– Я буду вести себя, как посчитаю нужным, – ответил Мелек Ахмар. – Но я удержу руку, пока не оценю, какие силы сможет на меня обрушить город. Зачем ты извлек эти чудеса из своего тела?

– Эти штуки… – сказал Гурунг. – Карма ведет счет с их помощью. Она почти способна читать твои мысли. Меня изгнали из города, так почему я должен держать эти бейджики в своем теле?

– Ты как Меммион, человечек, – Мелек Ахмар одобрительно хлопнул Гурунга по плечу. – Ты отказываешься преклонять колена. Ни один джинн не склонился бы перед таким унижением.

– В городе есть джинн, о великий.

– Отыщем и приведем к славе! – сообщил Мелек Ахмар. – Но сначала мне нужно изучить эту виртуальность. Я должен наверстать четыре тысячи лет сплетен.

Дорога в город был извилистой и вымощенной камнем. В былые годы, прежде чем воздух стал ядовитым и враждебным, по ней поднимался поток туристов, альпинистов и пилигримов. Люди в то время были в основном прикованы к земле. Это беспокоило Мелека Ахмара. Когда-то воздух был владением джиннов и птиц, и птицы не считались, поскольку большей частью были безмозглыми. Разум вышних сфер был представлен исключительно джиннами. Теперь люди парили с помощью невидимых нанотехнологий, носились вокруг на небольших гондолах, пролетали огромные расстояния на ракетах. Говорят, они полностью управляли гравитацией на далеких космических станциях. Сейчас он уже понимал эти термины и осознавал, как далеко они зашли за последние несколько тысяч лет. Еще, конечно, они запороли планету. И где джинны? Неужели мы полностью уступили Землю? Неужели их технология нагнула нашу магию? Немыслимо.

Они больше не использовали дороги. Все дороги мира каким-то образом лишись жизни, наполненные одинокими машинами, ковыляющими мимо рекламных щитов и брошенных, медленно ржавеющих стоянок. Это было странно. И никто не жил за городом. Невидимый холокост вынудил людей скучиваться в компактных городах, а природа тем временем медленно и начисто изглаживала следы человечества. Можно было подумать, что природа выиграла этот раунд, но Гурунг уверил его, что воздух отравлен, что без наноботов живые существа здесь жить не могли и почти все крупные млекопитающие погибли. Однажды они встретили изуродованного козла с двумя головами, что подтвердило слова Гурунга. Мелека Ахмара не заботили нанотехнологии или человечески болезни. Он откусил обе головы, а потом съел и остальное животное. Гурунгу это показалось забавным. Мелкий хом сидел на камне и наблюдал, покручивая свой большой нож и поедая орехи. Казалось, у него неистощимый запас.

На дороге не было путешественников. Прогулка здесь была смерти подобна. Гурунг носил маску и маленькую канистру, которая пыхала спасительными нанитами. Каждый дюйм его тела был покрыт специальной тканью. Он следовал лоции ветров и течений, прыгая от острова к острову подобно Васко да Гаме, останавливаясь в оазисах хорошего воздуха, огибая плохие участки, так что путь их растянулся на неделю, затем на две, и три. Это должно было стать эпической дорогой приключений и самопознания, но на самом деле было просто скучно. Мелек Ахмар прорвался бы по прямой, но слегка запутался в этом причудливом новом мире, так что следовал за человечком, восстанавливая силу. Однако злость его росла и ко времени, когда они дошли до границ долины, он был готов разнести кого-нибудь на атомы.

Наконец добравшись на рассвете к городу, джинн понял, что Гурунг тщательно продумал их прибытие. Первый взгляд ошеломлял. Солнце поднималось позади города, и он переливался всеми оттенками золота и меди куполов, пагод и металлических башен, невероятно грациозных шпилей и кристаллических сфер, и здесь была вода, льющаяся с небес, и деревья, растущие кронами вниз, закрепленные бог знает на чем… Катманду был прекрасен, он потрясал, он был волшебством.

Через мгновение Мелек Ахмар хмыкнул и сплюнул. Он был Королем Марса. Такие красоты его только раздражали.

– Это чудо мира, правда? – спросил Гурунг.

– Да, чудесно, – сказал Мелек Ахмар. – Могу представить маленьких хомов, вышагивающих по нему подобно петухам. Я хочу растоптать его, вскрыть эти летучие сферы. Я хочу выдрать те деревья вверх тормашками и ковырять ними в зубах. Однажды мы жили в городах. Я их ненавидел.

