— А что он такого сделал? Он никого не убил…
— Поэтому мы и идём на самый крайний вариант контакта. В моём понимании — это ультима. Никто больше не способен сделать то, что можем сделать мы. И пускай на Андане не полноценный разум ИИ, но это всё же разум. Умнее чем мы. Чем я и ты. И если он нам не поможет, там, то, возможно, другого выхода и нет? Ты не находишь?
— Ну так передай в Компанию, что ты больше не можешь руководить! Пускай они организуют другую группы, без тебя и этого параноика, — Аманда неуверенно взглянула на Бао. Возможно, она погорячилась, сказав то, что не думает, но что сделано — то сделано. — Уверена, на Земле масса желающих, кто действительно захочет кропотливо и усердно посвятить своё время Ками, а не прикрываться заинтересованностью, думая, как починить мёртвый компьютер, который то и живым не мог составить внятное предложение.
— И это ничего не изменит, — вставил своё слово Тайлер. — Энтузиазм без возможностей — ничто, — грустно подытожил он. — Думаю, лучше времени и возможности установить контакт у нас не было. Ты ведь хочешь запустить мозг Андана на полный максимум вновь, ведь так, Леклерк? Павил просто прочитал тебя, как открытую книгу.
— К тому же, я уверен, что только ИИ может указать, в каком направлении нам двигаться дальше. И да, для меня он важнее, чем работа над объектом, — Леклерк потёр матовую поверхность стола. — Андан ведь тоже живой. У него есть разум. Он тоже чувствует. Он такой же член научной группы, как все мы. Поэтому я полностью перепишу на него систему защиты. Впишу все коды в реестр его возможностей. Я дам ему решить: запускать торпеду или нет. Такой вариант тебя устроит, Аманда?
Ей нечего было ответить. Вместо ответа она лишь смиренно фыркнула, не одобряя, но подчиняясь правилам игры.
— Тогда приступим, — Леклерк дотянулся до девайса, опуская экран к глазам.
Когда полоска экрана закрыла собой мир, а консольное окно загрузки завершилось, разум Павила покинул один мир и перешёл в иной. Туда, где световой спектр всей длинны вытягивался в абстрактную волну, покрывавшую от горизонта до самого высокого представляемого пика над головой в вышине. Вселенную вывернуло на изнанку, оставив лишь бесконечную глубину перспективы, уходящую одновременно куда-то в небытие и одновременно делающее поле зрения чуть ли не двумерным. Павил испытал лёгкое головокружение, чувствуя, что не в силах сразу же совладать с оптической иллюзией, коей здесь было всё. Впереди, куда был обращён его взор, цветовой спектр переходил из красного в розовый и обратно, сливаясь с темнотой глубины в небе, Павил видел двумерные линии, сливающиеся друг с другом и образующие геометрические фигуры. Затем свободно плавающие линии расходились, разрушая геометрическую эстетику, и двигались дальше: каждый по своей собственной, ничем не контролируемой, траектории. Аналогия не заставила себя долго ждать. Она врезалась в разум Павила как молния в одиноко стоящий в открытом поле молниеотвод, оказавшийся в электрическом пробое. Стая чаек, пролетающая над морем, чьи крылья скользят по воздушным потокам, огибая, пикируя, кренясь в разные углы. Такие же безмятежные и свободные, лишённые особого смысла в своём существовании. Порой линии выстраивались в своеобразную стаю, двигаясь друг за другом, а затем, словно пикирующие чайки за едой к морской поверхности, пересекались. Возможно, это и был своеобразный процесс пиршества, и Павил своими глазами наблюдал, как три линии пересеклись, образовывая, пусть и не на долго, треугольник, который исчез из этого геометрического безумия так же быстро, как и проявился на виртуальный свет.
