– Расчёт завершён. Прошу подтвердить исполнение команды.

– Подтверждаю, – кивнул Майзель.

Корабельщиков почувствовал, как углубляется сиденье, втягивая его в себя, и усиливающееся натяжение ремней безопасности.

– Что ты творишь?! – попробовал возмутиться Андрей, но ответа не получил. Ему оставалось лишь наблюдать – ничего больше.

Руль сложился куда-то под «торпеду», педали скрылись в полу, приподнялась центральная разделительная консоль, ушёл внутрь пассажирский экран, и захлопнулась приборная панель на водительской стороне. Андрею сделалось окончательно не по себе.

Только теперь он услышал низкое, басовитое гудение мотора, уже не сдерживаемое невероятной звукоизоляцией, и сумасшедшее ускорение вдавило его в спинку пассажирского кресла.

В нижней трети лобового стекла появилось изображение, транслируемое с камер обзора. В углу замелькали цифры, отсчитывающие набор скорости. 220. 260. 310. 360. На цифре «378» рост остановился.

Две минуты показались Андрею вечностью. Управлять машиной, да ещё с прицепом, на обычной дороге при такой скорости человек – даже Дракон – не мог, это делал компьютер. «Канарейке», не обладающей и долей запаса прочности, свойственной чудовищу, к которому она оказалась принайтовлена, пережить эти две минуты было не суждено: сначала превратился в пластмассовое мочало передний спойлер, затем покрылось трещинами лобовое стекло. Подпрыгнув на очередной неровности – невероятная скорость превращала любой дефект дорожного покрытия в опасное препятствие – «Феррари» приземлилась так неудачно, что лопнули три из четырёх покрышек, и колёсные диски, разрушаясь, высекли из асфальта потоки искр.

Кресла и ремни непостижимым для Андрея образом погасили эффект от торможения до скорости в шестьдесят километров в час. Корабельщиков пожалел владельца «канарейки»: если дело ограничится огромным синяком от левой ключицы до печени, без перелома рёбер, можно считать, в рубашке бедняга родился. Подсчитав в уме, сколько километров проехали они «паровозиком» по обочине трассы, Андрей покрылся холодным липким потом: ничем, кроме непостижимого везения, нельзя было объяснить, почему им не встретилось никаких преград. Не могла же «Божена», в самом деле, такое просчитать! Или – могла?!

Когда машина остановилась, все элементы управления уже пребывали на привычных местах. Перед тем, как снова покинуть кресло, Майзель заговорщически подмигнул Андрею:

– Давай, Дюхон, выходи. Надо размяться.

Чувствуя противную дрожь в коленках, Корабельщиков выбрался на свежий воздух и прислонился спиной к двери. Какой же русский не любит быстрой езды, криво усмехнулся он. Я вот, оказывается, не люблю. Повернув голову, Андрей смотрел, как Майзель наклоняется к окну водительской двери «канарейки»:

– Willst du noch einmal mit mir Fangen spielen, du, Arschloch?[19] – Он бросил в проём бумажный платок: – Wisch dich auf, du stinkst zum Himmel![20]

Вернувшись, Майзель махнул Андрею рукой, – садись. Корабельщиков подчинился, и через несколько секунд они уже снова мчались в третьей полосе движения с крейсерской скоростью за двести.

– Он выживет?

– Да брось ты, – хмыкнул Майзель. – Это же новёхонькая «Феррари», её хоть и итальянцы собирают, но электронику и системы безопасности им продаём мы.

– А наше – значит отличное, – вздохнул Корабельщиков, теперь понимая, почему взлом борткомпьютера «канарейки» так играючи удался его спутнику.

– Верно, Дюхон.

– Извини, Дань. Я понимаю – ты на взводе, такое творится, с Дубровником с этим, но… Это же ни в какие ворота не лезет. Извини.

– Что именно не лезет? – поинтересовался Майзель.

– Человеку свойственно стремиться к богатству и, достигнув его, демонстрировать окружающим своё превосходство. Мне кажется, было бы мудрее уступить дорогу этому дураку.

– Я не могу никому уступать дорогу, Дюхон, – мягко, словно объясняя ребёнку – Волга впадает в Каспийское море, лошади кушают овёс и сено, – произнёс Майзель. – Я обязан не уступать. Я Дракон.

