Он появился у нас в эскадрильской землянке в один из мартовских дней сорок третьего года — плотный, в белесом от соли реглане, с припухлым от зимних штормов лицом, больше похожий на бедолагу шкипера с какого-нибудь портового катеришки, чем на нашего брата, чье основное рабочее место отделено плексигласом от внешних стихий.

— Старший лейтенант Галухин, — без промаха выделил из однородной компании в летном комэска. — Назначен к вам штурманом звена.

Сел, по-домашнему огляделся, крепко потер ладонь о ладонь и вдруг улыбнулся так весело и счастливо, что и нам на минуту почудилось, будто со стужи попали в уют чуть не родимого отчего дома.

Между тем за окном стоял тихий весенний день, в меру серый и обещающий солнце.

— В «мокрой» летал? — наметанным глазом определил собрата капитан Бесов, сам начинавший войну в гидроавиации.

— Двести боевых, — готовно ответил штурман заодно и на следующий вопрос. И, без стеснения, еще и на третий, прочтенный во взглядах сбившихся в уголке новичков: — Пара Красного Знамени, ребятишки!

Ребята, похоже, успели в него влюбиться. Что-то в нем было, в его улыбке, что позволяло не то что представить, а и как будто припомнить его широколицым задорным мальчишкой, хоть по годам новый штурман скорей подходил к комэску, чем даже к нам, предвоенным выпускникам.

— Будете летать с капитаном Осиновым, — принял решение Федор Михайлович. Выдержал паузу, хмурясь, покосился на лица, невольно оттягивая всем известный и ожидаемый всеми момент. — Для допуска к полетам должны в течение недели изучить район боевых действий, материальную часть и… сдать соответствующие зачеты.

Это и был тот момент, всякий раз с нетерпением ожидаемый не избалованной развлечениями аэродромной публикой, — с тем большим нетерпением, чем более заслуженным казался вновь прибывший. В землянке повисла особая тишина, в нескольких лицах, как в зеркалах, отразилось то самое выражение.

Галухин, однако, обескуражил не только одних эскадрильских весельчаков.

— И по штурманскому делу, — спокойно восполнил пропущенное комэском. Что, впрочем, должно разуметься само собой.

И улыбнулся еще довольней. И подмигнул молодежи: "Гвардейский порядок! Цените, куда попали, друзья".

В землянку как будто пахнуло весенним ветром. Стало шумно, пошли разговоры наперебой.

Со 119-м морским разведывательным авиаполком у нас была особая, родственная, можно сказать, связь. Вместе мы не летали, и работать на нас ближним разведчикам почти не приходилось, но почему-то именно оттуда к нам чаще всего прибывали летчики и штурманы и — почему-то опять же, — как на подбор, в самом скором времени становились лучшими из лучших. Какую-то особенную закалку характера давала работа на МБР-2, этих юрких летающих лодках, которые, как истинно морские птицы, признавали родными лишь две стихии — воздух и воду, — на землю же выбирались на посторонней тяге и на «чужих» ногах.

Тяжкая это была работа!

…Экипаж уходит на задание со своего морского аэродрома — с бухты Матюшенко, к примеру, у Херсонесского маяка. Здесь с берега в воду уходит огромный дощатый настил, вроде наплавного моста, затопленного весенним половодьем, — гидроспуск. Водолазы в резиновых костюмах с помощью трактора бережно спускают по нему самолет, а затем, когда он встает на редан и начинает держаться на плаву, снимают колесное шасси. Это самое трудное дело. Стоя по горло в ледяной воде, они работают на ощупь. Волны сбивают их с ног, временами накрывают с головой, раскачивают самолет, вырывая из рук рычаги механизмов…

Наконец все готово. Работяга-трактор вытаскивает из воды шасси, водолазы, разгребая руками воду, выходят на площадку. Теперь дело за буксировщиками. Их катерок, фыркая и захлебываясь, принимает конец, натягивает буксирный трос. Немало сноровки требуется от моряков, чтобы при ветре и волне оттащить капризную крылатую машину на простор. Но вот буксир отдан, зарокотал мотор. Самолет, поднимая каскады брызг, побежал по воде, вышел на редан и, черкнув по последней волне, взмыл в воздух…

Почти то же и с возвращением. Только катер не нужен, машина подруливает к гидроспуску сама. Зато ставить ее на колеса куда трудней, чем снимать с них…

— А вообще замечательная машина! — закончил свои объяснения Галухин. — При замечательном летчике, штурмане и стрелке. При нечувствительных к холоду водолазах, при виртуозах катерниках и трактористах. Ну и, желательно, при хорошей погоде.

