Ребята с коком только что завернули за угол, как ярко загорелись огни, завертелось все в музыке, в пляске, в лихорадочном звоне гитар.

Есть в Неаполе улички, сплошь занятые дешевыми кабачками. Здесь гуляет все ночи напролет матросня всех национальностей, чтобы в вине и лихорадочном весельи на минуту забыть кошмарную работу на великолепных трансатлантиках[30] или на залитых цементом «купцах»[31]. Все деньги, потом и трудом заработанные за месяцы проживаются там в одну ночь. Кого только нет в кабачках!

Подвыпившие англичане пляшут рег-тайм, французы в обнимку с неграми аплодируют им; в других кабачках пьяные до отчаяния белесые норвежцы поют стуча в такт здоровенными ножищами.

Раскрытые настежь двери кабаков выбрасывают на улицу галдеж и песни на всех языках мира.

— Ух, как весело, дядя Остап! — не удержался Гришка.

Кок тихонько вздохнул.

— Это веселье, Гришуха, пьяное. Нужда веселится, нужда и поет, а подсвистывает им обоим матросское горе. Ох, и корявая же у них житуха!

— Дядя Остап, пить хочется; я зайду вон туда, лимонаду выпью. Догоню, ты не бойся!

— Ну, крой, испанец, ступай, Гришуха, только смотри по сторонам, не сядь на мель.

— Н-ну! Небось, не маленький. Пора бы вам, товарищ Громыка, привыкнуть к этому!

В баре, на каменном полу, десятки столиков. Там, обнявшись, сидят матросы и без конца тянут всевозможные вина.

Гришку встретили гвалтом и криками:

— Hallo! Comrade!

— Давно ли русские матросы забыли дорогу в бар?

— Иди сюда — выпьем за твой корабль!

Гришка степенно приложил руку к фуражке, важно сел за столик.

Шатаясь на непослушных ногах, к нему подошел огромный матрос-негр, увидев на Гришкиной бескозырке звездочку, он показал на нее пальцем и улыбнулся. Гришка снял звездочку, прицепил великану на грудь. Кабачок захлопал в ладоши, закричал на разные голоса:

— Viva Mosca! Viva il proletariato!

Великан перенес свои бутылки к Гришке за стол и, горячо дыша в лицо, пытался что-то рассказать Гришке, понимающему из взволнованной речи негра только два слова: «Москау» и «Совьет».

Но чувствовал Гришка, что хочет черный человек поделиться с ним своим горем, только трудно им и говорить и понимать друг друга.

— А у нас, товарищ, не так! Мы давно белогвардейцев по шее! Чего ж вы-то спите?

Негр опять залопотал что-то по-своему. Гришка, опять ничего не поняв кроме слова «Совьет», все же покровительственно ответил:

— Ну да, конечно… А все же… и вообще… нам тоже сперва трудно было. Ты не унывай, камрад!

Великан мотнул огромной головой и налил вино в бокалы; Гришка нахмурился, решительно замахал рукой.

— Нет, камрад, я лимонаду хочу.

— Ляимонэд? Ляимонэд?

Негр изумленно вскинул белки глаз, смешно оттопырил огромные красные губы и залился в безудержном смехе. Потом сразу сделался серьезным, потрепал Гришку по плечу и, вдруг озверев, схватил бокал и мигом опрокинул в огромную глотку. Опустил отяжелевшую голову на столик и, смешно засопев носом, неожиданно захрапел.

Гришке принесли лимонад. Он выпил стакан шипучей влаги. К столику подбежал хозяин бара, длинный и вертлявый, как минога. Хитрые глаза его довольно щурились. Так щурится старый кот, поймавший малюсенького неопытного мышонка.

Гришка показал на выпитую бутылку, хлопнул себя по карману и вопросительно взглянул на итальянца.

Тот, сгибаясь вдвое, размахивая сухими руками, затараторил что-то. Гришка вынул из кармана все свои деньги и протянул их на ладони хозяину.

— Тебя только после обеда понимать! На вот, возьми, сколько стоит!

Пергаментная рука итальянца моментально сгребла с Гришкиной руки все монеты. Гришка почесал в затылке и пробурчал:

— Вот тебе и лимонад! Что заработал — за бутылку лимонада… Эй, хозяин, почем же лимонад в Италии?

