Парижан-католиков пугало изобилие недавних врагов на улицах родного города. Еще свежи были в их памяти погромы в Монтеро, Орлеане и Ниме, учиненные сторонниками реформаторской церкви. С другой стороны, и сами гости относились к хозяевам, мягко говоря, с осторожностью и также не без оснований. Никто не хотел забывать зверства католиков в Васси и других городах. За десятилетие религиозных войн, кратких периодов хрупкого мира, сменявшихся вспышками насилия, во всем королевстве не осталось, пожалуй, ни одной католической семьи, не пострадавшей от рук гугенотов, и не одной семьи протестантов, у которой не было бы своего кровавого счета к католикам.
Королева уже сомневалась в верности своего решения провести пышные празднества по случаю свадьбы. Расчет на праздничное примирение, похоже, не оправдался. Напротив, средоточие на малом клочке земли большого количества враждебных друг другу вооруженных людей грозило неприятностями. Был оглашен королевский ордонанс, запрещавший в дни свадьбы любые столкновения на религиозной почве, но это не помогало.
Разумно опасаясь за свою безопасность, гугеноты избегали гулять по столице в одиночестве, предпочитая передвигаться группами, изрядно напоминавшими военные отряды. Они задирали католиков, которые, в свою очередь, тоже не оставались в долгу. Дело усугублялось праздничными винными возлияниями, установившейся жарой и бездельем собравшихся в городе гостей, которые развлекали себя, как могли, притом, что каждый из них имел при себе, по крайней мере, кинжал, а то и шпагу или аркебузу. Несмотря на королевское повеление, количество дворянских дуэлей и просто уличных драк возросло в несколько раз.
Екатерина Медичи остро чувствовала напряжение, висевшее в воздухе. Она хорошо знала свой город, и теперь он казался ей похожим на воспаленный нарыв, жаждущий скальпеля хирурга. Старая женщина, мать, вдова и королева, многое видела в своей жизни. Оберегая корону своих детей, она казнила и миловала, дарила и отнимала, принимала тяжкие решения, и, казалось, ничто уже не может ее испугать. Но сейчас ей было страшно.
***
22 августа 1572 года
А на следующий день 22 августа 1572 года прозвучал роковой выстрел. Преступник, скрывавшийся в доме Пьера де Вильмюра, бывшего наставника герцога де Гиза, ранил в плечо адмирала Колиньи, в одну секунду разрушив хрупкое равновесие, установившееся между католиками и гугенотами в последние два года. На месте преступления была обнаружена дымящаяся аркебуза с маркировкой гвардии герцога Анжуйского.
Бом! Бом! Бом!.. – колокол церкви Сен–Жермен л'Оксерруа пробил полдень.
– Тысячи рук поднимутся, чтобы отомстить за раненую руку господина адмирала! – запальчиво выкрикивал юный паж по имени Пардальян. И другие голоса вторили ему.
Бом! Бом! Бом!..
– Да вы что, герцог, вконец ополоумели! – даже не пытаясь быть вежливым, кричал господину де Гизу Генрих Анжуйский.
А может, и не Генрих Анжуйский. А может, и не кричал, а говорил тихо и что-нибудь совсем другое. Париж полнился слухами. Камеристка госпожи де Шеврез, оказавшись столь не вовремя под дверями принца, будто бы слышала, как его высочество ссорился с его светлостью. А из-за дверей другой голос, вроде похожий на голос Гиза, вкрадчиво говорил что-то в ответ. А потом вдруг тоже возвысился и сорвался на крик.
– … но я не собираюсь один отвечать за все! – вот как, по ее словам, ответил герцог.
Или то был вовсе не герцог? Кто ж его знает. Чего только не болтают слуги. Выпороть бы дуру, да на скотный двор. Для ума.
С сегодняшнего утра Гиза в Париже не видели. Всякому дурачку было ясно, что покушение на Колиньи – его рук дело. Несколько лет назад так же выстрелом из окна по приказу адмирала был убит Франсуа де Гиз10. И наш герцог, положа руку на сердце, был в своем праве. Адмирал этот сам виноват: за каким чертом явился он в Париж? Кто его тут ждал? Сидел бы тихо в своей ля Рошели, глядишь, целее был бы.
