Особое значение в этот период приобрели минные постановки на морских и речных коммуникациях врага, на подходах к его портам и базам.

28 ноября полк получил задачу поставить мины в устье реки Ингулец.

С утра вершины гор скрыла густая дымка. Ветер гнал по небу серые тучи, хлестал в лица редким холодным дождем. Вылетавший на разведку погоды экипаж полностью подтвердил данные синоптиков: высота нижнего края облаков двести пятьдесят — шестьсот метров, видимость два — три километра.

— Погодка что надо! — похвастался полковой метеоролог Коля Иванов — так, будто сам заказал ее накануне.

Галухин его восторга не разделил.

— Что надо, что надо… — раздумчиво повторил, колдуя над картой.

— А что, Василий Григорьевич? Ведь минные постановки…

— Постановки-то постановки, да только не днем. И нижний край ваш хваленый до вечера может еще опуститься. Верхнего-то разведчик ведь не достиг?

Опытный штурман, конечно, был прав. В ночных условиях пролететь сотни километров на малых высотах — само по себе не простое дело. А если еще в облаках да с угрозой обледенения…

Были проблемы и кроме погоды. Какими зенитными средствами прикрыт район постановки? Не патрулируют ли в нем ночные истребители противника? Нет ли аэростатов заграждения?

На все эти вопросы точных ответов никто дать не мог.

Вообще-то, не изучив самым тщательным образом противовоздушную оборону района, на минные постановки мы не летали. На этот раз время, видимо, не ждало. Тактику действий предстояло избрать на месте.

Задание было поручено девяти самым опытным экипажам полка. Мне также пришлось участвовать в этом вылете и все его трудности испытать на себе.

Весь день ушел на подготовку. Штурманы тщательно разработали маршрут. Лететь напрямик до Приморско-Ахтарска, затем на запад, пересечь Азовское море до Молочного лимана, от него пройти через всю Северную Таврию до реки Ингулец.

Несколько метеорологических фронтов…

Напоследок начальник штаба полка указал запасные аэродромы: в районах Мелитополя и Ростова-на-Дону.

За час до наступления темноты поднялись в воздух комэски Федор Федоров, Николай Саликов, Евгений Лобанов. За ними — замкомэски Яков Карпенко, Борис Громов, командиры звеньев Валерий Федоров, Александр Жестков, Александр Ковтун. Последним покинул аэродром наш экипаж.

Ночной полет, каждый экипаж действует самостоятельно. Впрочем, в таких метеоусловиях и днем удержать строй было бы невозможно.

Вышло так, как предсказал Галухин. Чем дальше мы уходили на север, тем ниже становилась облачность. На остеклении кабины появились штрихи от дождя. Оставив справа Приморско-Ахтарск, взяли курс на Молочный лиман. Летим на высоте сто метров, как в коридоре: справа и слева низко провисшие облака почти касаются поверхности моря. Дождь усиливается, затем превращается в ливень. Вода пеленой обволакивает фонарь. К тому же начинается сильная болтанка.

— Что будем делать? — советуюсь со штурманом. Тот долго молчит. Затем, против обыкновения, отвечает только на половину вопроса:

— Решай сам, командир. Проводку по маршруту гарантирую.

Теперь задумываюсь я. Спустя минуту включаю переговорное устройство, объявляю экипажу:

— Задание будем выполнять.

Такое же решение приняли и Федоров с Галухиным. Но об этом мы узнали гораздо позже…

Почти весь маршрут им пришлось пройти по расчету, лишь изредка сверяясь со скупыми и неверными ориентирами на земле. В район вышли точно. Для маскировки сманеврировали: на подходе к Ингульцу повернули на юг, набрали высоту, затем легли на обратный. Снизились, благополучно сбросили мину, стали отходить…

И в этот момент по облакам заметались слепящие пятна прожекторных лучей. Два из них схватили самолет и цепко удерживали его в перекрестии. Вспышки разрывов, снопы огненных трасс, сцепленные шары «эрликонов»…

— Напоролись на переправу! — крикнул Галухин. — Уходи в сторону, командир!

