Остап громко высморкался, хлопнул дверью камбуза и затопал ногами.

Миша удивленно приподнял брови.

— Гришка! Ты, что ли, чем кока обидел?

— Мы хоть и вместе плавали, но я тебе могу всыпать, чтоб ты грома не боялся, товарищ Озерин. Как же можно его обидеть? За все то, что он нам сделал?

Мишка рассеянно вертел в руке Остапову чумичку. Гришка продолжал фыркать. Вдруг замолк, поднял палец и скосил глаза на дверь.

— Стоп! Слушай — Остап поет! Остап!..

Было слышно, как тонкий душевный голосок пел где-то рядом:

Если бы не редкие басовые нотки, можно было подумать, что поет женщина. Но когда певцу трудно было взять высокую ноту, он брал октавой ниже и гудел, как громадный шмель, бьющийся в стекло:

Голосок оборвался на высокой ноте. Донесся звук, похожий на бульканье воды в закрытом чугуне. Чумичка выпала из рук Мишки.

— Гриш! Да ведь и верно, что дядя Остап поет. Сроду он не пел. Уж не получил ли писем или еще чего? Пойдем-ка к нему. В самом деле — смотри, совсем, понимаешь, совсем один человек живет.

Ребята кинулись вон из камбуза. В дверях они столкнулись с Котенко. Переваливаясь на кривых ногах, Котенко подошел к кипятильнику, выпил три кружки воды, облизал губы и спросил:

— Где кок?

— Да мы… я… был сейчас здесь… вон пел даже…

Котенко поглядел на носок своего ботинка, словно что-то заметил на нем.

— Вы тоже… поете много. Послушайте, как Остап поет. Кто редко поет, тот душевно поет!

Вытерев рот рукавом, Котенко перешагнул комингс[54] камбуза.

— Гришка, ты понимаешь что-нибудь?

Гришка свистнул и покрутил пальцем около лба. Мишка вышел из камбуза, оглянулся и увидел, что кок со свертком под мышкой спускался в судовой лазарет. Мишка почесал в затылке и фыркнул.

— Уж не колики ли непримиримые у него в животе опять, Гриш?

Вахтенный, добросовестно насвистывая в боцманскую дудку, кричал:

— Команде в красный уголок на собрание о революции в Китае[55]!

Ребята, схватившись за руки, побежали по трапу.

Военная школа Вампуа разукрашена флагами и зеленью. У входа большой портрет Сун-Ят-Сена; под ним скрестились советские и китайские флаги. Краснофлотцы смешались с китайскими матросами и солдатами, и скоро у советских моряков на головах очутились соломенные морские китайские шляпы с широкими, загнутыми кверху полями. Китайские матросы нарядились в бескозырки. В бараке стоял оживленный гул.

Чистым тенорком Котенко затянул «Дубинушку». Сразу стало тихо. Когда дело дошло до припева, у китайцев разгорелись глаза. Они пытались подтягивать песне и притопывали ногами.

В барак вошла толпа кантонских рабочих, студентов и студенток. Впереди шествовали с жезлами в руках отряды китайских пионеров. Гришка с Мишкой от возбуждения вскочили на скамейку. Гришка забыл, что у него на голове чужая шляпа, замахал ею и закричал что-то бессвязное, напрасно пытаясь подобрать слова.

Все поднялись с мест. «Вансей»[56] и «ура» слились вместе. Прибыли переводчики. Гул в бараке усилился. Теперь к нему прибавился молодой смех студенток и пронзительные голоса китайских — пионеров.

Гришка с Мишкой, ворвавшись в ряды отряда, со всех сторон разглядывали ребят.

На них были такие же галстуки, как и у московских, — красные, завязанные знакомым узлом.

Гришка вцепился в переводчика, засыпал его вопросами. Пионеры наперебой расспрашивал ребят о Москве, о Ленине. Задребезжал колокольчик. Все стихло. Вышел китайский солдат и взволнованным голосом заговорил. Переводчик передавал.