Иногда линии кривились, словно сложная топология, приводящая к безумному желанию высчитать интеграл между кривой и рисуемой в сознании Павила осью икс, интегрировать от a до b, рассчитать площадь графика функций. Если и существовал мир Платона, то он должен был выглядеть как-то так, с оговоркой на человеческой восприятие. Там, где производные и изменяющиеся значения лезут в голову как шизофренические мысли, как самая идиотская обсессия. Словно голодный комар жаркой летней ночью, подлетающий к уху. Павил мог представить для себя, что весь горизонт перед ним, влезающий в поле зрения, является ничем иным, как чистейшим визуализированным для человека интегралом, а не наоборот. Волны, более толстые, чем линии, изгибались, освечиваясь, переливаясь яркими, пестрящими красками, будто списанные из шаблонных произведений киберпанка. Здесь даже имелся свой аналог бесконечно моросящего дождя, не ощутимого физически, но фантомно, как если бы тот проходил сквозь человеческое тело. Как поток нейтрино, взрывающийся у вас на сетчатке глаза, когда вы закрываете глаза, находясь на космических кораблях. Это были вовсе не капли, падающие с неба, а, скорее, поток разного набора математических цифр и обозначений, выводимых на программные строки консоли. Было ли это решением наидавнейшей проблемы остановки? Павил не хотел думать. Он хотел наслаждаться. Наслаждаться миром вокруг себя.
Он осмотрелся. Позади материализовались остальные участники научной группы. Не хватало Бао, Тайлера и Вайсс. Лишь трое. Аманда и Леклерк были неотличимы от своих реальных тел. Математический дождь прошивал их насквозь, словно это люди были ненастоящие, а не как подсказывала логика обратное.
Они стояли на поверхности, образующейся под силой их взгляда. Стоило отвести взор, перестать смотреть себе под ноги, как казалось, что земля провалилась, и сейчас, в следующий момент, они все провалятся куда-то в глубину, в чертоги программной машины, в её жерло аппаратного желудка. Идеальное воплощение идей Камила о роли наблюдателя во вселенной. Вокруг присутствующих, то здесь, то там, появлялись лужицы, состоящие из чисел. Они собирались, образуя зеркальную поверхность, через которую Павил видел огни неизвестных ему городов, едва видимых из-за статистического размытия. Ничего подобного вокруг Павила не находилось, но отражения в лужах продолжало, пыталось убедить, что реальная картинка мира там, а не здесь. Если бы Павил и хотел описать видимое изображение на зеркальное поверхности, то не смог бы. Огоньки, похожие на горящие комнатные лампы, расплывались, рассеиваясь, словно проходили сквозь прозрачную материю с повышенной плотностью. Потом лужи растворялись, высыхая под лучами невидимого математического солнца, превращающего их в пар.
Павил поднял голову к небу, стараясь успокоить свой вестибулярным аппарат. Даже невесомость не причиняла такого визуального дискомфорта. Линии кружи над ним как стая чаек, ожидая своего момента напасть на растерявшегося человека. Но шло время, а они так и кружили, не решаясь на действие.
— Где мы? — первым голосом, услышанным Павилом здесь, оказался голос Аманды. — Что это за место?
В её голосе звучала восхищение, граничащее с неожиданностью.
— В Зазеркалье, — Леклерк повернулся к ней, словно действительно существовал здесь. Словно родился здесь. — В настоящем Зазеркалье.
— Настоящем?
— Не бери в голову.
Сквозь тёмную, необъятную глубину, закрывавшей собой всё, где-то вдали, за возможным обзором и за всеми геометрическими и математическими абстракциями, Павилу казалось, что он видит просветы, какие бывают в конце пасмурной погоды, когда сила шторма сходит на нет, а облака рассасываются, давая солнечным лучам прошить себя насквозь. Но сколько бы Павил не всматривался в эти просветы, понять того, что он видит — он не мог. Если бы существовал сканер, способный считывать чужой разум и давать доступ к человеческим мыслям, скорее всего, это так бы и выглядело. Нет, то, во что всматривался Павил, было куда сложнее. Как если бы он попытался уловить квантовую запутанность одним взглядом. Скорее всего, вселенная разорвала бы его на части, и если не тело, то рассудок. Так ли себя ощущает неразумное существо, в глаза которого смотрит человек? Только на этот раз неразумным существом был Павил, ощущая себя глупым грызуном в клетке, не способного понять, даже осознать, что находится там, за пределами его мирка. Нечто большее, невообразимое и непонятное. Настолько больше, противоестественное для человеческой вселенной, что попытка объект его автоматически перешла бы в раздел абстрактных глупостей, не имеющих под собой реальной реализации.