– Ты чересчур вжился в роль, вот что.

– Это не роль, дружище. К сожалению, и уже давно.

– В чём провинился перед тобой этот несчастный? «Ты виноват уж в том, что хочется мне кушать?» В том, что повёл себя «не по понятиям»? Или в том, что у него «Феррари»?

– Во всём сразу. Нельзя, работая в поте лица, накопить на «Феррари». Сколько у тебя «Феррари», Дюхон?

– По-твоему, я должен завидовать? – начал закипать Корабельщиков.

– Да ничуть, – хмыкнул Майзель. – Это богатые бездельники, вырожденцы всякие, завидуют нормальным людям, поэтому и стараются показать, насколько они круче по статусу.

– А ты не заигрался ли в судебную инстанцию высшего порядка?! Ты сам – на чём ездишь?! Это, знаешь, – Корабельщиков обвёл руками салон и хлопнул в сердцах по «торпеде», – тоже на «копейку» никак не смахивает!

– Это мой инструмент, Дюхон. Мои инструменты не только самые лучшие – они непревзойдённые. Никем. Никогда.

– Может, и для него «Феррари» – инструмент?! Может, он спешил?!

– К умирающему больному? На пожар?

– Ну…

– Баранки гну. Ты видел когда-нибудь врача на «Феррари»? Только какой-нибудь голливудский абортмахер, накачивающий сиськи безмозглых дур силиконом, может себе такое позволить. Но мы договорились – я уступаю дорогу врачу, а не всякому чучелу, напялившему белый халат.

– Они платят налоги.

– Враньё. Мы заставляем их платить – иначе они не платили бы никогда никому ни гроша, загребая всё под себя.

– Бог ты мой, Дань. Ну, а благотворительность? Разве не богатые занимаются ею?!

– Это всё биология с этологией, Дюхон. Благотворительность для них – лишь обозначение статуса. Мы богатые! Ну, и страх, конечно, – так они надеются прикупить себе местечко в царстве божием. Ничего не выйдет. Бога нет, и царства его тоже нет. И попасть туда, соответственно, не получится. Поэтому – деньги на бочку. Прямо сейчас.

– Ты уверен?

– В чём?

– Что Его нет.

– Уверен.

– А я не уверен.

– Разубеждать тебя я не стану, дружище, – Майзель посмотрел на Корабельщикова, покачал головой. – То, что они называют благотворительностью, на самом деле – преступление. Отвратительная, подлая выдумка негодяев, примазавшихся к отличной идее, извративших её – до полной противоположности тому, что было заложено в неё изначально. Мы их всех перебьём – и покончим, наконец, с их «благотворительностью»! Из-за неё миллионы безграмотных, голодных, молодых и здоровых мужчин убивают друг друга, насилуют и заживо сжигают детей, отрезают груди сёстрам и матерям таких же, как они, голодных, безграмотных, молодых и здоровых, – голых, с членом, торчащим, как автомат, и автоматом, торчащим, как член.

– Какой же ты всё-таки…

– Недостаточно лишь мечтать о прекрасном времени, когда звёздные корабли Человечества станут бороздить просторы Вселенной. Нужно готовиться самим и готовить к этому всех остальных. И это будет всем – абсолютно всем – немало стоить.

– Тогда – зачем?!

– Затем, что таково наше – человеческое – предназначение. Мы объясняем, втолковываем. Мы очень осторожны и терпеливы, на самом деле. Но вот мешать нам – этого мы никому не можем позволить. Таких мы уничтожаем. И будем уничтожать.

– И кого больше?

– Наших становится всё больше, Дюхон. А до прочих мы доберёмся – рано или поздно.

– А кто это – «мы»? Ты? Вацлав?

– И я, и Вацлав. И ты. И даже твой Юлиус. И Ярухито.

– Кто?! Японский император?! А он тут при чём?!

– Он был одним из первых, кто понял, что мы собираемся делать. Одним из первых, поверивших в нас. В меня.

– Почему?!

– Потому, что на Востоке Дракон – символ не только разрушающей, но и могучей созидающей силы, символ мудрости и справедливости. Люди иногда могут не понимать его действий, мотивов, поступков – но он Дракон, и этим всё сказано.