– Это тебе. На дорогу.
Агриппа медлил, он был все еще обижен на своего короля.
– Возьми, – попросил Генрих, – не будем ссориться перед отъездом.
Агриппа ссыпал деньги в ящик стола и поклонился.
– Спасибо, сир. Я знал, что вы меня поймете, – глаза его были больными и блестели, как в лихорадке.
– Куда же мне было деваться, – буркнул Генрих.
– Я вернусь… скоро… не сомневайтесь.
– Я и не сомневаюсь, – усмехнулся Генрих.
Они крепко обнялись. Тем же вечером Агриппа д'Обинье выехал из города. Генрих и не подозревал, что всего лишь неделю спустя будет благодарить пагубную страсть своего лучшего друга, повинуясь которой тот вовремя покинул Париж.
Глава 6
Любовь слепа, и она способна ослепить человека так, что дорога, которая кажется ему наиболее надежной, оказывается наиболее скользкой.
Маргарита де Валуа
18 августа 1572 года состоялась свадьба. Генрих плохо запомнил тот день. Лишь отдельные эпизоды запечатлелись в его памяти.
Он помнил, как одетый в роскошный, но тесный костюм из белого шелка, ожидал свою невесту у выхода из собора Парижской Богоматери. Стояла невыносимая жара, и солнце слепило глаза. Пот стекал по телу, бриллианты сверкали на золотом шитье, от шума толпы закладывало уши.
Наконец, из собора в сопровождении кардинала де Бурбона (единственного католика в семье Бурбонов) и герцога Анжуйского появилась молодая королева Наваррская. На ней было расшитое серебром платье из голубого шелка, шлейф которого несли три принцессы, а на голове сверкала усыпанная драгоценностями корона. Маргарита была похожа на статую Мадонны в каком-нибудь испанском соборе. Толпа восторженно взревела, встречая свою любимицу.
Генрих знал, что отнюдь не все парижане с радостью приветствуют бракосочетание между принцессой дома Валуа и предводителем ненавистных гугенотов, однако это не мешало им собраться, чтобы поглазеть на невиданное зрелище. Весь город был украшен цветами, а на площадях бесплатно раздавали вино. Даже его единоверцы, многие из которых, еще носили траур по королеве Жанне, сегодня сменили свои мрачные одежды на праздничные наряды и мало чем отличались от приодевшихся католиков. Праздник был в самом разгаре и поражал своим великолепием.
«Смерть гугенотам!» – раздался вдруг в толпе чей-то возглас. Однако городская стража, наводнившая сегодня улицы, быстро скрутила смутьяна. Генрих предпочел сделать вид, что ничего не слышал. Ничто более не омрачало веселья.
***
Когда наступил вечер, Генрих в шелковой сорочке до пят в сопровождении нескольких десятков придворных прошествовал в спальню своей молодой жены, где должен был провести первую брачную ночь. Наконец дверь за ним закрылась, и они остались вдвоем.
Маргарита стояла в глубине спальни в роскошном полупрозрачном неглиже, отделанном венецианским кружевом. Она выжидательно смотрела на своего супруга и в ее глазах плясали огоньки свечей. Генрих остановился на пороге, издали любуясь ее стройным силуэтом. Знакомство их длилось месяц, если не считать детства, оба они вовсе не были невинны и не видели ничего постыдного в предстоящем обязательном соитии, однако сейчас почему-то каждый из них испытывал смущение.
– Словно в конюшне на случке, – произнесла она.
Генрих улыбнулся, его молодая жена не утруждала себя жеманством. Но ему нравилось в ней все, даже цинизм, за которым эта придворная дама, кажется, многое повидавшая на своем коротком еще веку, прятала неловкость.
Не отвечая, он молча распустил завязки на своей сорочке и, сбросив дурацкое облачение, остался совершенно обнаженным. Она с интересом знатока наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц. Он был невысок и худощав, но хорошо сложен, под гладкой смуглой кожей перекатывались крепкие мышцы.
