Остин окинул взглядом задумчивого Люку, пересекся с Хегельдером и Эллионом, оглядел мрачного огра и воодушевленных Левеандила и Рамендила и принял решение:

— Идем к перевалу.

* * *

Над вершиной хребта поднималась луна. В ее серебряном свете блеск холодных северных звезд мерцал бледно и уныло. Клочья тумана плыли над продрогшей, покрытой вечными льдами, землей. В дымчатой дали высились зубчатые отроги гор, укрытые нетающими синими шапками; их бледные силуэты обнажались обломанными зубьями на фоне ярких звездных шатров. Ледяной пронизывающий ветер повизгивал в скалистых трещинах и в изломах ущелий. От пугающего эха, раскатывающего в ночи голосами горных чудовищ, в жилах застывала кровь.

Часовой поежился и натянул на плечи шерстяное одеяло. Проклятый холод, проклятые горы — даже возле костра он продрог и озяб, как последняя собака. Черный гоблин нехотя высунул громадную пятерню и подбросил в огонь веточку чахлой березки. Пламя заворчало, озарив часового красноватым золотом, но не теплом.

Затрещали восточные склоны, земля сотряслась от глухих ударов — с западного склона сошла лавинная река. В воздух взметнулась снежная пыль, из темноты донеся перепуганный птичий крик, громко захлопали крылья.

Черный гоблин глухо зарычал и накрыл голову одеялом — его распирало от ярости. Проклятый Костогрыз и одиннадцать его разведчиков все еще не вернулись, а должны были — на закате и с добычей! как это сподобились сделать другие, разосланные на запад, восток и юг. А эти — ушли на север и пропали, будто ведьма унесла на летающей метле! Из-за них командир не двинул легион дальше (на юго-запад), а приказал заночевать вторую ночь подряд на продуваемом ледяными ветрами перевале и гаркнул:

— Завтра на рассвете разошлю «кротов». Не мог Костогрыз просто взять и пропасть. Тут дело не чисто — надо вызнать, кто засел на вершинах северных скал. Если беглецы из эльфов — вот повезет! Возьмем добычу и рабов на сотни золотых пейсов!

Часовой высунул клыкастую морду — снежная пыль осела, морозный воздух снова стал резок и прозрачен, как осколок хрусталя. По периметру горели сторожевые костры; луна, как задумавший лихо вор, кралась по выбеленным изломам хребтов; свист и визг оглушал до беспамятства. Гоблин сморкнулся и бросил в костер кусочек коричневой коры.

Сзади — у входа в палатку посмеивались и хрустели снегом солдаты. Звенели браслетами и ожерельями, гремели посудой из феррского фарфора, шелестели халлийскими шелками. Два десятка гоблинов делили добычу, награбленную в предгорном селении огров.

— Харх, — хрипел один, — либерское вино! Вот, отродья! Отдавать не хотели! Пришлось забрать силой!

— Дай хлебнуть, Рубака. Согреться.

— Все не выпей! Мне оставь, харх, харх! Ах ты, крыса! Сказал, оставь немного!

— Заткнитесь, собаки! — Прилетел страшный хрип от соседнего костра. — Спать, не даете, скоты! Еще слово, и клянусь Прахом, я перережу ваши каленые глотки!

— На кого рот открыл! — Заревел, тот, что носил имя Рубака. — Ну, повтори!

Зашелестели выхваченные из ножен одноручные мечи. Раздались дикие хриплые крики. Ломко захрупал под сапогами снег. Зазвенело железо. Удар, еще удар. Скрежет. Звон. Глухое падение и вопль.

Часовой хрипло захихикал — досталось же кому-то. В отсвете костра его раскосые глаза блеснули червонным золотом.

— Нет! Не… — завопил солдат.

Разборки, драки, потасовки и членовредительство были средь грорвов делом привычным. Но до убийств не доходило. Все потому, что провинившегося ждала публичная казнь, а заодно и казнь десятка в котором он служил.

— Получил, харх, — ревел победитель, клацая клыками, — вот твой грязный язык!

Брошенное тихо упало, а поверженный мычал и скулил, катаясь по снегу.

— Без языка будет не просто разевать поганый рот на Рубаку! Понял! Я Рубака Свирепый! Ха-ха-ха! Эй, ты, а ну дай вина!… Ммм, либерское! Хорошее!

От горящих поленьев разлетелись горящие искры. Часовой втянул голову в плечи и зарычал — проклятый перевал, проклятый холод, проклятый ветер, — дует, как из подземных кузнечных мехов гномов Сапфировых гор, не смолкая ни на минуту.

