– Что случится? – у Генриха перехватило дыхание.

– Откуда мне знать, – пожал плечами Конде, – всегда может что-то случиться.

– И что мне нужно сделать с этими бумагами?

– Понятия не имею, – раздраженно ответил принц. – Я ведь не знаю, что в них написано, сам решишь, когда прочтешь, – он снова помолчал. – Черт, и все-таки куда подевались все лодки?

«В самом деле, куда?» – подумал Генрих. Он обратил внимание, что они как-то незаметно для себя прибавили ходу, всем хотелось побыстрее оказаться за стенами Лувра. Телиньи, Кавань и Ларошфуко провожали их до ворот дворца.

Молодые принцы не знали, что, как только они расстались со своими верными генералами, те развернули лошадей, чтобы вновь вернуться в отель де Бетизи.

А еще два часа спустя Филипп дю Плесси-Морней, доверенный помощник адмирала, выехал за ворота его особняка. За подкладкой его колета лежало тайное письмо господина де Колиньи к Вильгельму Оранскому.

***

Тем временем герцог Анжуйский блуждал по своим покоям, словно загнанный зверь.

– Да-а, мой принц, – протянул шевалье д’Англере. – Я не пылаю любовью к адмиралу Колиньи, но стрелять в него из вашей аркебузы, когда Париж набит гугенотами, словно бочка огурцами, – верный способ расправиться с вами, а не с ним. Моя бы воля – пристрелил бы самого Гиза, ей-богу.

Герцог Анжуйский слушал своего шута и нервно грыз орехи.

– Пристрелить Гиза… хорошая идея, – рассеянно произнес принц. – Но что же нам делать? Что? В Лувре десятки гугенотов! А в городе их тысячи! Гвардия Генриха Наваррского не многим меньше парижского гарнизона и состоит из отборных солдат!

– Вот именно, – д’Англере вспомнил тот день, когда наблюдал из окна трактира «Синий петух» за войсками, входящими в город. – Так что теперь, когда Гиз поссорил вас с гугенотами, вам от герцога уже не отвертеться. Вы с Гизом теперь союзники навеки, поздравляю. Надеюсь, вы рады такому другу… Впрочем, по-настоящему плохо даже не это.

– Не это?! А что?

– Понимаете, мой принц… – негромко заговорил шут, – мы не знаем их планов, но и они тоже не знают наших. Мы боимся их, а они нас. Поэтому все мы сидим на бочке с порохом. Любая драка, любая уличная ссора может стать искрой. И никто не может даже предположить, к чему приведет этот взрыв. Если бы мы имели две армии в поле, то могли бы отсидеться каждый за своими укреплениями. Но у нас нет укреплений, за которыми мы могли бы спрятаться! Даже здесь в Лувре мы не чувствуем себя в безопасности. Если им взбредет в голову напасть на нас среди ночи, нас просто перережут, как курей, – заключил он.

Д’Анрлере не знал, что именно об этом говорила сейчас Екатерина Медичи своим верным маршалам.

– И что же делать?

– Не знаю… Но одно могу сказать точно. Победит тот, кто ударит первым.

Герцог Анжуйский молчал, глядя на своего приятеля-шута.

– Что ты хочешь сказать? – его голос неожиданно охрип. – Что ты хочешь этим сказать? – повторил он. – А если ты ошибаешься? Если они не хотят дурного? Разве такого не может быть?

– Может. В том то и дело, что может… Я не знаю.

23 августа 1572

На следующее утро появились первые результаты расследования покушения на Колиньи. Дело вел мэтр Дижон, старший следователь двора, потому работа шла на удивление споро. Убийцей был объявлен некий Жан де Лувье де Моревер, наемник на службе герцогов Лотарингских, известный еще по истории с убийством господина де Муи, близкого друга адмирала. Все ниточки вели к Гизам. Аркебуза гвардии герцога Анжуйского объяснялась то ли случайностью, то ли заговором против принца.

Беда заключалась, однако, в том, что гугеноты не верили в случайности. Их отряды, игнорируя указ короля о запрете на ношение оружия, окружили особняки Гизов и д'Омалей. Их возмущенные голоса и бряцанье ножнами были слышны даже в саду Тюильри, где королева Екатерина проводила срочное совещание со своими советниками.

