– Думаю, что скоро у вас будет много постояльцев, мадам Фуке, – ответил д'Англере, возвращаясь мыслями в день сегодняшний, – надеюсь, им хватит места в гостиницах, и их не придется выгонять из наших домов.

Женишься ты или нет – все равно раскаешься.

Сократ

Генрих Наваррский кожей чувствовал враждебность пустого города, и даже плотное кольцо верных людей не могло избавить его от явственного ощущения незримой опасности.

Совсем недавно здесь умерла его мать. Известие о кончине королевы застало Генриха в дороге. Он прочитал множество донесений, призванных убедить его в том, что лишь воля Божия стала причиною ее смерти, но не мог отделаться от ощущения, что именно этот угрюмый город виновен в его потере.

Он привычно улыбался и шутил, но как только копыто его коня ступило на парижскую мостовую, постоянно ловил себя на желании оглянуться. Так, на всякий случай.

Окружавшие его дворяне нарочито весело переговаривались, словно желая отогнать тревогу, и Генрих был рад слышать их голоса.

– Что-то ваши будущие родственники, сир, не слишком нам рады, как я погляжу, – саркастически заметил Агриппа д'Обинье. Давняя дружба с королем давала ему право на некоторую фамильярность.

Генрих пожал плечами.

– Сам герцог де Монпансье встретил нас в Палезо, а ты еще и недоволен, – парировал он, – может быть, королю Франции следовало лично явиться за тобой в Нерак?

– Вот уж без кого бы я точно обошелся, так это без герцога де Монпансье, – фыркнул Агриппа.

– Да он вам попросту завидует, сир, – бросил Этьен де Комменж, – вы женитесь на прекрасной принцессе, а ему возлюбленная дала от ворот поворот.

Кто-то засмеялся, сам Агриппа натянуто улыбнулся. Рана, оставленная в его сердце последним неудачным романом, до сих пор кровоточила, и бестактные шутки сильно задевали его. Впрочем, среди молодых воинов чувствительность была не в моде, и Агриппа промолчал.

Так, болтая, они подъехали к Сене, отделявший резиденцию французских королей от Парижа, населенного простыми смертными. Ворота Лувра широко распахнулись, затрубили трубачи, и торжественный эскорт короля Наваррского, громыхая подковами по старому дереву, въехал на мост.

Генрих спрыгнул с лошади, бросив поводья подбежавшему слуге. Как же давно он здесь не был! Сколько минуло лет с тех пор, когда он прощался с этим блистательным мрачным дворцом, где прошло его детство? Шесть или семь. Тогда ему казалось, что Лувр гораздо больше. Или сам он был меньше? Здесь, возле этого самого крыльца он сидел со своей подружкой детских игр Шарлоттой де ла Треймуль, и они клялись друг другу в вечной любви и в том, что обязательно поженятся, когда вырастут. Интересно, что с ней теперь?

Генрих отогнал воспоминания. Вокруг суетились люди. Несколько десятков дворян из его ближайшего окружения, которым надлежало остановиться в Лувре, с трудом помещались во внутреннем дворике дворца со своими слугами и сопровождающими.

Официальные мероприятия по встрече жениха принцессы Маргариты Французской были намечены на вечер, и Генрих вовсе не рассчитывал на то, что вся королевская фамилия почтит его сейчас своим присутствием. Однако он не сомневался, что его младшая сестренка Катрин, несколько месяцев назад уехавшая в Париж вместе с матерью, ждет его с самого утра и вот-вот появится на крыльце. Он не отводил взгляда от высоких дверей, надеясь увидеть ее родное лицо. И не ошибся. Катрин показалась из глубин дворца спустя лишь несколько минут после первых звуков рожка. Лишь затем терраса стала заполняться любопытствующими придворными.

Не обращая внимания на глазеющую толпу, брат и сестра начали пробираться друг к другу, и люди расступались, освобождая им дорогу. Наконец Генрих подхватил Катрин на руки и расцеловал в обе щеки. Она смущенно отбивалась, но глаза ее сияли, а юное личико, обычно бледное, разрумянилось от радости.