— Мы считаем этот день самым радостным в нашей жизни, потому что вы первые пришли к нам не как враги, а как товарищи по борьбе…

Переводчику не дали докончить. От криков заколыхались флажки на стенах барака и огоньки керосиновых лампочек.

На сцене Котенко, весь какой-то новый, сияющий и радостный, приветствовал китайцев. Следом за Котенко говорили матросы, рабочие, студенты.

То и дело взрывались крики «Вансей». У переводчиков охрипли голоса, с них градом катился пот.

Мальчики не могли устоять на месте. Ноги и руки двигались сами собой, сердце распирало от до сих пор неиспытанной радости.

На сцену вскарабкался китайский пионер и, яростно размахивая руками, стал о чем-то горячо говорить.

Гришка подпрыгнул на месте и, волнуясь, сказал Мишке:

— Мишуха, это он про нас говорит. Ты пойми только… Ведь это… Ведь это… во всем масштабе.

И махнув рукой, Гришка сорвался со скамейки, подбежал к сцене.

Переводчик кончал переводить речь пионера. Гришка вспрыгнул на сцену и замер, боясь, что от радости сердце разорвется на части, или, что всего хуже, не сумеет он, Чернов Григорий, краснофлотец «Коминтерна», сказать нужных слов, — не выдержит и заревет, как октябренок.

Прогнав смущение, Гришка тряхнул копной рыжих волос, горящими глазами окинул зал.

Барак настороженно молчал. Китайцы не понимали, что говорил этот рыжекудрый мальчик из свободной страны, но не сводили с него глаз. Какой-то ток прошел по людям, неразрывной нитью связал их сердца с сердцем мальчугана, делая непонятное понятным.

— …много еще жертв принесем, много крови прольется… Умер у нас Ленин в Москве. Думали — умрем и мы все с горя, а как взялись все дружно за работу, оказалось, что он и не помирал вовсе. Ленин — это мы все, и русские, и китайцы, и негры… Все, кто угнетен, пролетарии во всем мире! Только чтобы победа была скорее, нужно, чтобы каждый у своего места, как машина… И победим… обязательно победим! А мы, пионеры московского отряда, вас поддержим, если кто устал. Мы это Ленину обещали… Вот сколько у меня голосу есть, я сейчас крикну за всемирную революцию и за союз всемирных пионеров… Ура!

Гришка напряг легкие и, как обещал, закричал, что было мочи.

Он не докончил.

Десятки рук стащили его со сцены и подбросили кверху. Гришка видел вокруг себя сияющие лица. Какой-то худой китаец подбежал к Гришке, крепко обнял его, и услышал Гришка то же самое слово, что шептали ему в Аравии, в Египте, в Индии.

— Ленин… Ленин…

Переводчик перевел слова Гришки на китайский язык. Поднялся вихрь криков. Кто-то из краснофлотцев громко запел:

Казалось, что барак рухнет от огненных слов. На сцену взбежал китайский пионер, сорвал с себя галстук. Ему подали другой. Переводчик передал, что двое молодых советских матросов избираются почетными пионерами шестнадцатого отряда Кантонской организации.

Какие-то толчки выбросили ребят на сцену. Китайский пионер завязал крепким узлом два красных галстука поверх матросских форменок.

Ночью ребятам снились чудесные, счастливые сны, о том как они приехали в ячейку, как секретарь разорвал жестокую резолюцию.

Ребята хлопали в ладоши, качали Мишку. Мишка взлетал кверху и падал на растопыренные руки ребят.

Потом вдруг появился кок Остап. Он, не мигая, глядел на Мишку, укоризненно качал головой и пел:

В зале гостиницы «Астория» накрыты длинные столы. На столах сотни чашечек, бумажные цветы и китайские и советские флажки. Снуют бои[57]. На открытой сцене под треск и оглушительный грохот китайского оркестра артисты пытаются показать, что они поют. Голосов неслышно, видно только безобразно размалеванные лица, широко открытые рты.