В те сутки насильной прикованности наручниками к трубе в каком-то подвале я отказался от человеческой реальности и жил в океане — охотился и свободно плавал. Я только разминал мускулы, чтобы не затекали — труба проходила низко. По нужде меня не водили, и я старался мочиться подальше в сторону, насколько мне позволяли труба и наручники. Я не пускал никакого осознания унижения в свои мысли — а те, кто меня поймали, хотели меня именно унизить. Неверный расчёт — тот, кто готовиться к неизбежной схватке за жизнь не может чувствовать себя униженным, чтобы с ним не происходило.

Потом меня допрашивал какой-то уродец. Говорил:

— Не дёргайся. Ты попался, — и ещё что-то, какие-то надменные человеческие слова.

Знал бы он, кому это говорит. Добыча возомнила о себе лишнего и набралась наглости угрожать настоящему хищнику. Неужели то, как я убил тех первых троих, ни о чём не говорило этим напыщенным дуракам? Полное отсутствие чутья и понимания своего места в мире.

Добыча, рождённая добычей, не способна перейти в разряд хищников. Никогда. Единственное, что ей доступно — войти в стайку мелких ненастоящих хищничков. Немало таких стаек, кланчиков, бандочек, прайдиков бродит вокруг да около бесчисленного человеческого стада. Я, пока жил в человеческой шкуре, постоянно ощущал их присутствие. Они всегда ищут, где ухватить что-нибудь, всегда готовы добить ослабевшего, загрызть беззащитного. В толкучке вокруг падали они могут куснуть другого такого же хищничка за лапу, поскалить клычки, визгливо рыкнуть — и потому уверены в своей кровожадности и отчаянности. Некоторые из хищничков даже мнят, что пасут людские стада. Но у них тоненьки шейки, легко ломающиеся с одного удара. Хищнички — такая же добыча, как и всякая другая, не лучше и не хуже во всеобщем поголовье, да только никогда этого не понимают, пыжась от самовыдуманной исключительности. Но превосходство настоящего хищника оставалось на моей стороне.

И я воплотил это превосходство — умертвил всех, кто мне мешал и угрожал. Помню, как мне понравился тогда запах крови убитых. Именно тем понравился тот запах крови врага, что так пах теперь тихий и безопасный враг. Тогда — или чуть раньше, или чуть позже — я понял, кажется, почему люди могут убивать не для того, чтобы съесть.

Пули мне тоже очень понравились в тот раз. Пули — крошечные кусочки металла — вылетали, повинуясь нажатиям на крючок пальца моей руки, то есть, повинуясь моей воле. Верные мне, как продолжение моих собственных рук, кончиков пальцев, пули проникали в тела врагов на большой скорости и безвозвратно разрушали эти тела. Мне нравилось такое послушание. Я с удовольствием и совершенно ясно представлял себе, как пули пронзают ткани, мускулы, дырявят лёгкие, сердца, желудки, а потом всё заливает кровь из обрывков артерий. Приятно такое представлять про врагов.

Пули вполне компенсировали неразвитость моего тела. Но хищнички очень любят наращивать себе мускулы. Там, в службе безопасности компании мне пришлось тащить в кабинет три грузных мёртвых тела. Зачем они себя так откармливали? Чтобы мне тяжелей было их волочь? Масса тела очень мало влияет на возможность выжить в воздушной среде.

Я прекрасно понимал, что по моим следам бросятся, подвывая от страха и подбадривая друг друга. Пусть себе. Охота мне не внове. Если на меня охотятся, то и я охочусь.

Служба безопасности компании доказывала, что не зря ела свой кусок упавший со стола хозяев — после охоты вычислила меня почти сразу же и взяла. А когда я ушёл из ее щупалец в её офисе, служба безопасности, конечно же, наплевала на мою предупреждающую — кровью на белой стене — записку и вознамеривалась действовать подобно загоняющей добычу стае бойких хищничков. И вскоре первые из стаи попытались вцепиться в мой бок.

На даче, где я жил тогда, меня ожидала засада. Еле-еле получилось увернуться от первой пули. Моя кровь быстро заходила по жилам, разнося гормоны возбуждения и обострения чувств и движений. Тот, который стрелял в меня, наверняка пребывал в уверенности, что его засада удалась, что я в ловушке и пропал. Он просто ждал, что я покорно позволю ему себя убить. Тихая ярость поднялась во мне ядовито-жёлтой волной. Настоящий хищник вышел из спокойного меня, расправил мускулы и начала вести мое тело без участия моего сознания. Я перебил засаду почти инстинктивно. Тяжело для тела, но весело для подсознания. Сознание не участвовало, лишь фиксировало результат.