Да, и к сожалению в те день и ночь, когда эта выгребная яма Гангаридай наконец исчезла, я был пьян до изумления, вырубился в руинах Мохенджо-Даро и пропустил все веселье.

Гурунг улыбнулся. Он всегда улыбался.

Может он тронутый?

Они вошли сквозь Западные Врата.

Гамилькар Панде работал на Центральную Администрацию. Он был выходцем из линии бастардов благородного семейства кштариев, загадочным образом смешавшейся с карфагенской кровью – его мать была реликтом пунической славы – так что в его теле оказались перекрестки большей части истории, кровь исследователей и воинов, и брожение в какой-то складке мозга, делающее его неугомонными и жаждущим.

Никто толком не знал, чем он занимается, включая самого Гамилькара. Центральная Администрация сама по себе была странным местом, поскольку здесь особо нечего было администрировать. Городом управляла Карма, а у Кармы не было самосознания. Карму ничто не заботило, она просто делала свою работу, и делала ее чертовски хорошо.

Катманду функционировал без страха или упрека. Центральная Администрация была предохранителем, но как предохранитель сделанный из мяса, может справиться с ситуацией, где сама Карма провалилась? Мог ли Гамилькар Панде заставить поезда бежать в небе? Нет. Мог ли он вычистить из воздуха злые наниты, которыми мир забрасывал Катманду каждый день? Нет. Это и все остальное делала Карма. Или, точней, ее подсистемы. Главной работой Кармы было функционирование городских систем. В мире хватало ИскИнов занимающихся тем же, поддерживающих микроклимат, обеспечивающих водой, едой, убежищем. Карма занималась математикой. Ее работой было вести счет. Всему.

Время от времени случалась аберрация, возмущавшая обширный разум Кармы. Предположительно у нее не было чувства собственного я, так что никакого эмоционального подтекста ее тревоге не существовало. Все же Гамилькар его ощущал, этот легкий трепет в системах, обозначавший нечто иррегулярное. Его работой было расследовать. Никто его не назначал, во всяком случае на его памяти, но будучи человеком пуританской природы, он ненавидел сидеть без дела.

Его предыдущие попытки помочь получили одобрение Кармы. Конечно, именно этим Карма занималась – она оценивала работу, усилия, даже намерения всего своего стада, и она награждала баллами за службу обществу. Она просеивала все человеческое дерьмо и назначала ему цену, рыночную цену. И ее суждение не подлежало сомнению, ибо кто в своем уме будет спорить с грандиозной вычислительной мощью Кармы, чье создание было окутано тайной, в чьих системах не могли разобраться даже другие ИскИны?

И у Кармы не было своих желаний, ее системы были непогрешимы, она была безжалостно справедливой, прогнозировала далеко за пределами человеческого понимания, и находила истину в изобретениях и действиях, приносящих пользу городу, как инстинкт или логика млекопитающего никогда бы не смогли. Была ли она божеством? Кажется половина города так считала, но словно бы шутя, будто содержание карманного бога было теперь неотъемлемым правом человека.

Катманду был богат, Карма сделала его богатым сверх всякой меры. Гамилькар жаждал приносить пользу, действовать, но понимал, что его кредо безнадежно устарело. На сцену вышли новые виды философии, принципы, основанные на эпикуреизме и гедонизме, совершенно необходимые идеи, поскольку работы для всех этих пуритан, жадных до спасения души, попросту не было, никакой полезной работы: ни выращивания урожая, ни смен на заводах, ни армий для людей, ни дорог для прокладывания, ничего физического, ничего интеллектуального, только вереница человеческих реакций, поочередно друг друга запускающих. И когда тела могут исцеляться по прихоти, когда с мозгом можно играть на молекулярном уровне, почему не искать наслаждений, почему не исследовать абсолютные границы крайностей? В городе жили сибариты и сорвиголовы, безумцы и саванты, знаменитости знаменитые своей знаменитостью. Но все же люди, подобные Гамилькару, сохранялись, и так сохранялась неудовлетворенность, эта досада на свою бесполезность в необходимой работе для собственного общества, пока не пришла Карма, Карма, подправившая систему и назначившая цену и оценку, сделавшая людей полезными, поскольку видела все и вся, вдоль и поперек.