и в ней же была еще одна паспортная книжка, выданная в 1914 году на имя какого-то другого мещанина. Тут же лежал сложенный вчетверо лист гербовой бумаги, оказавшийся тоже паспортом, выписанным в начале века сроком на один год на то же имя.

— Вот это находка! — присвистнул Никитин. — Деньжищ куча, и еще два паспорта. А это и вовсе старый, плакатный паспорт, — указал он на гербовый листок.

— Поехали на Знаменский, — предложил я. — Отвезем всё это.

— Ага. Деньги по описи сдадим, — сказал Павел.

Мы пересчитали деньги, составили опись по купюрам и поторопились в уголовно-розыскную милицию. Уходя, заперли квартиру и занесли по дороге ключ дворнику, который отрапортовал, что приехала повозка и забрала убитого, о чём Семёныч лично проследил.

Мы вышли на улицу, дождались трамвая, подъехали на нём с десяток остановок, и далее до третьего Знаменского добрались пешком. В здании были еще люди, несмотря на воскресенье. Сдали находки дежурному, тот запер их в сейфе до завтра. Начальства не было, нагоняй так же откладывался до завтрашнего дня.

— Ну что, по домам? — сказал я Никитину.

Некоторое время мы шли вместе, поскрипывая снегом. Был морозец, на темном небе виднелись звёзды, гораздо лучше видимые, чем в современных городах, улицы которых залиты ночами электрическим светом. На одном перекрестке мы с Павлом хлопнули друг дуга по рукам и разошлись каждый к своему дому.

Лиза уже давно терпеливо ждала моего прихода. И ведь не позвонишь, не скажешь, что задерживаешься. До мобильных еще целый век почти, даже проводные телефоны были в редкой квартире. Так и ждут люди друг друга — где они, что с ними… Только молча ждать и надеяться, что ничего не случилось…

В сегодняшний воскресный день Лиза не работала, а занималась уборкой комнаты, домашним хозяйством и знакомилась с окрестностями и местными магазинами и лавками. Полного запрета частной торговли еще не произошло, как мне помнилось, торговлю частников будут запрещать и препятствовать ей попозже, к концу восемнадцатого, к девятнадцатому году. А пока в лавочках можно было приобрести кое-какие продукты по большим ценам. Лиза сегодня купила немного сливочного масла, часть использовала, а остаток положила между двумя деревянными оконными рамами.

— Лиз, а как ты в Петрограде продукты хранила? — стало мне интересно, холодильников-то нет. Вернее, а начале двадцатого века их должны были изобрести, но, наверное, распространения еще не получили.

— А я в лавках покупала только чтобы приготовить, на себя одну-то чего разготавливаться. Правда, чаще покупать приходилось. Кто побогаче и у кого кухарка была, так те кухарки с утра на рынок и по лавкам, свежее брали.

— Ну а хранили-то как? — допытывался я.