В конце концов я не мог не разобраться с главным хищничком. Или умереть. Смерть не слишком меня беспокоила, я уже приготовился к ней. В океане. И на суше.

Хищнику сподручней резать или душить, но почему-то мне чаще выпадало стрелять. Такое уж складывалось окружение. И охотясь на главного хищничка, я много стрелял. Перебил немало «случайно подвернувшихся». Но случайная смерть — миф, придуманный обречённой добычей. Тот, кто вкусно ест, просто должен быть готовым к тому, что судьба его откармливает кому-то или чему-то на съедение. Кто-то или что-то может сомкнуть челюсти на горле в любой момент. Щелчок зубов — и конец. А самого основного хищничка службы безопасности я всё же зарезал.

Когда после удачной охоты я въезжал в по-человечески родной мне город, в океане на меня собиралась обрушиться вторая волна нападающих змеев.

В океане охота на меня шла уже давным-давно. Первый из морских змеев, плывущих меня сожрать, находился по океанским меркам не так уж и далеко. И он уже не отвлекался ни на что, а равномерно отбрасывал назад могучим хвостом разделяющее нас расстояние. Я сосредоточился на том, чтобы поскорей отрастить свой средний боевой гребень, на самой макушке головобрюха.

Получеловеческий сон-кошмар прорвался ко мне той ночью. Мне снилось, как толстая, упругая, непобедимая сеть поймала меня в океане и надёжно опутала. Я напрягал в неимоверном усилии все мышцы тела, каждую жилку, чтобы освободиться — но был бессилен. Настолько бессилен, что рычал и плакал от унижения.

Мне было не понять, в каком я теле, морского хищника или человека, щупальца у меня или конечности. Незаметно сеть пропала, но я не стал свободен. Всё моё тело, каждая моя рука, нога — или каждое щупальце — оказались зажаты в клешнях или частозубых, как пилы, пастях. Я изумился, когда увидел, что сухие, как палки, ноги с пучками рыженьких реденьких волосков, заканчивающиеся широкими клешнями, закусившими мои члены, растут из меня же. И извивающиеся толстые чёрные шеи с гладкими безглазыми головками, уснащённые капканными щелями широких зубчатых ртов — шеи тоже росли из меня, а шилозубые головки впивались в моё тело, почти в основания своих же чёрных шей.

Я всё видел, всё понимал, но не мог ничего изменить. Я не слушался самого себя. «Отпусти», — хрипел я, но в ответ клешни и зубы только крепче сжимались и вгрызались. Местами красная, а местами зелёная кровь сочилась из меня. Я слабел. Я сам себя губил…

Полупроснувшись, я вынул себя из кошмара. Сон растворился. Подушка липла к щеке тёплой сыростью от пота, а может и от слёз.

Слегка рыжие от ржавчины струи душа кололи меня. А где-то далеко, далеко, за облезлой дверью гостиничного номера, за границей города, за равнинами и горами, далеко, но достижимо, плескались океанские волны и маняще пахли йодом и солью. В том океане бессильно бесилась и скрежетала зубками, ломая острые зубные кончики, ненужная ассоциация — рыбка-смерть.

На улице неожиданный солнечный свет заставил меня прищуриться. Город снова лёг предо мной наследственной охотничьей территорией. Где-то в этом городе бродила сухопутная смерть: костлявая, в чёрном капюшоне, с кривым лезвием на древке, улыбчивая и равнодушная ко мне.

В эти два дня я собирался просто отсидеться. Затаиться. Если получится. Я знал, я чувствовал — облава сужается. По моим следам шло слишком много всяких загонщиков, и служба безопасности компании уже не играла главной роли в облаве. Когда преследователей слишком много, их количество переходит в качество смертельной угрозы. От мелких хищничков ещё можно было отбиться, запутать следы, повернуться лицом к лицу и передушить. Но против цепных псов закона, верных слуг государства, вооружённых автоматами, гранатами, дымовыми шашками и одетых в бронежилеты, никаких шансов не существовало. Во-первых, они были неистребимы — на место убитого тут же вставало двое свежих. И, во-вторых, их сила заключалась в полном равнодушии ко мне и моей судьбе — они от меня ничего не хотели, им просто приказали взять меня. Невозможно долго противостоять тем, для кого загнать и убить — систематическая работа.