В доме снова грохотал барабан. Громче и быстрее, чем раньше, словно старался выбить из разума людей случившееся. И это сработало.

– Четвёртый! – умоляли они. – Четвёртый!

Но ни Тарис, ни Нилани этого не слышали. Бок о бок они дошли до середины площади, прежде чем юноша остановился и выпалил:

– Зачем?!

Слово вылетело из него как пробка из бочки и эхом раскатилось по пустым улицам.

– Ты хоть думала, что будет, если провалишься?! – бушевал Тарис. – Ты же можешь погибнуть.

Его пальцы всё крепче и крепче сжимали плечо Нилани. Это вывело девушку из ступора. Ей хотелось закричать, не столько от боли, сколько от обиды. Он не верил ей. Не верил в неё. Разум словно объяло огнём, мысли забились в судорогах.

Она проворно вывернулась из хватки Тариса и встала напротив. Когда она заговорила снова, в её голосе звучало железо.

– А ты?

Юноша вздрогнул:

– Что?

– Моа, да? А ты уверен, что вообще сможешь его найти?

Слова резанули глубоко. Тарис застыл, раздувая ноздри.

– Увидимся на дне итогов, – Нилани отступила назад. – Если судьбе будет угодно.

Ещё миг, и она исчезла в темноте.

Скользкая от росы трава лизала голые пятки. Узкая птичья тропа виляла, так и норовя вывернуться из под ног. Слева раскинулась манящая чернота, в которой тлела россыпь далёких угольков – деревня. День решений, должно быть, уже выплеснулся из общего дома на площадь. Ещё немного, и Ханора отправится в своё одинокое жилище на холме. От этой мысли каждая частичка в теле Нилани напряглась, требуя: беги, торопись. Но девушка знала – нельзя. Спешка, даже оправданная, даже необходимая, могла стоить ей жизни. Эта тропа не зря называлась птичьей. Говорили, что если упасть с неё, то как раз успеешь познать радость полёта. Ни один безумец не сунулся бы сюда ночью. Однако у Нилани просто не оставалось выбора. Всё должно было пройти иначе. В прошлой жизни она надеялась, что после церемонии отправится в дом старой учительницы с её молчаливого одобрения. Но после случившегося об этом не могло быть и речи.

Минуты утекали, как мука сквозь сито. Если Ханора отправится домой по главной дороге, вымощенной брёвнами и идущей в обход, то можно не волноваться. Однако знахарка хитра. Она показала Нилани некоторые тайные способы путешествовать, вроде старых тоннелей в скалах. Но ещё больше она, конечно же, утаила.

«Как бы она не оказалась на месте раньше меня», – подумала девушка. И на мгновенье потеряла концентрацию. Пятка угодила на острый край, рука зацепилась за осыпающийся камушек. Девушка почувствовала, что падает, но взмахнула руками, сгруппировалась и удержала равновесие.

«Дура!» – выругалась Нилани, стараясь восстановить дыхание.

Дальше она не позволяла себе думать ни о чём, кроме тропы. И в благодарность та, наконец, вывела её на вершину.

Посредине расчищенной от деревьев площадки стоял утопавший в земле дом. На краю его крыши блестел железный флюгер-петух, прикованный толстой цепью. В голову птицы было вделано то, что непосвящённый мог бы принять за кусок медового янтаря. Камень силы. К большому сожалению всех знахарей побережья, очень маленький. Сейчас, в свете лун, он переливался бледно-жёлтым.

По каменным стенам дома тянулась хитрая вязь – родовое древо сухопутных моряков. Кое-где белая краска выцвела, но Нилани без труда могла отыскать и первого капитана, и человека по имени «стар ина рис», который когда то вдохновил матерей, выбиравших имя Тарису. Дерево предков расползлось на все четыре стены, оставляя пугающе мало места для новых ответвлений. Однажды Нилани спросила Ханору, что будет, когда оно совсем закончится. «Судьба рассудит», – ответила тогда знахарка. Много позже девушка узнала, что это означает «не знаю».

Девушка приблизилась к дому, всё ещё не сводя глаз с древа. Здесь было место и живым, и мёртвым. Но не неудачникам. Их имена Ханора старательно соскабливала, оставляя на камне серые проплешины. Десятки и сотни забытых жизней, оборвавшихся из за дурной болезни. И среди них – сама Тау. Живот Нилани скрутило от жалости. Магия могла бы их спасти.

– Я верну её ради вас, – шепнула она. – Обещаю.