…Давно перевалило за полночь. Лагерь грорвов, разбитый на перемычке скалы, дремал в зареве сторожевых костров. Лунный свет наполнял Речную Чашу голубым мертвенным светом. Над палатками носились клубы густого черного дыма. От истоков извилистых ручейков, скованных льдами, катились визгливые снежные вихри. Глаза гоблина-часового слипались, мороз отнимал желание шевелиться. Сейчас бы прилечь и задремать под песнь суровой зимней ночи, но нельзя — часовому спать не полагается.

Около валуна, скатившегося с западного склона Драконовых гор Прах знает когда, что-то шевельнулось. Часовой пригляделся и заметил в блеске снежного океана две высокие гибкие тени. Возникнув из зыбкого сумрака, они застыли неподвижно — их длинные светлые плащи серебрились в лунном свете, за спинами поблескивали рукояти благородных клинков; миндалевидные глаза первого бликовали, а вот глаза второго полыхали ярким холодным металлом.

Темный эльф!

Часовой вскочил, роняя одеяло и распахивая рот. В воздухе колюче свистнуло. Он отлетел и рухнул на спину, как от мощного удара в грудь — из правого глаза торчала оперенная эльфийская стрела.

Визгливый порыв обжигающего ветра уложил на бок сотни мерцающих точек, рассыпанных по перевалу. Рвано дернулись пологи шатров командиров. Два стяга с рисунком ветви и коршуном бесшумно уронило на темный сугроб. И вдруг ночь пронзило жужжанием — западный и восточный фланги лагеря накрыло градом стрел.

Гоблины непонимающе выскакивали из палаток, орали, хрипели и падали замертво. Колючие «волны» косили сонных солдат и утыканные тела валились на утоптанный и почерневший снег. Загремел барабан, призывая к обороне. Барабанщик в одном полушубке ударил в четвертый раз и слег с эльфийской стрелой. Лагерь наводнился оглушающими криками и лязгом, хрипами и грохотом. Солдаты метались меж дрожащих костров и сыпались на ледяную твердь спевшими по осени плодами.

Из командирского шатра выскочил вожак и три его помощника. Гоблины оскалились в яростной злобе — еще никто и никогда не атаковал их несокрушимый, полудикий легион так дерзко и жестко. Стрелы налетали из-за навесов скалистых хребтов, затмевая землю тенями, и косили, косили, косили…

Рассвирепевший вожак отдал приказ первому помощнику.

— Наглецов брать живьем! — Проорал тот, повторяя приказ, но тут же обмяк, заваливаясь на стоящего рядом солдата — в его лбу сверкнуло древко эльфийской стрелы.

Вожака перекосило — врагу несдобровать. Он поймает потерявших страх эльфов (то, что напали эльфы, сомнений уже не осталось) и лично будет поджаривать пленных на медленном огне, а эльфийского командира, посмевшего привести малочисленный отряд — распнет и у еще живого вырвет сердце!

— Ты! — Выхватывая одноручный меч, рявкнул он второму помощнику, — обходи западный хребет и атакуй засевших там лучников. Ты, — обратился он к третьему, тому, кого величали Рубакой, — берешь сотню и вырезаешь всех, кого найдешь за восточными валунами! Вы, — гаркнул оставшейся полсотне, — за мной!

Гоблины, прикрываясь щитами, рванули в темноту, продуваемую ледяными ветрами. Справа трещал гасший костер. На сугробе трепетался оскверненный гоблинский стяг.

Из туманной взвеси, разорванной ветром, вышли высокие статные эльфы: широкие двуручные клинки переливались вспышками лунных лучей, под светлыми плащами блистали тонкие и прочные стальные кольчуги. Первым среди равных высился темный эльф.

— Взять их! — Вожак махнул искривленным мечом.

Легионеры, взревев, кинулись к малочисленному противнику. Вспыхнули одноручные мечи, вскинутые над лысыми чернокожими головами. Эльфы рассыпались, окружая полсотню кольцом, и легкая эльфийская сталь схлестнулась с тяжелым железом грорвов. Снег умылся дождем из оранжевых искр. На промерзшую землю полетели тела в фонтанах крови и пара.

Клинок Люки летал над звездным небом неуловимой молнией. Длинные золотистые волосы взметнулись — он развернулся, окруженный сразу тремя гоблинами, и рубанул одного. Второй и третий навалились сзади — над ухом прошипел меч неприятеля. Только отменная реакция помогла Люке отклониться влево — острие слегка чиркнуло по скуле, а не отхватило ухо и полчелюсти целиком. Щека загорелась от боли. Янтарный Огонь развернулся и разрубил сначала второго, а потом третьего грорва.