Потеряв счет времени, девушка брела по дороге. Мысли, словно свора северных псов, рвали друг друга на части.

Что будет, если она не найдет преступника, не выполнит заказ? И что на это скажет Мама? Юстина и так не считалась лучшей среди сестер, едва ли дотягивала до середины длинного списка. Теперь же, судя по всему, она и вовсе рисковала лишиться доверия.

Было тошно — от осознания собственного бессилия и понимания, что случившееся уже, наверное, не исправить. Ей требовался совет. Но к кому еще она могла бы обратиться, кроме той, что с самого детства заботилась о ней и всегда была рядом. Той, что одновременно была болью ее, и утешением.

Мама…

С середины проспекта Юстина свернула к домам — измятое тело нуждалось в отдыхе и покое. Уткнувшись носом в кирпич, двинулась вдоль запыленной преграды. Кончик клинка скользил по неровностям кладки пока не нащупал дверь. Рука подсказала: прочная, по периметру подбита железом. Стучать бесполезно — гостей не ждут, и с наскока такую не взять. По крайней мере, не сейчас, когда даже кинжалы чувствуют себя в знакомых руках неуверенно.

Прошла чуть дальше, нащупала ногой ступени. Спустилась к подвальной двери.

Навесной замок крепок, но петля, на которой он болтается, дышит на ладан. Поддев лезвием кинжала полоску металла, легонько расшатала гвозди. Упершись коленом — преступление… варварство!.. дети пустыни за подобный поступок могут убить… — потянула на себя.

Однако у нее не оставалось выбора — Юстина хотела жить, и Мама… не поощряла дочерей, когда те опускали руки. Только ей дозволялось вершить судьбы своих детей. А для этого и сделать-то нужно, всего ничего — лишь напрячься и выжить любой ценой, вернуться в Чулушту…

Полоса поддалась, сорвалась с места. Скрипнув, петля отлетела в сторону.

Отворив дверь, не видя ничего перед собой, Юстина шагнула внутрь подвала. Прикрыла створку. Котов она не слышала. Тварей — тоже не чувствовала. Изготовив к удару клинки, обошла помещение по периметру. Пусто. Лишь ящики штабелями, да прелое тряпье стопками.

Нашарив в темноте выход, закрыла дверь и завалила попавшейся под руку рухлядью — пусть хозяева потом разгребают. Села рядом на ящик, прижалась спиной к стылой, чуть холодящей спину, стене. Постаралась расслабиться, вернуться мыслями к дому.

В глазах — укрытые снежными шапками горы. Такие, какими они были в далекие времена, еще до пришествия Высших. Юстины тогда еще не существовало, все это она знала по рассказам Тысячеглавой матери.

Из-за вершин, за отрогами, на равнине, проглядывает серебристая полоса, по глади которой скользят парусные лодки. У подножия гор множество пастбищ: бараны и овцы — их не счесть. В лазурном, испачканном мазками облаков, небе, стаи мелких птиц — на них охотятся ястребы. Но это обычный ход вещей, круговорот жизни.

Вздохнув, девушка отправилась дальше — тропами, что шли вдоль отвесных ущелий. В пещерах мелькали огни: укрывища, приютившие отшельниц, еще полны были тихой размеренной жизни — никто не думал из них уходить.

А вот и Чулушта — деревня на широком плоском уступе, в которой едва ли наберется с три десятка домов. Стены зданий — тесаный камень, грани его остры. Порывистый, по-своему ласковый ветер, бьет в лицо, высекая слезы.

Дом, в который нужно заглянуть, знаком — он все тот же. В окне видно пламя очага и люди рядом. Дверь закрыта, но стоит руку протянуть, сделать шаг через порог…

Створка не поддавалась, как будто заклинило ее или, что еще хуже, заперли изнутри на засов. Будто никто не ждал ее возвращения…

Юстина попробовала снова — результата ноль. Огляделась: улицы поражали пустотой — сестер рядом не было. В окне теперь темно и пусто, а ветер остыл и льдом обжигает кожу. Померкло небо, превратившись в глотку пустынного червя. Но — самое главное! — она больше не чувствовала Маму. Тончайшая нить, связавшая их через преграды и расстояния, оборвалась. Случилось то, что девушка считала невозможным — она осталась одна во враждебном, обреченном на мучительную смерть, мире.