Федоров отчаянно маневрировал, пытаясь вырваться из огненных клещей. Раздался оглушительный треск, брызнули осколки плексигласа. Галухин на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, понял, что ранен несколькими осколками. Еще разрыв. Затем мертвая тишина в наушниках…

— Командир, жив?

Связи не было. Самолет ковылял, едва удерживая горизонт. Прожектора отстали. Галухин чувствовал, как по телу ползут теплые ручейки, но сознание больше не покидало его. Нашел карту, карманный фонарик. На глаз определил курс, попробовал связаться с командиром по пневмопочте. Это не удалось, да и детальная ориентировка была потеряна…

С поврежденным рулевым управлением и шасси комэск Федоров довел самолет до своей территории, на исходе горючего посадил его на фюзеляж на пахотном поле в районе Донбасса…

Пять из остальных восьми самолетов вернулись с маршрута с минами. Один совершил аварию при посадке, из-за плохой видимости и сильного бокового ветра поломал два самолета на стоянке. Лишь комэску Саликову и мне в эту ночь повезло: сбросили мины и благополучно приземлились на своем аэродроме на последних каплях бензина…

Подлечившись, Василий Григорьевич продолжал водить эскадрилью на боевые задания. Наступила зима, каждый вылет стоил неимоверных усилий. Летали порой и тогда, когда по всем правилам выпускать самолеты в воздух не разрешалось.

9 января сорок четвертого года полк получил задание: подавить артиллерию и прожектора на Керченском полуострове. Цели расположены непосредственно у линии фронта, это требует безошибочного их распознавания и особой точности бомбометания.

А бомбить возможно только ночью.

Закончив постановку задачи, начальник штаба майор Константин Григорьевич Немировский спросил, как всегда, есть ли вопросы.

Всегда находились.

На этот раз — нет.

Полученное задание было, пожалуй, самым трудным и необычным из всех, что нам приходилось выполнять в последнее время. Ночная бомбардировка вблизи переднего края. На тяжелых машинах, приспособленных к действиям на широких морских просторах. С экипажами, не привыкшими или уже отвыкшими — после Севастопольской обороны — различать во тьме извилистые контуры траншей и ходов сообщения, а главное, отличать свои позиции от чужих. «Ил» — не По-2, чтобы крутиться над передним краем часами…

Исполняющий обязанности командира полка майор Александр Васильевич Корнилов, нахмурившись, смотрел в карту.

— Ну, если все так понятно…

И вдруг встретил спокойный и ясный взгляд Галухина.

— И вам все понятно, Василий Григорьевич?

— Пока — почти ничего. Но до ночи еще есть время. Надеюсь, что будет понятно, товарищ майор!

— Я тоже на вас надеюсь, И очень прошу: как следует поработайте со штурманами.

Взлет был назначен на вторую половину ночи. Под каждую машину подвесили по шесть соток и по две двухсотпятидесятикилограммовые фугаски.

И вот самолет комэска Федорова на старте. Мигает зеленый огонь, взревывают моторы, срывают тяжелую машину с места, несут по раскисшей от непогод полосе. Лишь в конце ее самолет тяжело отрывается от земли — это мы узнаем по звуку.

Все облегченно вздыхают, расходятся к своим машинам. Дарьин, Жестков, Ковтун, Киценко, Дурновцев, Ольховой, я…

Ночной полет.

У каждого экипажа свое задание, у каждого свой маршрут.

У каждого летчика, штурмана, стрелка свой личный счет с ненавистными оккупантами…

— Штурман, видишь чего-нибудь?

— А как же, командир! Луна вышла, на счастье. Вон черная змейка… Тень от бруствера! Ракеты большинство на восток, значит их передок пролетаем… Сейчас буду выводить на боевой. Возьми десять вправо…

На артиллерийскую позицию зашли вдоль линии фронта. Несколько напряженных секунд — сброс!

— Во угодили! Прямо в окоп! — кричит Александр Кошкин, начальник связи эскадрильи, летающий с комэском за стрелка. — Точно в окоп, там от луны черная скобочка…

— Ишь ты, научился! Не спеши, дорогой, точно пехотка доложит…

Однако и в голосе штурмана явное удовлетворение. Просыпаются зенитки, вспыхивают лучи прожекторов.