Возможно, тем мы и сильны? Как говорил Бисмарк, а он явно не дурак был: «Никогда не воюйте с русскими — ибо на всякий ваш умный и продуманный план, они ответят непредсказуемой глупостью».

Сим победиши!

— А у немцев?

— В немецкой армии существовал определенный «стандарт» боеспособности: полевой, ландверной, ландштурменной — и любой офицер, уверенно знает, что ожидать от данной — конкретной воинской части…

Согласно киваю:

— Ну, это ж — НЕМЦЫ!!!

Помолчали, вспоминая каждый своё и, про своё же думая…

— От иностранцев часто доводилось слышать — что русский солдат вынослив физически, морально стоек — особенно к собственным потерям и нетребователен буквально ко всему — в том числе и, к качеству командования. Так ли это, господин генерал?

— Абсолютно неверно, Ваше Величество! Войсковой дух русской армии, чересчур нежен и весьма чувствителен к началу морального разложения. Бессловесной и безропотной, русская армия кажется только поверхностному взгляду легкомысленного стороннего наблюдателя. Что русский офицер, что солдат — не имеют дисциплинированного политического мышления, не уважают и презирают вышестоящее начальство, чрезмерно подвержены всякого рода сомнениям и влияниям. Успешно воевать, они могут только в обстановке порядка и авторитета… А сама обстановка современного боя, этому препятствует!

— Так что же делать, чтоб восстановить боеспособность нашей армии? — спрашиваю.

Генерал Свечин тяжело вздохнул и сказал, как будто о чём-то неосуществимом:

— Требуется длительная энергичная и целеустремленная работа командования, на всех уровнях.

К вечеру, прослышав об моём местонахождении, в Галину прибыла основная часть нашей «автоколонны» которую мы так коварно покинули по выезду из Могилева, а так же Гвардейский полевой Жандармский эскадрон — собранный с «теоретического» маршрута моего следования и, вызванный сюда Спиридовичем. Особенно много радости было у наших шоферов — верно сослужившие нам автомобили нуждались в ремонте, запчастях и заправке ГСМ…

Вечером, помывшись в уцелевшей сельской бане и пообедав с офицерами полностью отведённой в Галину 2-го Финляндской стрелковой дивизии, я лёг спать и в этот раз, выспался уже по-настоящему.

К полудню следующего дня очень хорошие вести: окружённая вдоль реки Вилии немецкая группировка в составе 14-ой дивизии Ландвера и 6-го конного корпуса генерала фон Гарнье — четыре кавалерийские дивизии и пехотная бригада, капитулировала. Как я и предполагал, долго обороняться на той местности было невозможно и, после ряда безуспешных попыток прорваться к своим и наших успешных атак по рассечению «котла» на части, немецкое командование решило, что дальше сопротивляться не имеет смысла. Сам генерал фон Гарнье застрелился и, в переговорах участвовал и самой процедурой сдачи в плен, руководил один из его штабных офицеров.

Капитуляцию немецкой кавалерии и ландвера принимал лично.

Я, с группой генералов и своей Свитой, в которой не хватало только есаула Мисустова — ещё не вернувшегося из рейда по немецким тылам с дивизией генерала Шишкина, стоял близ села Камели на небольшом холме, а выходившие из него солдаты Кайзера складывали возле моих ног знамёна и оружие.

Встретил и моего «знакомца» — раненого немецкого лейтенанта, отпущенного мною в «лагерь вооружённых военнопленных». Он уже не держался так самоуверенно — я бы сказал, даже наоборот!

— Вильно — найн, найн, — показал я ему рукой направление на Восток и, сказал на ломаном немецком, — комм, комм — Сибирь, драх нах шпацирен! Шнель, шнель!

Другого «знакомца» я повстречал, когда стали выводить наших освобождённых военнопленных, которых оказалось лишь, как бы не в половину меньше — чем пленных немцев. Подавляющее большинство из них были целёхонькие — не раненные, не больные и не контуженные и шли, понуря головы под всеобщее весёлое улюлюкание и злые насмешки. Довольно равнодушно на них поглядывая, на одной физиономии я остановил своё внимание.

Подзываю:

— БА!!! Знакомые все лица! Глазам своим не могу поверить… Капитан Мячин, Вы ли это, Ваше Благородие?!

— Так точно, это я, Ваше Императорское Величество!

