Кап. Кап. Двадцать лет тающего ледника, вымывающие давно погребенные валуны, раскрывают внезапный прямой угол камня, геометрическую странность в первозданной в других отношениях геологии Канченджанги, священнейших из гор, пяти вершин, собранных в сердце Гималаев, запретных для скалолазов, одного из немногих сохранившихся тайных мест на Земле.

Двадцать лет воды, капающей на слегка деформированный, шишковатый череп.

Мелек Ахмар, Властелин Марса, Красный Король, Владыка Вторника, Августейший Раджа Джиннов, проспав тысячелетие и пробужденный капризом воды и камня, обнаружил, что глаза его забиты грязью. И рот тоже. Он выплюнул пыль и рыгнул.

Его саркофаг был из простого камня, монолит, высеченный грубыми зубилами, тело небрежно бросили внутрь, а крышку накрепко залили цементом и заклятиями, конструктами поля, созданными каким-то мастером рун, словно все это было не уютным местом отдыха, а темницей.

Ей, конечно, саркофаг и был. Мелек Ахмар отправился спать не по своей воле.

Или, во всяком случае, не больше, чем любой другой, кого тюкнули палицей по голове. Насколько он помнил, сражения не было. Он пил. Какая-то храбрая душа подкралась сзади и проломила ему череп. Будто вчера случилось. Он попытался потянуться к голове и нащупать шишку, но, разумеется, конечности были связаны: сперва гробоподобной структурой камня, а затем и саваном, все еще сохраняющим часть силы, окутывающей Мелека паучьим шелком.

И эта неутихающая капель. Может это дьявольская пытка, придуманная врагами? Нет. Это было естественное таяние гребаного льда. Они его похоронили, а потом просто забыли. Мысль была невыносимой.

Он поискал поле, вездесущий источник силы, растекающийся по вселенной, доступный, видимый только джиннам, основу их превосходства. Все джинны могут манипулировать полем, искажать и направлять его в пределах сферы своего влияния, использовать для изменения самой природы материи и энергии. Ширина и сила сферы искажения разнилась от джинна к джинну; у некоторых они были слабыми, шаткими. Сфера Мелека Ахмара была размером с небольшую гору.

Он напряг свою сферу, и почувствовал, как сила сгущается, становясь почти вещественной. Заклятия, предназначенные его кастрировать, были в лохмотьях. Он разорвал их словно паутину, липкую и невесомую на его коже. Это тревожило. Заклятия и сами были конструктами поля, что-то вроде рунического сооружения, основательного и рассчитанного на века. Только время рушит заклятия. И сам камень был ноздреватым, будто дырявый домашний сыр. Камень время тоже не щадит. Время и вода. Сколько же, греб его, он проспал?

Он собрал свою силу. На этот раз, когда он вскинул руки, все вокруг рухнуло в радующей душу драматической манере. Саркофаг разлетелся на части, протыкая гору осколками рунического камня, а сеть заклинаний распалась, не оставив ни одной чернильной нити конструкта, чем подтвердили для Мелека Ахмара, что он был самым могущественным джинном, августейшим, величайшим. Слегка расстраивало, что никто поблизости не мог засвидетельствовать подвиг. Мелек не любил бахвалиться. Если великие свершения происходили без свидетелей, выходило словно их никогда не случалось, что жаль. Где были барды?

Мелек Ахмар поднялся на нетвердых ногах и обнаружил, что вынужден поддерживать себя полем искажения. Его проклятущие ноги атрофировались. Он посмотрел на икры и выяснил, что они необъяснимо усохли до половины своего могучего обхвата. Его бицепсы, его замечательные, любимые бицепсы, боже мой, они были едва крупней предплечий. При максимальном напряжении! Даже вены толком не вспухали. По крайней мере пузо спало. Как долго? И ни одного стража в поле зрения. Даже ворона, волшебной жабы или хоть кого-нибудь. Неужто они вправду о нем забыли?

Спотыкаясь, он выбрался из расщелины и начал долгое путешествие вниз. Настроение его ухудшалось с каждой минутой.

