Здесь отлично понимают: державу строит школьный учитель. Здесь самая модная одежда для мужчин – мундир с воротником-стойкой. Здесь учат и воспитывают детей – им дарят знания, а не побрякушки и гаджеты, защищают их от стихии, а не от жизни. Здесь знают – всё, что ты можешь оставить детям, не боясь сделать их преступниками и лежебоками, это истина: тебе ничего не принадлежит, кроме славы, которую нужно заслужить, и чести, которую следует блюсти. Здесь гордятся орденами, а не нулями на банковском счёте. Это Корона. Коронный Союз. Союз Короля и Дракона.

Волнующий и провокационный сплав – романтика и наука, жестокость и благородство, честь и предательство, справедливость и вероломство. Всё это – в первой книге романа «Год Дракона» – «Град вознесённый» Вадима Давыдова, автора трилогии «Наследники по прямой». Вы не сможете закрыть эту книгу, пока не перевернёте последнюю страницу!

Не призывая соотечественников «назад, в империю», хочу лишь заметить, что со времени провозглашения независимости Украины прошло 17 лет, «майдан» отодвинулся уже на четыре года, и сейчас нужна сильная оптика, чтобы разглядеть эту туманность, а сдвига нет в чем-то главном. Взамен есть прежнее и, увы, растущее ощущение страны как глубокой провинции. Различие в том, что по правую сторону Днепра Европа хотя бы сохранила в застывших и ветшающих монументах дыхание большой культуры, наследство Австро-Венгрии, а на левобережье ощущение провинции бывшей Российской империи (при смерти – СССР) много больнее и резче.

И все же имперские руины, как бы жалко они ни выглядели, горделивее и долговечнее архитектурного и – шире – бытийственного новояза, возникающего на территориях обособленных национальных государств. Они будто более насыщены энергетически, их распад происходит не вмиг. Гуляя по Черновцам, Львову, Киеву, понимаешь: всю геометрию здесь вычертила империя, все лучшее и прочное дала она, а вот от нынешней густопсовости вряд ли что и останется…

Вообще, ощущение провинциальности – специфически имперское чувство. Если оно есть – у человека был опыт империи. Вне империи не бывает провинций. То, что имеющий опыт империи ощущает как провинцию, называется на неимперском языке иначе. И вызывает иные чувства. Киев в этом плане подвержен двойному удару, ибо где-то здесь, вдоль столицы, по Днепру, проходит провинциальный пояс сразу двух периферий – двух империй: западной и восточной.

Опыт даже советского Киева – давит. В прежней системе координат (имперских, безусловно) нынешний город каштанов кажется невыразимо провинциальным. И потом, разве в нынешнем Киеве сконцентрирована суть подлинно украинского? Нет. Во Львове? Тоже нет: слишком ощутим привкус австрийских пирожных в том жизненном укладе.

Да что Львов, что Киев… Чтобы не давить на больную мозоль, возьмём город отдалённый – саму Вену, ощущения от поездки в которую у меня ещё живы. Нынешняя Австрия – ужатая до пределов немецкоязычных областей империи – не более чем придаток Германии, безуспешно пытающийся сохранить культурную специфику. Всё, что сохранилось в Австрии подлинно австрийского, сконцентрировано в Вене, остающейся реликтом империи, наподобие других столиц, утративших вместе с былым статусом смысл существования, – таких как Константинополь, Петербург, тот же Киев, рассматриваемый в качестве центра Руси.

В Вене практически не встретишь человека без славянской крови (естественно, среди коренных венцев). И внезапно приходит понимание того, насколько прекрасна была Габсбургская держава – при всех её несомненных грехах. То был уникальный опыт сосуществования и постепенного притирания друг к другу народов разного происхождения, веры и исторической судьбы. Опыт примирения с фактом присутствия рядом – иного, но, вместе с тем, своего. Этот дух прекрасно передан в новеллах Цвейга. В то же время, габсбургская империя – не «плавильный котёл», нивелирующий различия, а уникальный ансамбль, создавший собственный стиль существования, в известном смысле противоположный германскому. В истории философской мысли, пожалуй, единственным человеком, понимавшим эстетическую ценность континентальных империй, ценность более значимую, нежели истинные и мнимые национальные интересы и политический расчёт, – был Константин Леонтьев. Статус-кво, который следовало сохранить во что бы то ни стало, оказался принесён в жертву национально-освободительным мифам и хищничеству рынка. Возникла цепная реакция распада, в результате чего мы имеем море крови и ряд ни на что не годных независимых государств с больным самолюбием и вечными претензиями – как друг к другу, так и к прочим «недораспавшимся» квазиимпериям, одной из которых была, например, покойная Югославия.

Можно возразить, что все империи были так или иначе обречены – но это лишь в обратной перспективе все кажется предопределённым. На деле нереализованные сценарии для своего времени были столь же вероятны, как и единственный реализованный. Именно поэтому мне кажется, что те, кто считает империю злом по определению, а имперские амбиции – подлежащими беспощадному искоренению, не учитывают ни позитивного, ни негативного опыта. Если и нужно что-то холить и лелеять, то именно имперский дух как наиболее антипровинциальный из всех «духов», заставляющий поступаться эгоистичными интересами ради общего дела. В противном случае нас ждёт «война всех против всех» – bellum omnium contra omnes, как выражались древние римляне, и дальнейшее членение на более мелкие области идентичности почти неизбежно. Первое разделение, как несложно догадаться, пройдёт по поясу периферий – древнему граду, чего вовсе бы не хотелось.

Владислав Сикалов

Всё, о чём рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда настолько, что становится по-настоящему не по себе: происходит, вероятнее всего, прямо сейчас. Автор сам не в состоянии объяснить, каким образом ему удалось наблюдать эту реальность, но факт её существования совершенно неоспорим. Разумеется, автор не несёт ровным счётом никакой ответственности за любые возможные совпадения места, времени, имён и событий, и если таковые имеются, то это – полнейшая, чистой воды случайность. Автор ничего не может поделать с тем, что увиденная им иная реальность не только отличается от той, в которой живёт он сам, но и с тем, что запечатлённая им реальность может кому-то очень сильно не понравиться. А то, что эта – иная – реальность страшно нравится самому автору, – его сугубо личное, частное, никого не касающееся дело.

Вадим Давыдов