Хоть бы покраснел, ублюдок!

— А мы то, здесь Вас заждались — а Вы, эвон где…, — я распалялся всё больше и больше, — как кормёжка то, хоть в немецком плену? Чечевичной похлёбкой, хоть угостили — или Вы предпочитаете брать серебряниками?

Побледнев тут же, тот хотел было отмазаться:

— Разрешите доложить: был захвачен в плен германским конным разъездом!

— Ах, они какие нехорошие — «разъезды» эти… Ну, а где ваши товарищи, с которыми я вас на разведку послал?

— Здесь они, Ваше Величество — штабс-капитан и поручик…

— Вот, как хорошо!

Особенно меня взбесило, что у штабс-капитана, на груди висел «Георгиевский Крест».

Оборачиваюсь к Свите:

— Расстрелять этих трёх подонков!

— Как… Как, «расстрелять»?!

— Мне ОПЯТЬ(!!!) вам надо показывать, как надо расстреливать?! Лучше не злите — сейчас ВЕШАТЬ(!!!) заставлю!

Спиридович быстро распорядился всё ещё находящимися в моём распоряжении и бывшими неподалёку казаками Крымова… Те, потащили троих сучащими ногами приговорённых к ближайшей деревенской стенке.

— Мундиры с них сдерите, станичники, — крикнул вдогонку я, — не должна всякая мразь подыхать в погонах русского офицера! И, сапоги не забудьте — вам ещё пригодятся…

— ПОЩАДИТЕ!!! — донеслось истошное, — ПОЩАДИТЕ, ВАШЕ…

— Заткните ему пасть или сломайте челюсть!

«Хекающий» удар и тишина…

Обращаюсь к генералу Балуеву:

— В корпусе есть военные юристы?

Тот, в полном афуе:

— Имеются, Ваше Величество… Приостановить экзекуцию…?! Хотите соблюсти законность и провести следствие?

— Знаю я вашу «законность» — ещё по Японской, знаю! — в упор смотрю в сужающиеся от ужаса генеральские глаза, — по жопе как гимназиста-пидараста похлопаете и отправите в тыл — чем-нибудь «запасным» заведовать! Пусть оформят приговор задним числом — некогда мне вашего «расследования» ждать! И, ещё…

У генералов, меня слушающих — уши, просто в трубочку!

— Пусть узнают и доложат мне, кто эту трусливую свинью «Георгием» наградил… Кто бы он не был, разжаловать на чин и отправить на передовую — я обязательно прослежу за выполнением.

Генерал Балуев, тот час же отдал распоряжение своему адъютанту и, тот рванул с места, как укушенный.

К сожалению, «классического» расстрела не получилось… Кроме штабс-капитана с «крестом», никто из «их благородий» прямо стоять не хотел и, их застрелили ползающими и не сразу.

Плюнул в ту сторону и отравился к своему автомобилю…

Почему-то, на предварительном «военном совете», проведённым мной и Алексеевым, первым делом было предложено передать тела погибших немецких офицеров во главе с их командующим, германским властям для захоронения… Я хоть и сильно удивился, но не возражал: если есть возможность придерживаться каких-никаких «рыцарских» обычаев ведения войны — то их надо придерживаться.

Однако, все прибывшие генералы и штаб-офицеры в ту штабную избу не влезли и во время совещания толпились на улице.

— Господа! — обратился я ко всем им, — предлагаю провести в Вильно — который мы с вами отстояли, «расширенное военное совещание»…Скажем так — через двое суток.

Возражений не последовало и, народ начал потихоньку рассасываться.

К вечеру, подсчитали трофеи.

Всего сдалось порядка пяти тысяч немецких солдат и офицеров, были взяты значительные трофеи, правда — по большей части испорченные, вопреки условиям капитуляции. Боеприпасов очень мало, продовольствия почти нет — немецкая группировка снабжалась «с колёс» и их отсутствие, стало одной из главных причин столь быстрой капитуляции.

Ещё к вящему удивлению меня и многих из наших офицеров и генералов, выяснилось: большинство захваченной у немецкого ландвера артиллерии, было образца тысяча восемьсот «лохматого» года. Новейшей была только шести-орудийная батарея 8-дюймовых мортир 6-го конного корпуса генерала фон Гарнье (калибр — 203-ти миллиметра, если не ошибаюсь), что были замечены на опушке леса.