Как и всегда во время прихода в порт, на палубу хлынули чернокожие прачки, парикмахеры, портные, фотографы и торговцы.

Яростно жестикулируя, расхваливали они свои товары, ворочая белыми буркулами хитроватых глаз.

Внезапно гвалт и гримасничанье прекратились. К крейсеру шел полным ходом паровой военный катер, полный полицейскими.

За катером от стенки мола отделился десяток полицейских шлюпок. Полицейские в красных фесках, с вышитыми на груди большими буквами polizia, яростно махали револьверами и остервенелыми голосами кричали на купцов.

Торговцы мигом попрыгали в свои лодки, лишь замелькали фиолетовые пятки. На крейсер по трапу вошел офицер в форме египетской армии, с чистокровным английским лицом.

Верный, почуяв чужого человека и словно чувствуя неприязненное отношение к нему команды, ощетинил шерсть, зарычал и бросился на офицера. Англичанин закричал что-то, указывая пальцем на собаку.

Никто из краснофлотцев не двинулся с места.

Верный, косясь и рыча, нехотя отошел. Офицер, презрительно поджав губы, прошел к командиру. Через пять минут, такой же прямой и напыщенный, щуря надменные глаза, спустился на катер.

По кубрикам, где шла обычная уборка и команда всячески прихорашивалась перед высадкой на берег, прошел слух:

— На берег не спустят никого, кроме командира. В пустыне черные подняли восстание. Англичане боятся красной заразы.

— Чтобы их тайфуном разбросало!

В кубрик спустился Дудыкин. Его чисто выбритые щеки тряслись от злости. Казалось, парадно одетый Дудыкин проглотил пяток мессинских лимонов.

— Да, братва, pourqua. Никому-с. Акромя командира. А товарищ командир говорит: никого, так и я не пойду. Где-то тут черные революцию делают, а нас англичане боятся пуще тысячи арапов!

Котенко, повалив Верного на спину, чесал ему брюхо и приговаривал:

— Вот настоящая наша собака. Знает, на кого бросаться…

Гришка вмешался в разговор:

— Да ведь Египет, кажется, не английский город, а… а… египетский?

— Чему вас только учили в пионерских отрядах? У нас в кочегарке последний кочегар знает, в чем тут дело. Вы, небось, думали, в Египте фараоны разные, лотосы, приключения, а здесь хозяевам страны жрать нечего. С голода пухнут…

— Вы, товарищ Чалый, меня ругать можете, а пионерскую организацию не имеете права! В общем и целом она здорова, и скоро вы на моем докладе убедитесь в этом. А вам, как сознательному, стыдно ругать смену… Во!..

Слова Гришки вернули обычное настроение Дудыкину. Пощипывая гитару, он фыркнул, обнажив гнилые зубы.

— Pourqua! Извиняюсь, — яйца курицу учат; трюмный пассажир многоуважаемого старшину-кочегара по мокрому столу носом провел и не извинился. Pourqua?.. Какие времена, ка-а-а-кие нравы!

Хихиканье Дудыкина взорвало Чалого. Он крепко ударил кулаком по столу, так что кружка с какао упала и облила наутюженные майские брюки Дудыкина.

Лицо Чалого передернулось, на скулах заходили желваки.

— Мальчишка, придержи язык! Какого лешего вас держат здесь, на крейсере, — заместо баласта, что ли? Рано учить вздумал, мальчишка!

Дудыкин раздраженно фыркал, вытирая майские брюки надушенным платком. Прыщи на его лице вздулись, зеленые глазки загорелись недобрым огоньком. Он долго утюжил брюки и теперь был вне себя оттого, что их испортили.

— Pourqua! Отбросы корабельные! Картошки камбузные! Нельзя порядочному краснофлотцу с товарищами беседу провести! На разные темы! Куда мы идем, куда заворачиваем?

Как пригвожденные, стояли ребята, тараща глаза на Чалого и Дудыкина.

Незаслуженная брань выбила их из колеи, и они не знали, что делать.

Выручил Остап, он даже побледнел от обиды за свою команду. Лысина его покрылась потом, и сжимались и разжимались толстые пальцы.

