Но уже ничего нельзя поделать…

Уже всё решено.

Сейчас, в эту секунду ему надо подогнуть колени, расслабится и повиснуть…

Всего-то…

И кошмар закончится.

Или только начнётся?

Господи, помоги!!!

Бывают моменты, когда обычный ход часов, дней, лет, обрывается и начинаешь жизнь с чистого листа. Ты уже не такой, каким был секунду назад. Слово, взгляд, невероятное стечение обстоятельств, преступление, наконец, ломают фундамент, на котором строились все твои убеждения, представления о ходе вещей в этом мире.

…колдовство, ведьмацтво, чертовщина, — это всё сказки или шарлатанство. Когда служил участковым, приходилось гонять гадалок, цыганок, и сколько раз слышал проклятия, но не принимал их близко к сердцу. Крыл матом, когда надо и кулаком воспитывал, и что? Ничего! Шестьдесят, а зубы все свои, седины почти нет, крепок, жилист, детей поставил, теперь внукам бы помочь, а вера в экстрасенсов? Это легкий способ выманить деньги из простаков.

Так он думал. До этого утра, до того мгновения, когда понял, КТО сидит перед ним.

Когда держишь хозяйство, долго спать не получается. В этот раз он встал в четыре — проснулся раньше, чем обычно, от какого-то шума, словно вдалеке взрывали петарды. Понятно, такое вокруг творится, что ужас! Но это всё далеко — боевых действий в их лесах не было — война прошла мимо, дальше на юг. Выйдя во двор, он заметил за лесом зарево. Набросил тулуп, натянул шапку, завел «уазик» и, прогрев его, ранул по проселочной — так ближе. Приехал одним из первых, но ничем помочь уже не мог — дома догорали. К «скорой» подошел по привычке: обычно здесь легче всего найти свидетелей. Уже пять лет как он на пенсии, но желание всё знать крепко сидело в печенках.

Свидетель был один. В годах.

Примораживало, но выживший холода не замечал — сидел на носилках в «скорой», вцепившись в эмалированную кружку с горячим чаем, а рядом суетилась медсестра, пыталась смазать ожоги на его запястьях, коленях, шее. Лицо у несчастного было грязным. Печная сажа осела на щеках, подбородке, кончике носа и веках, поэтому казалось, что он только что вышел из забоя. Спутанные липкие седые волосы вздыблены. В детских театрах обычно такую прическу делают актерам, которым досталась роль ежика: пряди, словно иголки-лучики, торчат во все стороны. Старый коричневый пиджак безнадежно испорчен — ткань местами почернела, обуглилась, из дыр на плечах торчит пригоревшая вата. На груди видна драная застиранная тельняшка. Брюки прожжены — в прорехах белеют колени.

— Это совпадение, — шепчет под нос старик. — Грех стократно… дробится… и всё… ничего уже не поделать… это — конец…

Его вылинявшие глаза устремлены в пустоту: они мертвы, как дно пересохшего арыка. Царящий вокруг хаос — шум, крики — не касаются его разума. Словно рыцари в доспехах, косолапо бегают между машинами пожарные с рукавами, медики в сторонке дожидаются своей очереди, там же рядом опера шушукаются и, подняв воротники плащей, нервно курят в кулак. Военные, сдерживая случайных зевак, выстраивают по кругу оцепление. Странно, солнце ещё не встало, до города километров десять, а любопытных, поглазеть на пожар, только прибавляется. Но мельтешение людей — это массовка, белый шум, ничего не значащее для старика обрамление открывшейся перед ним бездны…

Бывший участковый хотел спросить, что здесь все-таки произошло, но понял — свидетель ещёвне этого мира.

Выживший шептал:

— Это просто совпадение. Шестнадцать да двадцать шесть. Сплетение. Ненависть. Один на миллиард. Жажда. Стыд. Четыре и тридцать восемь. Совесть. Затянулся. Вина. Аркан только сильнее. Вина и боль. Дети. Много боли. Совпадение. Редкое. Невозможное, но совпадение.

Бывший участковый прислушался, спросил осторожно:

— Дети?

— Привозили. Со всей округи. Собирали.

— Где они?

