Старик замолчал, и Артём после долгой паузы ответил:

— Я вас всего второй раз вижу — мы едва знакомы. Всё, что вы обо мне узнали, можно выведать от моих приятелей, и про семью, драку, рассказы… Мой критичный ум указывает на то, что все это — розыгрыш. Слова — всего лишь слова. Вы являетесь ко мне на работу и говорите, что я должен кого-то убить. Вас, не вас… Для меня неважно. Вот что я думаю о нашей ситуации. Это как спор, можно ли человека убедить сделать то, что выходит за грань любой морали? Но вы знаете, что для того чтобы убить человека необходимо обладать даже не смелостью, а мужеством и отвагой?

Хозяин грустно усмехнулся и возразил:

— Это красивые слова, за которыми ничего нет. Пустышка. Убить кого-то — плевое дело. Когда попробуешь, то в следующий раз будет легче и, наконец, настанет момент, когда ты не сможешь понять, что для тебя тяжелее: признаться во лжи или убить. В человеческом мире святого и грешного хватает на всех. Добрые поступки люди могут совершать, но редко: в своей массе они больше склонны к мерзости. Тебе нужны факты? Вот они. Ты меня убьешь — другого варианта просто нет. Но я все это рассказываю не для того, чтобы потом ты убедился в моей правоте — мне этого не надо. А вот чего я добиваюсь на самом деле — об этом я сейчас и скажу…

Старик сплел узловатые тонкие пальцы в замок и продолжил:

— Случай, о котором тебе стало известно, не имеет примеров. Случилось горе — пострадали дети. Ты знаешь как. Когда утром погибли палачи и их жертвы, души несчастных вместе со своими мучителями попали в место, которое можно назвать преддверием… Я бы предпочел об этом мире не говорить вслух… Так вот, там почти обычные люди, внешне похожие на нас. Ключевое слово — «почти». Тот мир проклят — живущие там не имеют права на ошибку. Это испытание самоубийц. Тех, кто особо не грешил, после смерти ждет долгая дорога к лучшим мирам, а отступников… их тропа коротка как нигде. Без шансов, без спасения. Но из-за того проклятого преступления, вопреки законам вселенной и всем божественным правилам, в тот мир самоубийц вместе с палачами отправились детские невинные души. И каждый новый день пребывания там, наслаивает на них свинцовые одеяла и скоро может наступить момент невозврата. Если им не помочь, то они останутся в том мире навсегда.

Артём рассмеялся.

— Моя фантазия — это всего лишь морок! А ваша история — хорошая идея для романа ужасов. Вот только из-за сказок люди не убивают стариков. Слова, всего лишь слова! Вы вообще представляете, о чем меня просите? Убить вас? А дальше что?

Старик часто-часто заморгал, словно готов был расплакаться.

— Да. А потом убить себя.

Артёму посмотрел на старика и не смог сдержать смеха.

— Слушайте, ну даже если вы и правы… У меня фантазия богатая, я могу это все представить. Но спасать детские души из темных вселенных — это задача для ангелов или, скажем, Орфея. Я не прав? Ваши голоса, — последнее слово Артём произнес издевательски, — просят, чтобы вы быстрее умерли. Ну и скатертью дорога! Право выбора есть у всех. Только я тут причем? Я видел их смерть, но мне никто не показывал мир, в который попали дети. Это не мой крест!

Старик все же заплакал. Его губы задрожали, глаза застелила влажная пелена. Слова тяжело давались, но он продолжал и продолжал говорить, и слова его были горьки, как слезы:

— Ты его не видишь, потому что тебе предстоит самому найти туда дорогу. Ангелы не могут спасти детей — их души уже не чисты! Попав в мир самоубийц, они изменились телесно и чем дольше они там будут, тем больше грехов совершат… Как тебя убедить, я не знаю. Я всего лишь праведник, и не обладаю даром красноречия. Я готов умереть, но как заставить другого человека себя убить? Ну, хоть попытался… Но только знай. После всего, что ты здесь услышал, твоя жизнь изменилась навсегда. Ты никогда не будешь знать покоя. Дни будут тянутся, словно смола, а знание того, что где-то в дальней вселенной навечно запечатаны чистые невинные души, а ты, — трусливый безвольный червяк — обрек их на вечные муки, это знание отравит твои последующие годы. Они будут долгими, ты умрешь нескоро, смерть откажется от тебя и тебе, уже почти развалине в свои сорок, придется хлебнуть полным черпачком старости, под горлышко, по самое нихачу! Ты, как и я в свои семьдесят, уже не чувствуешь вкусов и запахов. Ты одинок и с годами друзей у тебя не прибавится. Ты превратишься в пустую раковину, оболочку, которую покинут даже фантазии. И ты будешь вспоминать сегодняшний день, день, как ты мог…