Все расхохотались. Штурман удивленно огляделся, сделал вид, что зарапортовался, и мигом поправил дело своей неотразимой улыбкой.

— А что? Ну обшивка фанерная, так для легкости. Скорость сто шестьдесят… пять…

— …так для маневренности!

— Ну да. Поднимает четыреста килограммов бомб — это уже для фрица. Для него же имеет два ШКАСа. Что может? Да чуть ли не все! Это теперь в основном разведка, а когда Севастополь обороняли, так и конвои свои от подводных лодок оберегали, и немецкие катера топили, и за штурмовиков на передний край ходили, батареи, аэродромы бомбили… Замечательный, говорю, самолет!

В наш Ил-4 Галухин влюбился сразу. Тем более, что это и в самом деле была замечательная машина. Новый штурман быстро изучил ее, не стесняясь прибегать к помощи рядовых механиков и мотористов. А вскоре ему довелось и лично присутствовать при рождении новых «илов», увидеть те руки, которые их создавали.

В мае сорок третьего года пять экипажей полка вылетели в Иркутск на авиационный завод за новой матчастью. Жили там три недели, бывали в цехах, встречались с рабочими в общежитиях и клубах. Галухин с его обаянием был тут незаменим. В свои тридцать четыре года он успел повидать многое, а боевой путь начал еще в 1929 году, в конфликте на КВЖД, был там воздушным разведчиком, производил фотосъемки объектов…

Когда вернулись в полк, узнали о потерях. Погибло четыре экипажа и среди них — командира второй эскадрильи майора Дмитрия Михайловича Минчугова. На его место назначили капитана Федора Ивановича Федорова, а штурманом эскадрильи стал капитан Василий Григорьевич Галухин.

В свои новые обязанности он вошел сразу — как тут и был. Неторопливый, спокойный, во всем основательный, Василий Григорьевич обладал редкой способностью не только располагать к себе людей, но и оставаться при этом исключительно требовательным начальником. За короткий срок сумел образцово поставить штурманское дело, организовать систематическое обучение молодых.

Одновременно учился сам.

10 августа четыре экипажа, ведомые комэском, вылетели на торпедный удар по конвою противника на траверзе Евпатории. Два транспорта шли под сильным охранением — три быстроходные десантные баржи, шесть сторожевых кораблей.

Галухин впервые выполнял такую задачу. Точно вывести группу в район цели, обнаружить ее — это было для старого разведчика почти пустяковым делом: — Но эффективный торпедный удар…

Атаковать такой сильный конвой возможно только с ходу. Фашистские корабли вовремя обнаружили самолеты, открыли бешеный огонь. Машина комэска шла впереди, Галухин тщательно прицеливался. Один доворот, второй… Боевой курс! Снаряды рвутся рядом, осколки секут обшивку. Высота тридцать метров…

В машину капитана Аристова попадает снаряд, она переворачивается "на лопатки", врезается в воду. Атака продолжается…

Сброс!

Три самолета, обогнав свои торпеды, проносятся сквозь огонь над кораблями, едва не задевая их мачты. Штурманы и стрелки следят за торпедами. Взрыв! Взрыв! Участь одного из транспортов решена…

Машина Корбузанова тяжело повреждена, тянет на одном моторе, потом отказывает и он. Летчик планирует, садится на воду…

На аэродром на сильно поврежденных самолетах возвратились экипажи Федорова и Скробова. За успешное выполнение задания ведущий штурман Галухин был награжден орденом Отечественной войны I степени…

…Отгремели бои за освобождение Новороссийска и Тамани, началась подготовка к Крымской наступательной операции.