Четыре дня спустя он все еще ковылял вниз и раздражение его продолжало расти. Его тело было изможденным до смехотворной степени, его поле искажения не многим лучше – сморщившаяся штуковина, едва способная оторвать его от земли. Он убил горного козла и сделал из его шкуры обувь, так что теперь вонял тухлым козлом, что было еще большим унижением для джинна его калибра. Хуже того, лоскуты савана, которые он повязал саронгом, разваливались с каждым шагом, и его могучие гениталии шлепали самым неловким образом. Он, конечно, был одарен длиной и объемом достойными короля, но холодный горный воздух и бог знает сколько лет спячки, должны были нанести урон, так ведь? Как в таком состоянии терзать невинных хомов? Он был в бешенстве, достаточном, чтобы равнять горы. В прошлом, разумеется, он это проделывал. Кто-нибудь помнит величественные вершины Лемурии? Именно. Вот это были охренительные дни.

Сбежав от реальности в приятные воспоминания, он ускорил шаг и почти пропустил низкорослого, неприметного гуркху, развалившегося на камне, немолодого мужика с необычайно впечатляющими усами, явлением напомаженной, ухоженной красоты, и даже если она была слегка куцеватой – вздымающиеся концы были симметричны и безупречно нацелены вверх. Человек с удобством сидел на камне и подкручивал вышеупомянутые усы, зажав в зубах пока еще не зажженную самокрутку. На нем была простая одежда и казалось, его не особо заботил дикий холод. В его поведение чувствовалась какая-то живая легкость, словно он владел этими горами и проводил на досуге инспекцию.

Мелек Ахмар, чуть не споткнувшись о него, остановился и раскинул руки.

– Дрожи передо мной, хом! Я Мелек Ахмар, Великий Предел Тигра, Энлиль Зиккуратов, Разрушитель Гор, Властелин Вторника! Я вернулся!

– Бхан Гурунг, – гуркха сверкнул улыбкой, белые зубы на фоне обветренной темной кожи. Он протянул руку.

– Кхм, да, ладно, – сконфуженный Мелек Ахмар обнаружил, что пожимает руку жалкому, нетитулованному хому. Было что-то неотразимое в его беззаботной улыбке.

– Орех хочешь? – спросил Гурунг.

Присмотревшись внимательней, Мелек Ахмар заметил, что этот негодяй колол фисташки своим изогнутым кукри и поедал их. Камень, на котором он сидел, был усеян их скорлупой. Это было позором. Но Мелек Ахмар умирал с голоду.

– Соленые? – спросил он.

– Что за преступник солит фисташки? – возмутился Гуранг.

– Согласен, – ответил Владыка Вторника. – Ну, двигайся тогда.

Не совсем так он представлял свой первый день среди хомов. С другой стороны, на солнышке холод чуть спал, фисташки были сладкими, а усатый мужик неплохо управлялся с кукри.

– Ты хороший хом, – сказал он Гурунгу с набитым ртом. – Я поклялся расчленить первого встречного, но нет. Узри мое невероятное милосердие. Удержу руку. Но учти, что рано или поздно нужда кого-нибудь обезглавить станет непреодолимой.

– Я знаю подходящее место со множеством людей, нуждающихся в обезглавливании. Но сначала надо вздремнуть.

Гурунг жил в лачуге, пристроенной к пещере. И если честно, это довольно великодушное описание. Пещера не была одной из тех подобных соборам конструкций, что прославляли скрытое великолепие природы. Она больше походила на место, где мог перезимовать, зализывая раны и суля жуткие кары соплеменникам, как только придет весна, оголодавший медведь-коротыш, изгнанный из медвежьего клана,

Король Марса, привыкший к дворцам Луксора, забытой роскоши Гангаридай и бесстыдному богатству Лхасы, был совершенно не впечатлен.

– Ты живешь здесь?

– Все Канченджанга мой дом, – важно ответил Гурунг. – Здесь просто вещи храню.

– Ты живешь здесь. В этой хибаре. Пристроенной к дыре в горе.

– Ты говорил, что из каменной коробки выполз.

Этот факт Мелек Ахмар оспорить не мог и слишком устал, чтобы в полной мере разъяснить весь масштаб былого величия и авторитета, так что он ограничился сердитым взглядом. Взгляд, впрочем, тоже получился так себе, поскольку Гурунг его проигнорировал.