Приблизившись к ней вплотную, он осторожно провел по ее щеке тыльной стороной ладони, отодвинул назад пушистую волну ее черных волос. Его рука была теплой и немного шершавой, взгляд не отрывался от ее лица. Властным жестом он приподнял ее подбородок. Потом качнулся вперед и нежно, еще сдерживая себя, коснулся губами ее губ, затем шеи и ложбинки в вырезе одежды. Всем своим существом она вдруг ощутила жар его юного сильного тела.
– Мне уйти? – спросил он тихо. Она не отвечала.
Тогда Генрих потянул атласную ленту, и ее сорочка соскользнула на пол. Он подхватил свою жену на руки и отнес ее на кровать.
***
Празднования шли своим чередом. Днем молодожены почти не виделись, разделенные строгими протокольными правилами, зато все ночи проводили вместе. Генрих ждал этих встреч.
Их первую брачную ночь Маргарита сравнила со случкой в конюшне. О, если бы всем лошадям было так же хорошо, как им тогда, хотел бы он родиться лошадью!
Генрих был счастлив, словно мальчик, впервые удостоенный поцелуя. Он вспоминал тех женщин, с которыми спал раньше, и смеялся над собою: ведь он искренне желал их когда-то, даже не зная, что на свете есть настоящее совершенство. Он не понимал, как мог ждать так долго, и за какие заслуги судьба столь щедро одарила его.
Королю Наваррскому было отлично известно, что его возлюбленная супруга вовсе не хранила целомудрие до свадьбы, но Генрих не сомневался, что теперь он, муж, единственный мужчина в ее спальне.
Поглощенный своим новым увлечением, Генрих почти не замечал ничего другого. Ни оскорбительного подтекста балетов, составленных придворным хореографом, ни бесконечных уличных драк между католиками и гугенотами. Ни злого сарказма придворных. Все эти будто бы мелкие неприятности отошли теперь на второй план, чтобы совсем скоро напомнить ему о себе с новой силой.
Глава 7
Трусость мать жестокости.
Мишель де Монтень
Лето 1572 года подходило к концу. Жара стояла такая, что даже толстые каменные стены дворца не спасали от пекла, а, напротив, сами превратились в раскаленную ловушку для измученных зноем людей. И только ночь приносила краткое облегчение.
Королева Екатерина любила работать ночью. Из открытого окна в комнату проникала живительная прохлада, и стайки мотыльков кружили вокруг канделябра, стоявшего у нее на столе. В углу заскребла мышь. Когда-то давным-давно, когда она, юная принцесса из рода Медичи, приехала в этот мрачный замок из солнечной Флоренции, она боялась мышей. Сейчас, когда ей довелось повидать множество вещей пострашнее, девичьи страхи вызывали у нее лишь улыбку.
Вот уже десять лет она, словно искусный лоцман, лавировала между католиками и гугенотами, Гизами и Бурбонами, стремясь угодить обеим враждующим сторонам и добиться наконец мира в королевстве. Хитрость и лесть, жестокость и щедрость, все шло в ход, и все было напрасно. Всякая милость, проявленная к гугенотам, вызывала недовольство католиков, а восстановление в правах католической веры – возмущение гугенотов.
Боже, как они все ей надоели! Три войны одна за другой прокатились по стране, оставляя за собою разоренные города и пустые деревни. И вот опять мир. Надолго ли? Непрочный покой нуждался в подпорках, будто калека – в деревянной ноге. Чтобы серьезность намерений обеих сторон не вызывала сомнений, был заключен брачный союз между Бурбонами и Валуа.
О, сколько надежд возлагала королева Екатерина на этот брак! Сколько усилий приложила, добиваясь у Папы согласия на него! Гугенот женится на католичке! Слыханное ли дело! Вчера долгожданная свадьба, наконец, состоялась. Когда молодожены удалились в свою спальню, казалось, можно было вздохнуть спокойно. Но главное испытание, о котором королева поначалу и не думала, ждало ее впереди.
Жених явился в Париж не один. Восемь сотен отборных солдат-гугенотов вошли в столицу вместе с ним. И до сих пор еще на свадебные торжества продолжали съезжаться гугеноты со всей страны. Сейчас их уже было несколько тысяч. Гостиницы, трактиры и частные дома с трудом вмещали всех желающих принять участие в празднествах.
