— Вашбродь! Извиняйте, вашбродь! Папироски не найдётся? — слышу с одной телеги, — Христа ради прошу: с вечера не курил — уши, уж опухли…

Оборачиваюсь на голос: бывалого вида бородатый солдат, раненный в руку и колено, возбуждённо-умоляюще смотрит на меня, приподнявшись на целом локте. «Сосед» по телеге его, с перебинтованной грудью, не подавал признаков жизни — видимо будучи в забытьи, а «водитель кобылы» куда-то слинял…

— Извиняюсь за беспокойство, конечно… Но сам я завернуть сигарку не в мочь, а возчик из некурящих. Санитар же, лярва, с самого утра не подходит. Да и, денег попросит за то, чтоб свернуть…

Видать, из-за болевого шока, солдатик стал излишне словоохотливым с незнакомым офицером.

— Почему «не найдётся», для раненого героя?! — отвечаю, — найдётся… Держи, солдат!

Зная, что путь к сердцу солдата лежит через спиртное и курево, я взял с собой изрядное количество турецких папирос из запасов своего Реципиента… А вот, спичек с собой не захватил! Досадное упущение…

Выручил, за ту же папиросу, другой раненный солдат с соседней телеги — с помощью «высокотехнологичного» приспособления выбив искру, раздув трут и давшему моему собеседнику «огоньку»…

— Ишь, ты! — отдал дань уважения солдат, турецкому табаку, — забористый то какой табачок!

Насколько мне известно, непосредственно перед самым объявлением войны России, Султан Османской Империи сделал коварный ход и подогнал Реципиенту большую партию таких папирос… Видимо рассчитывал, злыдень, что тот от рака лёгких сдохнет — ещё раньше, чем от большевистской пули.

Подождав, когда солдат выкурит папиросу до середины, спрашиваю:

— Почему, так много «их благородий» среди раненых? Они, что? Впереди вас в атаки ходят?!

Все штабные инстанции, дружно жалуются на недостаток офицеров, а тут — безобразное расточительство кадров!

— Бывают и такие, Вашбродь! Да тех, всё меньше и меньше… Тут, ситуёвина же такая: за раненого офицера — вынесенного из-под огня, санитару иль другому какому нижнему чину могут дать «Егория». А за простого солдата «крестов» не дают и, в карманах у него — пусто. Вот и, тащут в первую очередь офицеров в лазарет, а наши — как валялись где, так и валяются там! Я вот, к примеру, сам дополз…

Глаза у служивого затуманились. Возможно, из-за терзающей его боли, возможно из-за неприятных воспоминаний… Ну, а возможно — из-за действия очень крепкого табака.

— Ты что-то про «пустые карманы», служивый… Что, санитары мародёрничают? Мёртвых грабят?!

— Ну…, — задумался тот и, дал неожиданный ответ, — ну а, зачем добру пропадать? Не наши, так германцы в карманы мертвякам «заглянут». Пускай, уж лучше наши!

— Убитым, так тем — всё равно, — пропыхтел соглашаясь, «сосед» с соседнего транспортного средства, — а вот с меня санитар три рубля взял — за то, чтоб вынести…

Помолчав, видимо решаясь, он добавил:

— Сперва хотел Коляна — дружбана моего, с пораненным животом… Мы с ним в одной воронке валялись… Так, у того — всего рубль с гривенником был. Пока меня отнёс, пока за Коляном вернулся — тот и помер. А может и не возвращался вовсе — счас, уже не докажешь…

Помолчав и докурив, «мой» солдат промолвил — как бы «в пространство», ни к кому не обращаясь:

— Да… Вот она цена нашей жизни — рубль с полтиной… А ты с какого полка?

— С седьмого…

— Ну, тогда всё понятно: у вас и полковой батюшка — сволочь!

Под начавшуюся лёгкую перебранку, я — оставив начатую пачку папирос на телеге, незаметно слинял…

Вскоре, санитарный обоз прошёл мимо нас и переправа — брод через небольшую речушку, освободился. Едем дальше…

Местные леса, оказывается, были плотно населены! То и, дело из них выглядывали местные жители — прячущиеся вместе со своей скотиной, от приближающего к ним с неумолимостью Молоха, фронта. Не реже гражданских, а как бы ни чаще, из леса «выглядывали» и тут же пугливо прятались, люди в военной форме… Они же, всё чаще и чаще попадались нам бредущими по дороге в тыл. Завидя нас, такие зайцами разбегались по окрестным кустам…

Дезертиры.

