После полуночи, когда дети уснули, а городская суета поблекла во мгле, Селена вернулась к разговору, который сама так холодно прервала.

Габриэл, опустив голову, водил пальцем по тоненькой кромке перламутровой чаши с терпким нектаром.

— Я хочу, чтобы ты ушел с королевской службы, — проговорила она тоном, не терпящим возражения.

Он поднял голову, отнял палец от прохладного металла.

— Почему?

— Я не хочу потерять еще и тебя, брат. Все только и говорят о грядущей с Верхним Миром войне. А ты… ты старший маршал Его Величества! Если начнется атака ты будешь на передовой. Я с трудом пережила потерю Дреда, и дети тоже. Я не переживу…

Селена уронила голову на руки и, не сдерживая себя, разрыдалась, всхлипывая в голос. Габриэл быстро поднялся и заключил ее в крепкие объятия, но тут же поморщился. Да что же за день сегодня такой! Чувства бились из темных сердец ледяными фонтанами и ни Габриэл, ни Селена не могли их запереть на замок и запрятать на дно — туда, где им самое место.

— Не надо, Селена, не плачь — это не достойного темного эльфа. Слабости и слезы не наш удел. — Габриэл гладил ее шелковистые волосы. — Твой муж был достойным воином. Он умер на поле битвы, как истинный шерл, без страха и с именем короля на устах. Ты не должна носить траур так долго. С его кончины прошло несколько лет. Раны затянулись. Мы не можем оплакивать его вечно. Так гласят Три закона. — Габриэл вздохнул. — Дред был мне другом лучше, чем я ему. Я не смог спасти его тогда.

— Это не твоя вина. Его отряд попал в засаду черных гоблинов.

— Да, но они ставили сети на меня, а в них угодил твой муж.

Селена с удивлением услышала горечь в голосе брата. Легкая скорбная усмешка коснулась его губ.

— Гоблины его жестоко пытали. Хотели вызнать маршруты, которыми я передвигался по дорогам Верхнего Мира. Он был еще жив, когда я ворвался в их лагерь. Я помню… умирая на моих руках он просил только об одном, чтобы ты и мои племянники никогда не познали войны.

— Прошу Габриэл, умоляю, — Селена вцепилась в его запястье стальной хваткой. — Уйди со службы. Послушай старшую сестру. Мое сердце чует беду. Страшную беду. Я гадала на рунах…

— Что? — Удивился Габриэл. — Гадание на рунах запрещено. Оно возведено в ранг тяжких преступлений и карается смертью.

— Знаю.

— Откуда они?

— Отец отдал. Не об этом речь, — продолжала она почти шепотом, — руны сказали, мы все: ты, я, Эджиннал, Агата в опасности, пока ты не оставишь службу. Прошу, во имя светлой памяти твоего друга и моего мужа брось военное дело, займись чем угодно. Прошу.

— Руны сказали? — Небрежно осведомился Габриэл, отстраняя сестру. — Очень интересно. Что еще тебе сказали руны?

— Клянусь, я больше ни о чем тебя не попрошу. Уйди со службы…

— Я старший маршал Его Величества, Селена, и свято чту Кодекс Воина! От несения службы меня может освободить либо указ короля, либо смерть! Никак иначе!

Холодно отчеканив отказ, Габриэл развернулся и покинул дом сестры.

* * *

Мерэмедэль, объятый покоем, спал. По крайней мере, большая его часть. Пока одни нежили холеные тела на пуховых перинах, другие терпели жестокие, унизительные муки в сырых, зловонных подвалах.

… Разгневанный надзиратель Эрл стегал пленного эльфа с дикостью разъяренного зверя. На окровавленной спине того не осталось живого места, рубашка серела лоскутами, кровь залила тюремный пол.

— Теперь будешь исполнять, мои приказы? — Рычал надзиратель. — Не слышу, отвечай! Будешь, исполнять мои приказы, а не препираться, проклятое белобрысое ничтожество!

— Да, буду, — сквозь обжигающую боль шептал исполосованный пленник, закованный в кандалы.

— То-то же, — брезгливо сплюнул Плетка и развернулся к клеткам.

Хлыст угрожающе взметнулся в полумрак, полоснув о сводчатые камни.

— Запомните! Теперь вы собственность короля Теобальда! А значит, и моя! Любой, кто еще раз ослушается приказа, как этот, — он кивнул в сторону эльфа, прикованного к стене, — так легко больше не отделается. Всем ясно?