— Не смогли уйти, — выживший дернул головой, словно его ударили, затарахтел: — Не отпустили. Остались. Захотели наказать тварей. За боль, стыд, унижения, страдания и слезы.

Ещё что-то неразборчиво шептал старик, поэтому пришлось нагнуться. Через всхлипывания доносилось:

— Злоба. Ненависть. Жажда. Хотели отомстить? И всё порушили. Теперь они прокляты. Прокляты…

— Кто проклят?

Выживший бросился вперед. Вцепившись в тулуп и выпучивглаза, он прокричал:

— Почему? Почему они не ушли? Невозможно остаться чистым, казня тьму! От мести легче не станет! Будет только хуже! Если они сольются, то станет намного… намного хуже…Это будет всё… конец…

Пытался освободиться, но ничего не вышло — пальцы обезумевшего намертво вцепились в овчину.

— Всё уже случилось! Понимаешь? Ничего не изменится. Не поменять! Уже поздно… Поздно… Их не спасти! Они прокляты… Прокляты… И мы все прокляты… За то, что допустили… Заставили страдать, а потом убили… Мы их убили! Всё уже случилось… Уже поздно…

Старик отшатнулся. Огромные как градины слезы, потекли по щекам. Он затрясся, окинул взглядом алеющее на востоке небо и зарыдал. Сестра заботливо накрыла его ещё одним одеялом.

— Наконец-то. Поплачьте, поплачьте. Теперь легче будет.

Бывший участковый спросил:

— О каких детях он говорил?

На лицо сестрички, упала тень. Нахмурившись, ответила:

— Говорит, там дети были. Эти нелюди их вчера свозили из детдомов, приютов. И вот…

Милиционеры и медики — циники, каких поискать, у них своя шкала приемлемого, их чугунную шкуру пробить сложно… Когда участковый понял, что имела в виду медсестра, ему стал понятен срочный приезд следаков на такой, в принципе, обычный пожар.

Чтобы собраться с мыслями, отошел от «скорой», а ноги сами понесли к догорающим развалинам, где сейчас среди углей в пепел превращаются останки…

Неужели, правда?

Он только представил, что здесь могло произойти накануне этой ночи…

Только подумал и в тот же миг…

Сначала он понял, кто сейчас рыдает в «скорой». Это был сторож, которого он когда-то гонял за кражи металлолома на дачах. Чудной, сразу видно с тараканами в голове. По молодости он пытался лечить — бабка-покойница знахаркой была, — но не смог — сам стал болеть. С горя запил, потом закодировался и вот, — устроился сторожем на базе отдыха.

Парнишке от силы лет тридцать… За ночь набросил ещё столько же…

После увиденного «старения» сторожа, невольно поверишь в эти арканы, проклятия, убийства. Скорее всего, кто-то сюда привез детей. Что с ними здесь делали, — лучше об этом даже не думать. А ночью начался пожар. В огне погибли все — чистые и нечистые.

О, небо святое… Куда ж ты смотришь?

…в его полных слез глазах отражаются умирающие языки пламени. Огонь скоро будет потушен. Обугленные, залитые водой, но все ещё мерцающие внутри алым остатки рассыпавшихся срубов чадят белым дымом. Дыхание спирает от гари и смрада.

Угли крошатся под ногами.

Пепелище…

Нет, то, что сейчас он видит перед собой, не может быть адом. Трезубцы в лапах рогатых монстров, реки лавы для бесконечного истязания грешных душ, чаны с кипящей смолой — все это выдумки церковников. Ад он другой… Это деяние здесь и сейчас: убийство, причинение боли, наслаждение болью, совращение.

Давно известно, что места, переполненные страданием, греховной похотью, пульсируют и некоторым людям дают возможность принять эхо ужаса, почувствовать своей душой его отголоски. В прошлом чужое горе его по-настоящему не трогало. В молодости был способен чувствовать ярость, проникался отчаянием, пережитым его близкими, но после смерти родителей душа огрубела, обросла ракушками, как борта океанских танкеров. И вдруг, оказавшись здесь, услышав бред поседевшего сторожа, он словно превратился в обнаженный нерв, радар, способный видеть то, что обычный человек осознать не в силах.