Хозяин закричал, растирая слёзы по небритым щекам:

— Мог все решить! Или попытаться… Но струсил, не поверил… И будешь смеяться последним, но это не тот случай. Не твой случай. Никто не услышит твоего хихиканья. Небеса отвернутся от тебя, от твоего малодушия. Останешься один… да ты уже и так один…

Артём был потрясен этими словами. Его начало колотить — мелкая дрожь трясла все тело. Он резко встал, не чувствуя, что его пальцы сжимаются и разжимаются, словно перед дракой. Секунды шли, а он молчал, только смотрел на плачущего старика.

Нескоро, но настал момент, когда он успокоился.

Дрожь ушла.

— Я не могу, — сказал Артём тихо и решил уйти прочь из этого дома.

Он открыл дверь и попытался вступить на крыльцо, но у Артёма не получилось — проход загородила чья-то крупная фигура! Он только успел поднять глаза, как вдруг промелькнула тень, и его что-то ударило в грудь. Толчок был такой силы, что он отлетел и впечатался в шкаф, стоящий у противоположной стены прихожей. Раздался треск сломавшихся дощечек и листов фанеры. Артём, завыв, упал на пол. Грудь болела, как после удара кувалдой. Он попытался встать, но вдруг крепкие руки схватили за ворот куртки и рывком подняли вверх. Артём, встав на ноги, хотел обернуться, посмотреть, что же это за мучитель такой? — и тут произошло нечто страшное. Он много слышал про нокаут от удара в район печени, а теперь на собственной шкуре прочувствовал все прелести такого приема. Боль была адской. Если осиновый кол вогнать в бок, то наверное, и то мук было бы меньше. Артём понял, что не может пошевелиться и, наверное, в ближайшие года два не сможет дышать. Его парализовало — малейшее движение отзывалось во всем теле невыносимыми страданиями. Он невольно попытался свернуться как эмбрион, но те же крепкие руки снова его схватили. В этот раз и за ворот и пояс брюк.

Артёма подняли вверх так, что его ноги и руки беспомощно болтыхались в воздухе. Его понесли назад в дом. Боль не унималась — только нарастала. Наверное, его головой открыли одну из дверей. Впрочем, уверенности не было, Артёма сковал полный паралич и на такие мелочи он уже не обращал внимания.

Оказавшись в комнате, из которой он только что выбежал, Артём вдруг увидел, как быстро на него несется пол. Упал плашмя, со всего размаху ударившись правой стороной тела о доски. В глазах взорвались белые огоньки-искры. Зубы клацнули, по счастливой случайности не разделив язык на две части. Впрочем, рот тут же наполнился соленым раствором — смесью крови и слюны. Артём лежал, с удивлением понимая, что воздух каким-то чудом попадает в его легкие. Что ж, какое-то время он ещё поживет. Только его голова и лицо будут, скорее всего, похожи на тыкву: правая щека уже начала набухать, наливаться горячим.

Мелькнула мысль: «Меня бьют качественно, с пониманием дела».

Артём лежал на полу, не шевелясь. Он рад был бы проверить сохранность ног, рук, шеи, но боялся, что движения могут спровоцировать неведомых злодеев на новые тычки и удары. Становиться инвалидом ему не хотелось. Он думал, надо узнать, в чем причина такого напора, и можно ли выкрутиться из столь печальной ситуации? А потом уже будет думать о сохранности… Приоткрыл глаза, но ничего не мог разглядеть — слезы выступили, и Артёму показалось, что он словно находится глубоко под водой: многотонное давление стиснуло тело и ничего не видно.