Хотя, разок попались и «идейные»! Задержав с дюжину солдат, не успевшую убежать при нашем появлении, Спиридович принялся их стыдить, поглядывая на меня:

— Что ж вы, братцы? Ваши товарищи воюют и гибнут за Отечество, а вы по лесам прячетесь, за шкуры свои трясётесь? Не стыдно?!

— Никак нет, Ваше Превосходительство! Мы — выздоравливающие из 6-го Финляндского полка, а нас направили в 4-ый Гвардейский. В Гвардии, конечно хорошо… Да мы там чужие — в свой «дом», в родной полк тянет!

— Молодцы, солдаты! И, ничего не бойтесь: недавно вышел указ Императора и Верховного Главнокомандующего, о возращении излечившихся военнослужащих только в свою часть, — похвалил я их и, обращаясь к Генеральному Секретарю, — господин генерал! Выпишите им какую-нибудь сопроводительную бумагу — чтоб, их никто не тронул… Пусть идут «домой»: дома, как известно и стены помогают.

Получив из руки Мордвинова «бумажку», солдат долго её разглядывал, изумлённо переводя взгляд то на неё — то на меня, потом:

— Братцы, так это ж… ЦАРЬ!!!

— ЦАРЬ?!

Бибикнув на прощанье, мы рванули дальше — а толпа солдат ещё долго за нами бежала, быстро отставая в дорожной пыли…

Состоялось и смутившее нас всех знакомство с Императорской Гвардией… Только, не с парадной гвардией а с настоящей — с боевой.

Встретив очередную, уныло бредущую куда-то в тыл, безвинтовочную толпу бродяг в серых шинелях — обутую в лапти, или вообще в обмотанную на ноги мешковину, Мордвинов не удержавшись, спросил у сопровождающего их бравого унтер-офицера:

— Что за сброд, фельдфебель?

— Команда бессапожных 4-го Лейб-Гвардии Стрелкового полка Императорской фамилии, Ваше Превосходительство!

Что с винтовками, что с обувью, в армии просто беда…

Пока ехали, выяснилось, что наши сведения уже устарели: немцы наших несколько «подвинули» и, штаб 2-ой Финляндской дивизии, из Мейшаголы передислоцировался в местечко с не менее романтичным названием «Галина».

Наше прибытие в штаб дивизии вызвало эффект… Непередаваемый словами — в цензурных выражениях, эффект среди штабного начальства!

Что мемуарам всецело доверять нельзя, я уже примерно знал. Поэтому, ни сколько не удивился застав начальником 2-й Финляндской стрелковой дивизии не «…седенького старичка, уже сильно одряхлевшего», а вполне себе бодрого, нормального для своего звания и должности возраста. Лет пятьдесят пять, может быть чуть больше… Во всём остальном же, генерал-майор Кублицкий-Пиоттух полностью соответствовал описанию у Свечина!

Порядки в штабе 2-ой Финляндской дивизии были не ахти, хотя бумаги в полном порядке… Однако, я не про это! Франц Феликсович, так панически боялся начальства — что только при моём виде и представлении, схватился за сердце и, его еле успели подхватить — чтоб не брякнулся мне в ноги и здесь же не «крякнул». Погасив несколькими «выражениями» вспыхнувшую было панику, приказал положить занемогшего генерала на штабной стол, лично расстегнул ему мундир — послушал сердце, пощупал пульс… Дело хреново!

Вызвали главного дивизионного врача из дивизионного лазарета:

— Я ничего не понимаю в сердечных приступах, Ваше Величество! До мобилизация, я работал акушером в земской больнице, в Харьковской губернии…

— Да, дайте ему хоть какое-нибудь лекарство, изверг! — орал я ему в лицо, — карвалол есть? Нитроглицерин? Валидол?…Нет?! Да, что же у вас тогда есть, ВАШУ МАТЬ!!!

Однако, не двадцать первый век — ни разу и, из «сердечного» у «акушера-гинеколога» оказалась только «нюхательная соль»!

На носилки генерала, в один из наших автомобилей и, срочно в тыловой госпиталь.

— Ранее на сердце, когда жаловался? — спрашиваю в сильнейшем недоумении у начальника медслужбы дивизии.

— Никак нет, Ваше… Здоров был, как…

Уносившие носилки с генералом санитары из нижних чинов, таращились на меня крайне перепугано и на их простых, мужицких физиономиях, можно было кое-что «прочитать»…