Девушка подобралась поближе к двери дома и прислушалась. Ночь вокруг была полна звуков. Шелест ветра, возня мелкого зверья в траве, шум прибоя, смешанный с эхом барабана – ритуал в деревне перетёк в праздник. Но всё это было далеко. Дом же хранил тишину. Никого. Если, конечно, Ханора не затаилась, чтобы наброситься на незваную гостью. Но даже в этом случае нет никакого смысла топтаться на пороге.

Девушка приподняла занавеску – глухой перестук бамбуковых палочек показался ей оглушительным – и проскользнула внутрь.

Больше всего жилище Ханоры напоминало склад перед днём дани. Вот только здесь не было ни еды, ни земляной крови. С потолочной балки свисали пучки сушёных трав вперемешку со связками потерявших силу талисманов. Между ними прятался хрупкий шаманский шар, пока что мёртвый и тусклый. По стенам тянулись полки, забитые бутылями со снадобьями на разных стадиях готовности. Комнаты разрезали стеллажи, полные ящиков и мешков с артефактами. Знахари и шаманы хранили все реликвии, покуда судьба не подберёт человека, способного применить их в хозяйстве. Нилани нравилось бродить здесь, перебирая шуршащие, шелестящие и бряцавшие вещи, и думать о древних тайнах. Вот и сейчас ей захотелось протянуть руку к полкам. Но девушка отогнала эту мысль. Среди всех неприкаянных сокровищ, хранившихся в доме, ей нужно было отыскать одно-единственное: особенный прямоугольный камушек толщиною с лепёшку в худой год и длиною с половину ладони.

Не известно, сколько его собратьев хранилось у Ханоры, но девушка без труда могла насчитать с десяток самых разных, просто оглядевшись. Когда то эти могущественные артефакты открывали двери и запоминали дела. Но после новой зари почти все двери исчезли, а дела изменили смысл. Так что теперь знахарка использовала яркие прямоугольники в качестве напоминаний. Вот красный с белой воронкой – он означал, что настой надо процедить, когда луны пойдут на убыль. Вот жёлтые и блестящие, словно огонь – напоминание, что мазь нужно перемешать горячей головёшкой. Вот ядовито-зелёный – предупреждение, что в бутылке яд. Осиротевшие ключи были везде: прилажены к крышкам кувшинов, заткнуты за горловины мешков, разложены на полу. Все как на подбор прямоугольные и гладкие – ни одному мастеру не добиться такого совершенства. И большинство такие яркие, что тропические рыбки позавидуют.

Но тот ключ, что искала Нилани, был особенным. Его словно вырезали из темноты, втягивавшей последние лучи света. Однако безупречную черноту портило красное пятно, напоминавшее глаз. Зловеще, если вспомнить, что убийц на острове тоже метили оком. Впрочем, позорное клеймо состояло из сложного сочетания дуг и кругов, обрамлённых колючими ресницами. Знак на ключе был куда проще: снаружи всего две полосы, закручивающиеся в овал, а внутри, прямо посередине, зрачок в виде сложенных крест-накрест полосок. Сбоку от глаза танцевали потешные белые букашки – согнутая в локте рука, кол и змея, собирающаяся свернуться в спираль. А если наклонить ключ и поймать солнечный луч, то – о чудо – в центре прямоугольника блеснёт слово древнего языка. Это был крик, обращённый к вечности: «Управляющий узел».

«Я кладу его у окна, чтобы беда с ветром не залетела», – говорила Ханора, объясняя ученице свою систему.

Вот оно.

Девушка мотнула головой, стряхивая воспоминание, и прислушалась.

Откуда дует ветер? Со стороны леса. Значит, юго-восток. Нилани бросилась к нужному окну, лавируя между стеллажами и перепрыгивая через корзины. Вот и оно, а в него с любопытством заглядывает малая луна. Девушка поднялась на цыпочки и, потянувшись, принялась шарить по пыльному камню. Но под пальцы лезли нити липкой паутины и засохшие листья.

Ничего. Пусто.

Но как? Почему?

Вдруг Нилани вздрогнула. Конечно! Ханора была слишком занята в деревне, чтобы заниматься своими вечными перестановками. Может, сегодня она даже и не возвращалась в дом. Но откуда дуло вчера? Да кто вообще запоминает такие вещи? Кажется, Ханора упоминала об этом на празднике. Но Нилани не могла вспомнить. Её сердце билось так сильно, что можно было не сомневаться: на утро появятся синяки. В мозгу умирающим мотыльком билась единственная мысль: «Время! Время!». Оно утекало, испарялось.