Мертвая тишина стала ответом.

— Чудно! Все — на выход! — Скомандовал он. — Пора на рудники!

Младшие надзиратели поспешно бросились отпирать засовы и выкидывать пленников в коридор.

Эридан, измученный ранами, смертью учителя, гибелью Лесного города и спасенный волей Габриэла, безвольно подчинился. Когда крепкие руки сковывали его и остальных единой ледяной цепью, он закрыл глаза. Последние часы смешались для него в бесконечный кошмар, из которого, казалось, не было спасения ни телу, ни душе. В ревущем сознании юного эльфа билась всего одна мысль — мысль о сестре Арианне, оставшейся в неведении о том, куда пропал ее младший брат.

— Сестра моя, — прошептал бескровными губами Эридан. — Услышь меня. Помоги мне.

— А ну, пошли! — Взревела каленая глотка Эрла. Над пленниками свистнул хлыст.

Построенные по двое пленные, гремя кандалами, поплелись во тьму подгорного перехода, изрыгавшего холод и сырость. Здесь среди камня и мрака они теряли всякую надежду на спасение; свет, горевший в их сердцах, медленно умирал.

Из темноты коридора донесся глас:

— Стойте! Именем Его Высочества! Стойте!

— В чем дело? — Раздраженно взревел надзиратель, оборачиваясь.

Солдат подбежал и протянул свернутый трубочкой указ. На кончике серебристого шнурка блестела королевская печать. Эрл сорвал ее и пробежался по письму.

— Кто из вас ученик некого Алиана Горного Лиса?

Пленные угрюмо молчали, некоторые постанывали, иные тяжело дышали, но на их лицах не отразилось участия, будто они вообще не слышали вопроса.

— Повторяю, — зарычал Плетка, и его рука потянулась к хлысту, — кто из вас ученик чародея? Отвечайте, или вам всем не поздоровиться.

— Я, — тихо прошептал Эридан и выступил из толпы, — это я.

— Взять его, — скомандовал солдат.

Двое помощников кинулись к худому и бледному юноше, сняли кандалы и, больно заломив руки за спину, потащили в подземелье.

— Куда меня? — Застонал он, тряся грязными волосами.

— В пыточную!

Не ради насилия и убийств куется правый меч

(Рудаки)

Габриэл возвращался по улицам, окутанным сновидениями, и старался привести сознание под контроль разума, не сердца. Спор с сестрой оказался не к месту и некстати. Вымотанный незапланированным походом, он мечтал побыстрее вернуться домой и забыться глубоким сном. Судя по песочным часам, перетекавшим в северной стене королевского дворца, над Верхним Миром сияло полуденное солнце, в мире же Подземном царила глубокая ночь. Пока Верхний — жил, Подземный — спал. Но стоило солнцу упасть за горизонт, Верхний погружался во мрак, а Подземный открывал очи, всматриваясь в наступившее будущее.

Молчаливый Мерэмедэль восхищал. Своды в кварците мерцали подобно звездному небу. Величественные короли древности, запечатленные в камне и серебре, печально провожали одинокого эльфа, на секунду уловившего прелесть бытия.

Темные были глухи и слепы к красоте и совершенству, живя по строгим правилам их мира. Три Закона — вот истина для темного эльфа, его жизнь и его смерть. Дети Сумерек редко восторгались поэзией, не воспевали любви и подвига, не слагали легенд о великих героях, не пели хвалебных песен, лишь изредка восхищались лунным светом, тонувшим в серебре озер, да поминали предков павших смертью храбрых. Доходило до того, что порой они не замечали даже смены времен.

Но не Габриэл. Лорд главнокомандующий был иным, хоть отчаянно это скрывал и всячески пытался искоренить в душе искру света. В нем возобладал рассвет, не сумерки. Молодому шерлу это доставляло много проблем. Нередко его обвиняли в милосердии к врагу или мягкотелости недостойной старшего маршала королевства. Впрочем, сердце он не слушал с самого детства, научившись прятать любые чувства под каменными масками безразличия и хладнокровия.

Далекий мучительный крик привлек его внимание. Он без труда уловил: кричали с южных окраин. Там располагались тюрьмы и пыточные подземелья. Поморщившись, Габриэл ускорил шаг. Надзиратели опять пытают и допрашивают пленных. А вообщем, какое ему было дело до чужих страданий.