Как ни успокаивал себя, но ужас медленно и неумолимо вползал под кожу. Невозможно от него отмахнуться, как от надоедливого слепня. Страх сильнее. Переставляя ноги в кромешной тьме, ощущая стальную хватку чужих пальцев на запястье, вдыхая стерильный лишенный какого-нибудь запаха воздух, чувствуя тошноту от козьего молока, и с каждым мгновением понимая, что это только начало, Семен покорно шел в пустоту, в пустоте. Ему до боли снова захотелось вдохнуть аромат свежей зелени после дождя, услышать птичий гам, а не шарканье подошв по мертвому шершавому гипсу.

У всего есть начало и конец. Его путешествие началось с ощущения счастья, а завершается корчами животного ужаса. Вдруг вдали показалось светлое пятно. Оно было похоже на четвертинку бледной, пробивающейся через тучи луны. Там за поворотом горит свет. Это может значить только одно: завершается путь и наступает время испытания. Он не любил стоматологов, боялся и в детстве и взрослым — считал посещения зубников некой единицей измерения страха, — но сейчас обжигающий его внутренности ужас был в миллионы раз сильнее. Такого раньше ему не приходилось переживать. Даже когдаперелазил через балкон к соседям и чуть не сорвался с карниза; когда, попав в аварию, сломал руку, разбил голову — потом неделю тошнило и кружилось все перед глазами, — но ТАКОГО страха в его жизни ещё не было…

Старик подвел его к выдолбленному в гипсе широкому проходу и разжал пальцы. В глубине тоннеля сияли огни.

— Нам сюда.

Идя на свет, они наткнулись на ряд старых вагонеток, в которых был навален строительный мусор, стремянки и приставленные к стене бревна. Такое дерево всегда пропитывают специальным раствором, и оно долго хранится, но эти шпалы уже были трухлявые. Некоторые переломились посередине или вообще рассыпались в пыль.

Ещё один поворот.

Пришли.

На стене висят три керосиновые лампы. Они освещают заставленный лесами тупик. В дальних углах навалены доски, кули парусины и древние, словно из музея старины, ржавые помпы. С левой стороны алтарем возвышался застеленный грязным брезентом неровный выступ. Вот на нем и сидел сиэхсита. Первое, что бросалось в глаза, — баранья мохнатая безрукавка, черным мехом наружу, просторные серые шаровары, а потом уже голые тонкие, как ножка зонтика, руки, острые колени и бритая гладкая голова. Она была обтянута отражающей языки пламени желтой кожей, поэтому казалось, что на костлявых плечах и тонкой шее держится голый череп. Сиэхсита был тощ нездоровой худобой людей после долгого вынужденного голодания или смертельно больного человека. Впалые щеки, синие провалы под глазами, потрескавшиеся губы беззубого рта, натянутая шкура на лбу и, особенно, на скуловых костях. Глаза прикрыты. Сидит, как буддист во время медитации, сложив руки на груди, чтобы раскрытые ладони упирались палец в палец. Из-за болезненного вида и дряблой сухой кожи на лице, сложно было сказать, сколько ему лет, но старым его назвать было нельзя. Сначала показалось, что шаман недвижим, но когда глаза новоявленного патрона привыкли к свету, он заметил, как тот двигается — маятником раскачивается из стороны в сторону и издает низкий утробный, совершенно не похожий на пение, звук.

— Это и есть ваш сиэхсита?

— Называй его, как хочешь, хоть абаасом[1].

— А кто меня привез?

— Ну… Слыхал про Айыы аймага[2]?

— Нет.

— Хотя, как не называй, эти слова тебе ничего не скажут. То был Воин. Пред тобой — Шаман. Я — Судья, а ты — Защитник. И мы пришли сюда, чтобы каждый сделал то, что он должен сделать. Да, сэркээн?

Шаман перестал раскачиваться. Монотонный звук прервался и, как только установилась тишина, стала заметна разница между молчанием и пением. Не открывая глаз, сидящий перед ними аскет разлепил ладони и вытянул вперед левую руку, чтобы пришедшие заметили нарисованный на ней знак — закрученную спиралью линию.

Шаман сжал кисть в кулак.