Не успели Гришкины монеты звякнуть в кармане хозяина, как пятеро матросов сорвались с табуреток, молча подскочили к итальянцу и поднесли под его крючковатый нос пять увесистых кулаков.

Хозяин, не сводя с них глаз, вытащил Гришкины деньги и положил на стол. Матрос взял мелкую монетку и бросил ее хозяину; остальное положил в Гришкин карман.

Так же молча все пятеро возвратились к своим бутылкам.

Гришка, глядя им вслед, рассмеялся.

— Ха-а-рошие ребята — без слов понимают!

Негр продолжал храпеть, порой всхлипывая, как обиженный ребенок. По рассказам кока Гришка знал, что бывает ночью с подвыпившими матросами в солнечном Неаполитанском порту — затащат, выворотят карманы, а при сопротивлении изобьют. А если проспит негр больше, чем нужно, с тяжелой головой прибежит в порт и увидит на месте своего корабля пустое место — тогда совсем беда, будет толкаться бедняга, без приюта, без корабельной карточки, от одного капитана к другому, пока не попадет в полицейские лапы, а там тюрьма, пересылка через границы, издевательства, побои, голодовка.

Гришка, вцепившись в плечо негра, принялся тормошить его. Негр поднял налитые кровью глаза, облизнул сухие губы, улыбнулся Гришке.

— Пойдем, на коробку сведу. Камрад, камрад! Шип[32] твой уйдет. У-у-у!

Негр тяжело поднялся, опрокинул стул и, опершись на плечи Гришки, бормоча что-то непонятное, затопал ножищами к выходу.

На эту сцену, обычную в баре, никто не обратил внимания. Зачем же и приходит матрос, как не напиться до потери сознания?

Согнувшись под тяжестью негра и балансируя вместе с ним, Гришка столкнулся в дверях с двумя потрепанными людьми.

Один из них, брезгливо дернув плечом, сквозь зубы процедил:

— Не люблю цветных, воняет от них, как от скотины.

Услышав русскую речь, Гришка оторопел. Он хотел сказать что-то, но в это время негр, взмахнув фиолетовым кулачищем, сбил вазу с цветами.

Раздался звон битого стекла, отчаянные вопли хозяина бара.

Собрав последние силы, Гришка, придерживая негра, потащил его к выходу.

Сбежавшиеся на вопли хозяина карабинеры[33] были встречены насмешками и пронзительными свистками матросов.

— Abasso polizia!

Пока полицейские переругивались, Гришка с негром, нырнув в переулочек, пропал в темноте.

Кабачок гомонил по-прежнему. Девушки не уставали подавать вино, оборванная итальянка без конца танцевала тарантеллу под кряканье и одобрение всего кабачка.

Двое пришедших заняли столик в углу.

— Сядем здесь, лейтенант; среди этой шантрапы безопаснее разговаривать.

Говоривший заказал коньяку. Обрюзгшее лицо и сохранившаяся выправка морского офицера выдавали специальность этого широкоплечего человека.

Второй был моложе. Весь вид его доказывал, что он терпит нужду и даже голодает. Один глаз был закрыт черной повязкой, зато другой светился злым огоньком.

Не отрываясь, смотрел он на золотистый напиток и облизывал сухие губы.

Лицо широкоплечего человека тронулось презрительной усмешкой, и глаза уверенно сощурились.

— Ну-с, лейтенант, поздравляю. Пришли наши соотечественники. Гм… Советский крейсер «Коминтерн», носивший имя «Светлана» в бытность вашу на нем мичманом.

— Не говорите, капитан! Видел я этих мерзавцев, этих бандитов, будь они трижды прокляты! Моя «Светлана», моя «Светлана»!

— Лейтенант!

— Есть.

— Поставьте стопочку на место. Успеете напиться. Выслушайте меня. Есть дело, которое, конечно, оплатится. Дело полезное для нашего союза. Мы поручаем его вам, а заплатят, разумеется…

Итальянка окончила пляску. Кабачок заревел пуще прежнего. Широкоплечий человек поморщился.

— Как полиция терпит такое безобразие! Ну, к делу, лейтенант. Я познакомлю вас с положением вещей. Оно очень простое, но вместе с тем… Гм… лейтенант, можно подумать, что ваша рука и стопка с коньяком намагничены и взаимно притягиваются. Ну, выпейте.