Разлепила веки — мрак со всех сторон, и сырость. Болит грудина, чугун в голове. Она должна идти. Не может быть увиденное правдой…

Видение стоило понимать однозначно — дорога в Чулушту отныне для нее закрыта.

Распинав по сторонам рухлядь, дернула дверь на себя. Полоса света — неяркого, призрачного — ударила в глаза. Она поднялась по ступеням на улицу: пыль улеглась, над землей повисла утренняя дымка. Пропали звезды, а солнце еще не поднялось.

Однако, ночь не прошла для нее просто так. В то время, когда мыслями она возвращалась на западную окраину мира, мозг действовал, взвешивал шансы и искал подходящий вариант. А когда отыскал возможность, дал команду очнуться.

Сверившись со схемой улиц в голове, девушка рысцой направилась к дому Лориани. Вряд ли, студент решился на путешествие ночью — слишком опасно. А если даже так, то он не мог далеко уйти. Она нагонит беглеца или, если снова откажет удача, дождется у владения, а потом — заявит права на висельника. У нее получится. Юстина быстрее и ловчее его.

В душе кипела злость и обида — на саму себя, на студента, на… Маму? “Почему та бросила ее, когда Юстина больше всего нуждалась в заботе и прощении?”

Глаза заволакивало алым туманом. Она пачкалась в поднятой пыли и крови тварей, каким не посчастливилось выскочить из-за угла — до тех пор, пока не добралась до владения.

Там она не увидела студента, но нашелся другой. Грубый кожаный жилет и перчатки с широкими раструбами служили ему защитой. Лицо скрывала видавшая виды широкополая шляпа. В руке мужчина держал странного вида, будто собранный из отдельных звеньев, меч.

Рядом стоял Иглао — худой, заросший по глаза щетиной. Он был переодет в штаны с рубахой и крепко держался на ногах.

Сжав рукояти непослушных клинков, Юстина Эбберг выдавила:

— Ты украл. Верни его, сейчас же… мне.

И со всем ожесточением, какое не досталось попавшим под руку тварям, бросилась на врага.

3. Фибус

Под утро, когда над домами забрезжил рассвет, отряд миновал рыночную площадь. Оставив по левую руку опорный пункт городской стражи — безнадежно пустой и заброшенный — измученные дорогой люди поднимались в гору.

«До дома на крыльях долетим» — это, конечно, Арно приукрасил…

Шли ни шатко, ни валко — всю ночь. Им пришлось отбить не одно нападение тварей. Ноша, которую пришлось тащить от самого провала на плечах, тянула к земле. Кто-то молча прихрамывал, кто-то, сыпля под нос бранные слова, баюкал оцарапанную, подвязанную к груди руку.

От провала под водонапорной башней до владения, по прямой, было рукой подать. Однако вновь приходилось петлять и часто останавливаться: то на привал, то для того, чтоб разведать дорогу. Большое количество тварей, выползших из-под камней да развалин, вынуждали каждый шаг делать с оглядкой.

Пыль осела, появилась возможность сносно дышать и видеть дальше собственного носа — казалось бы, это должно улучшить настроение, поднять боевой дух. Да, куда там…

Фибус, как и другие члены малочисленного отряда, всюду слышал смерть. Она бродила рядом, опустив руку на плечо. Было тепло, а он кожей чувствовал холод, исходящий от костлявой длани. Кутаясь в одежды мерзкой нечисти, стрекоча из-за угла и освистывая из сокрытого во тьме переулка, старуха не отступала ни на шаг. Заходя вперед, старалась вырвать из мира живых очередную жертву.

И однажды ей вновь удалось сделать это. На узком мосту над пересохшей речкой выбор пал на варвара по имени Квол. Он шел замыкающим, и должен был уже ступить на шаткую деревянную основу, как притаившаяся в тальнике тварь — богомол-недомерок — подсекла ему ноги и утащила в кусты.

Никто не успел среагировать — люди на другом берегу молчали, безмолвствовал и Квол. Из кустов доносился звук раздираемой плоти. Поздно было бросаться отбивать товарища — тут понял бы и глухой, что спасать, по сути, больше некого. Тьма надежно скрывала от глаз то, что человеку видеть не хотелось бы, но богатое воображение, без спроса, в красках рисовало кровавую расправу в уме.