Как только спираль исчезла, тот, кого выбрали Защитником, схватился за грудь и застонал, беспомощно посмотрел на Судью и за то мгновение, когда их взгляды встретились, понял, что претор поражен не меньше его, и не понимает, что сейчас происходит.

Сердце Защитника остановилось.

В глазах потемнело.

Воздух с ужасным хрипом вышел из легких.

Защитник сначала опустился на колени, а потом медленно повалился на бок.

И умер.

[1] Абаасы́ — злые духи верхнего, среднего и нижнего миров в якутской мифологии, живущие своими племенами и родами, со своим хозяйством.

[2] Айыы аймага — эпическое племя в якутской мифологии, прародителей людей.

Когда Семён умер, Шаман вытянул вперед правую руку. Претор заметил, что на ней был выведен такой же знак, как и на левой ладони, только обратный — зеркальный.

Шаман сжал правую кисть в кулак.

Некоторое время он сидел недвижимо, а потом тряхнул сначала левой и тут же — правой рукой.

Лицо претора исказила гримаса отвращения — он не мог выдержать того, что происходило на его глазах, а видел он беззаконие, святотатство — чёрное зло. Шаман посмел явить ему свой грех! И перед кем? Перед Судьей!

Правый кулак разжался.

Ладонь раскрылась.

Рисунок багровой спирали поплыл от пота, но форма знака была ещё различима.

Звенящую тишину подземелья разорвал хрип.

Мертвец вдруг дёрнулся, засучил ногами, словно хотел от кого-то убежать, и резко сел. Рот открыт так широко, что был виден его красный широкий язык. Он пытался дышать. Руки вцепились в горло. Можно подумать, что он себя душит. Он кашляет и хрипит. Глаза выпучены и блуждают по комнате, но ничего не видят, не замечают. Руки ожившего мертвеца дрогнули и медленно начали выпрямляться. Гость посмотрел на ладони с растопыренными пальцами, а потом начал ими гладить своё лицо, плечи, грудь, бедра, коснулся гипсового пола и только потом поднял голову и, наконец, заметил, что он здесь не один. Спросил хрипло:

— Где я? Кто вы?

Голос его был сиплый, а короткие слова он произносил неразборчиво, как говорят иностранцы.

Глаза Судьи были полны ужаса.

— Что это?

Шаман открыл глаза, опустил руки на колени и ответил:

— Мне нужен защитник — таков непреложный закон. Я прав?

— Все создания бесчисленных миров имею право на защиту, — ответил Судья, прищуривая свои и без того узкие глазки.

Шаман пожал острыми выглядывающими из меховой безрукавки плечами.

— Ну, так я и выбрал. Перед вами мой патрон.

— Но это не имеет никакого смысла. Умерщвление безвинного уже достойно смерти. А я видел своими глазами, как свершалось тягчайшее преступление. Убийство не имеет снисхождения. Во всех мирах. Тебе это прекрасно известно! Так в чем смысл усугубления кары?

Сиэхсита не удостоил старика даже взгляда. Ухмылка скривила тонкие губы Шамана.

— Давай сначала поговорим с нашим гостем, а потом уже будем решать, что делать дальше. Ты нас понимаешь?

— Да, — ответил Защитник.

— Встань.

Защитник ещё раз осмотрелся, а потом, медленно, как пьяный, подгреб под себя не слушающиеся его ноги, уперся руками в пол и тяжело встал. Его качнуло в сторону. Чтобы не упасть, он подошел к стене и оперся плечом о стену.

— Я так постою, хорошо?

Ему никто не ответил.

Защитник скривился от боли и прижал ладонь к левой стороне груди.

— Болит…

— Скоро пройдет, — сказал Шаман. — Это ненадолго.

— Есть вода? Пересохло всё.

Шаман кивнул Судье на строительные леса.

— Там.

Старик, повинуясь невысказанному приказу, подошел к горе мусора и заметил круглое блюдо, на котором когда-то было расставлено семь свечей, но они уже сгорели, оставив после себя семь восковых клякс. Ниже, на грязной, выпачканной дегтем, доске стояла бутылка из зеленого мутного стекла с пробкой.

Судья взял её и отнес Защитнику.

Умерший и воскресший зубами вырвал пробку и прильнул к горлышку. Выпив всё до капли, он наклонился, поставив бутылку на пол, выпрямился. Было заметно, что двигаться он стал быстрее.