Король рвал и метал, грозясь подписать приказ об аресте Гиза, но вот незадача, герцог пропал. И слава Богу! Было совершенно непонятно, что с ним делать, если он, не приведи Господь, найдется. Так что, наверное, вовсе не с ним, а с кем-то другим обменивался любезностями монсеньёр принц.
Бом! Бом! Бом!…
– А вы слыхали, кумушка! Король-то наш, сам поехал к этому гугеноту раненому! Извинялся перед ним, словно перед самим Папой! Тьфу! Срамотища! По мне так, и вовсе бы его застрелить – невелика потеря! Да и всех еретиков поганых вместе с ним!
Бом! Бом! Бом!
Вечером 22 августа протестантские вожди впервые со дня подписания Сен-Жерменского мира созвали военный совет.
Антуан де Бушеванн, шпион Екатерины Медичи в отеле де Бетизи11 доносил своей госпоже, что принцы Бурбоны в тот вечер сильно повздорили. Будто бы принц Конде с графом де Ларошфуко12 требовали немедленного расторжения Сен-Жерменского мирного договора и осады Парижа. «Хочешь мира, готовься к войне!» – повторял Ларошфуко, и королева легко представляла себе, как на его суровом лице появляются жесткие складки. Адмирал Колиньи, стремившийся во чтобы то ни стало сохранить мир, хоть и был ранен и слаб, однако по-прежнему имел немалое влияние. Он объяснял утреннее покушение на свою особу желанием Гизов поссорить их с королем. Когда же принц Конде начал возражать адмиралу, доказывая, что король Франции с Гизами заодно, и всем им в Париже грозит смерть, то Генрих Наваррский язвительно предложил своему кузену отправиться в ля Рошель, буде тот столь сильно опасается за свою жизнь. Конде немедленно вспылил, назвав того самонадеянным индюком, и принцы едва не подрались.
Звучали на совете и другие предложения. Господин дю Плесси-Морней высказался в пользу того, чтобы покинуть Париж до лучших времен, не расторгая мирного договора. Однако, его тут же принялись стыдить за трусость, и он, пренебрегая всеми правилами этикета, покинул собрание, хлопнув дверью.
Решение оставалось за королем Наваррским, и его слова Бушеванн передал почти дословно. «Мы не станем бегать, словно зайцы! – будто бы заявил его величество. – И не позволим нашим врагам втянуть нас в новую свару! У Карла плохие советники, но он наш друг!». Услышав это, взбешенный принц Конде вышел вслед за Морнеем.
Читая доклад Бушеванна, королева невесело улыбнулась. Миролюбие Колиньи было ей понятно: адмирал давно мечтал втравить Францию в войну против Испании, чтобы помочь голландским гугенотам во Фландрии. Он ни за что не пожертвует своими планами ради новой усобицы13.
Вот только сможет ли он удержать в узде своих ретивых не в меру сторонников? Всю жизнь Екатерина Медичи считала Колиньи злейшим своим врагом, но теперь отчаянно просила Господа и Святую Деву ниспослать ему сил. И все же в глубине души она не верила ни в Колиньи, ни в помощь Всевышнего. И уж конечно, не верила словам Генриха Наваррского. Она знала, что в кипящем котле страстей миролюбие гибнет первым, а спасется лишь тот, кто сам не боится крови.
Ночь с 22 по 23 августа 1572
«Бом! Бом!..Бом!» – часы на городской ратуше отсчитали двенадцать ударов.
Генрих Наваррский и принц Конде в окружении десятка своих дворян возвращались в Лувр из отеля де Бетизи. Сначала они не разговаривали, дуясь друг на друга, но гнетущая тишина города и тяжелая неясная тревога вновь сблизили их, заставив забыть об обидах.
– Куда подевались лодки? – задумчиво спросил Конде, когда ехали по мосту через Сену. Генрих не знал, но он был рад слышать голос кузена.
– Я должен тебе кое-что сказать, – произнес Конде, как будто решившись на что-то.
– Ну?
– Не «ну», а слушай внимательно, – Конде был мрачен и задумчив, Генрих никогда не видел его таким, – в кабинете господина адмирала есть тайник, где он прячет какие-то очень важные бумаги… Не спрашивай меня, откуда я знаю, все равно не скажу. Находится он в стене слева от входа. Пять шагов от двери, третий камень снизу. Нужно нажать на нижний левый угол, и камень повернется. Так вот, если с адмиралом что-то случится … и со мной… эти бумаги нужно забрать.