Тринадцатилетняя принцесса, привыкшая жить в окружении любящей семьи, друзей и почтительных слуг, после смерти матери оказалась почти совсем одна среди чужих, враждебных ей людей, которые либо насмехались над нею, либо вовсе не обращали внимания. По приезде в Париж она вместе с королевой Наваррской остановилась в особняке Конде, воспользовавшись гостеприимным предложением кузена, однако после кончины Жанны д'Альбрэ переехала в Лувр. Почти все свое время она проводила в отведенных ей покоях, стараясь без необходимости не появляться в общих залах дворца. Только господин адмирал иногда навещал принцессу Екатерину.

– Да ты у нас совсем взрослая стала. И очень красивая, – начал Генрих с немудрящего комплимента, не спуская с нее ласковых глаз. Он вглядывался в лицо сестры, невольно отмечая следы растерянности и постигшего ее горя. Их общего горя, которое ей довелось пережить в одиночестве.

«Тебя не было так долго», – словно бы упрекала она.

«Прости меня», – отвечал он одними глазами.

Нет, сейчас не время и не место говорить об этом. Сегодня праздник. Следует радоваться.

Люди вокруг оживленно переговаривались, с интересом и восхищением разглядывая дворец. Большинству из них еще не доводилось видеть ничего подобного. Вот о чем нужно говорить сейчас: о красотах французской столицы.

К ним подошел Агриппа д'Обинье и низко поклонился, приветствуя принцессу.

– Уверен, сир, все придворные французского короля у ног ее высочества, – галантно произнес он, – но мы-то с вами найдем ей жениха получше, пусть только немножко подрастет, – и он дружески подмигнул Катрин.

Это было настолько далеко от истины, что принцесса только улыбнулась. За несколько месяцев в Париже она отвыкла от подобной бесцеремонности со стороны простых дворян, но искреннее дружелюбие Агриппы согрело ей сердце.

– Земная красота – тлен, – все же заметила она строго, но тут же с детской непосредственностью добавила, – Просто вы еще не видели мадам Маргариту⁶. Когда она проходит по дворцу в своем платье из серебряной парчи, все только на нее и смотрят.

В голосе Катрин звучали одновременно осуждение, приличное для ревностной гугенотки, и плохо скрытая смесь зависти с восхищением, столь естественная для девочки-подростка по отношению к признанной красавице. Весь этот набор чувств был аккуратно прикрыт светской непринужденностью.

– Подумаешь, платье, – ответил Генрих, улыбаясь, – что нам серебряная парча? Мы тебе из золотой пошьем.

Несмотря на вечный недостаток денег, Генрих не боялся давать подобные обещания. Он знал, что Катрин никогда ему о них не напомнит, да и платье такое не наденет. Ибо тщеславие – грех. Несмотря на естественное стремление к радостям жизни, прорывавшееся изредка сквозь заслон сурового религиозного воспитания, тринадцатилетняя Екатерина де Бурбон была глубоко предана устоям веры, чем напоминала Генриху мать.

– А вот, кстати, и ваша невеста, – заметил Агриппа.

Генрих перевел взгляд на крыльцо, и увидел, как из внутренних покоев дворца в сопровождении королевы Екатерины, одетой, как обычно, во все черное, и в окружении фрейлин, появляется дама, ради женитьбы на которой он и проделал столь долгий путь.

Принцесса действительно была красива. Ее черные волосы заправлялись в куафюру, усыпанную жемчугом, открывая изящную шею и полные плечи. Подбородок был слегка вздернут, а темные пушистые ресницы опущены, производя впечатление одновременно высокомерия и беззащитности. Ее шелковый наряд цвета опавшей листвы не отличался роскошью по меркам французского двора, однако удивительно шел ей, подчеркивая стройность и женственность фигуры. Генрих заметил, что она тоже смотрит в его сторону и, сняв шляпу, издали поклонился мадам Маргарите, так же как некоторое время назад – безымянной горничной.

– Обыкновенная придворная кукла, – пренебрежительно оценил он, капая бальзам на самолюбие сестры.

Однако заставлять ждать будущую жену и ее мать, вдовствующую королеву, было неприлично, и Генрих направился к крыльцу.