— Пожалуйста!.. Что вы на ребят взъелись? Тоже связались черти с младенцами!

Чалый набросился на кока:

— Ну ты… ребячий угодник! Старый моряк камбузного плавания… Адмирал кастрюльный!

Чалый, размахивая волосатыми ручищами, неистово ругался. Лицо его перекосилось от гнева, широкая грудь ходила ходуном. Ссора вызвала ворчню в кубрике. Раздались негодующие голоса. Команда, раздосадованная отказом в спуске на берег, непрочь была облегчить душу спором; кроме того, нападки Чалого на ребят возмутили многих. Кок, почуяв это, обратился к команде:

— Братва, разве справедливое обвинение представляют моим помощникам? Пожалуйста! Какие же они пассажиры?.. Работу справляют ребятки вполне великолепно! Стараются всем духом и всеми ногами. Воспитать должны мы их или нет? Пожалуйста! Из-за пригорелой вчерашней каши разговор случился. А что обстоятельная работа, — так сами кушали: разве плохо готовили, али что не чисто, али что пересолили?

— Правильно, Остапыч, крой тем же ходом; обстоятельные твои слова, камбуз самый удивительный во всем красном флоте!

— А я думаю, товарищу Чалому — выговор общий. Так краснофлотцы еще не поступали, к тому же с пионерами нашими, со сменой нашей!

Чалый не унимался:

— Ну да, выговор! Ну да! Кашицу немыслимую выдумали, заключенным Зинг-Зинга[43] постыдились бы дать такую кашицу. А думали-то все трое. Вот они стоят!

При воспоминании об интересном блюде без костей краснофлотцы разразились хохотом. Всех громче хохотал кок, держась за колыхающийся, как воздушный шар, живот. Мишка горящими глазами впился в лицо Чалого и зазвенел четким голоском:

— На ошибках мы учимся, товарищ Чалый! Наверное сами часто ошибались, прежде чем хорошим кочегаром стали…

— Во, молодец Мишуха! Только ты, пожалуйста, не ошибайся больше так, голубок, насчет кашицы-то, — всем еще жить хочется! — добродушно острили краснофлотцы.

Буря прошла стороной. Дудыкин, устав возиться с брюками, бойко затренькал на гитаре и подмигнул ребятам.

Мишка с Гришкой звонкими голосами подхватили знакомую песню, краснофлотцы весело им вторили.

Чалый оглядывался по сторонам, словно только что очнулся от нехорошего сна. Он рассеянно обвел глазами кубрик, посмотрел на задорно поющих ребят и быстро выбежал на палубу.

Кто-то в углу буркнул:

— Неспроста Чалый беспокоится, что-то у него не ладно. Парень-то он уж очень славный!

— А я вот что скажу, — не все у Андрея на этом фронте благополучно!

— Ах, англичане! Вот черти! А я в Порт-Саиде жене хотел бус египетских купить.

Донесся свист боцманской дудки. Вахтенный кричал:

— В семь часов общее собрание команды.

Тихий вечер. В опаловую дымку закутался Порт-Саид. На малиновом закатном небе четко выделялись контуры развесистых пальм. Пароходы стояли спокойно, как уснувшие великаны.

Розовые фламинго пролетели над морем. Чайки, малиновые от заката, похожие на горящую паклю, не кричали назойливо и тоскливо. В каменный мол, шипя пеной, устало бился прибой, разбиваясь миллионами розовых брызг. На паре прекрасных вороных лошадей, с египтянками на козлах, проехал важный египетский князек. Старик-египтянин на молу, подстелив под ноги маленький коврик, усердно молился. С берега доносилась музыка. Монотонная, она наводила тоску.

Ребята сидели на палубе, полные воспоминаний. Вставали в памяти московские улицы, приятели в отряде.

Мишка тихонько вздохнул:

— Скоро Октябрьская… Небось, ребята готовятся… На Красную площадь пойдут…

Гришка молчал, уставившись на молившегося египтянина.

— А мы… картошку здесь чистим, и ругаются из-за нас.

Верный подбежал к Гришке и, вызывая на возню, ткнулся носом в спину.