В целях предотвращения беспорядков вся городская стража была поднята на ноги, ее отряды несли дежурство возле городской ратуши и в других ключевых точках столицы. Между Лувром и отелем де Бетизи постоянно сновали гонцы: Карл IX и адмирал Колиньи стремились во что бы то ни стало затушить тлеющий пожар. Впрочем, толку от их усилий не было никакого. Обстановка накалилась до предела, что еще более усугублялось болезненным состоянием адмирала.

Если вчера вечером Екатерина Медичи слабо надеялась на успех умиротворительных инициатив своего сына Карла, то сегодня ей стало понятно, что ни король, ни даже его «дорогой отец» Колиньи не могут удержать город в узде. Ей же самой на это нечего было и рассчитывать: ее, как и герцога Анжуйского, ее любимого маленького Анри, гугеноты подозревали в причастности к покушению. Д'Анжу был бледен и явно напуган, он не смел и носу показать за пределы Лувра, ибо толпы вооруженных озлобленных гугенотов могут напугать даже очень смелого человека. И лишь Генрих Наваррский оставался весел и любезен. Будто слабоумный. Впрочем, королева была признательна ему за это.

Правда, и он не отпускал от себя свиту из дюжины верных людей, Жан де Лаварден, виконт де Комменж, Гаро, Сегюр, д'Арманьяк, Миоссенн и другие дворяне не отходили от него ни на шаг. Многие заметили, что раньше он вел себя проще.

– Если бы я родился королем большого королевства и был так же высок и статен, как его величество, меня бы почитали и без свиты, – шутил он, – но поскольку я всего лишь король Наварры да к тому же не вышел ростом, приходится носить каблуки и окружать себя придворными.

Его младшая сестра везде сопровождала брата. Ее худенькая фигурка в траурном платье тенью следовала за ним.

– Мне страшно… – тихо сказала Катрин, когда они, наконец, остались одни.

Генрих молчал. Скрытое напряжение последних дней вымотало и его. Ярко горел огонь в камине, они стояли вдвоем в круге света, отделявшего их от окружающего мрака и от всего мира.

– Давай уедем, – попросила Катрин, прижавшись к нему и положив голову ему на плечо, – вернемся домой, в Беарн. Там сейчас спеют дыни и виноград, а таких персиков, какие там растут вдоль дорог, здесь не подают даже на королевских пирах. Ну что тебе стоит, Генрих. Увезем с собой твою жену. Что нам делать в этом городе? В этом каменном мешке?!

От него пахло вином и чужими духами, но ей не было неприятно. Имело значение лишь то, что он рядом и защищает ее. После смерти матери у них на всем белом свете не осталось никого, кроме друг друга. Генрих нежно погладил ее по волосам.

– Конечно, мы скоро уедем, Кати. Когда мы вернемся домой, будет еще тепло, и ты успеешь поесть персиков.

– Обещай мне! – потребовала она.

– Обещаю, – ответил Генрих.

Посовещавшись со своим верным камердинером д'Арманьяком, Генрих решил все же не оставлять Катрин в Лувре, а отправить ее в парижский особняк, находившийся под надежной охраной солдат господина де Телиньи. Самому же ему предстояло провести эту ночь во дворце. Сорок дворян-гугенотов должны были дежурить в его покоях. Сохранять невозмутимость было все труднее.

Французы спятили, им отказали разом

И чувства, и душа, и мужество, и разум.

Т-А д'Обинье, «Трагические поэмы»

Ночь на 24 августа 1572 года

Генрих вертелся в своей роскошной постели, изнемогая от жары и тревоги. Полог кровати был опущен, создавая видимость уединения, но в покоях дежурило сорок человек охраны. Рядом, свернувшись калачиком, лежала его молодая жена.

Генрих с нежностью посмотрел на нее. Вчера он отказался покинуть Париж по множеству причин. Но главным было то, в чем он не хотел признаться даже сам себе. Просто он знал: она не захочет ехать. Тогда это решение, поддержанное адмиралом Колиньи, казалось ему очень удачным. Теперь он не был в этом уверен.

В конце концов Генрих понял, что не уснет. Он свесил ноги с кровати и потянулся к звонку для вызова слуг, но передумал. Быстро натянув штаны и рубашку, он с отвращением взглянул на тяжелую кольчугу и отодвинул ее в сторону.