— Слушай, а как бы мне переночевать культурно? — спросил я круглолицего водителя-сутенёра.

— Если деньги есть, то всё возможно, — заухмылялся круглолицый.

Мне захотелось выдавить эту ухмылку кулаком, но я не стал этого делать.

Человек сидел на берегу, у самой кромки мокрого от волн песка, и его взгляд растворялся в горизонте закатного океана. Я нашёл его и выбрал. Он был не идеальным кандидатом, но он всё-таки умел разглядывать даль и закат. Другие люди этого не умели и не хотели уметь, а этот даже мог легко представлять себе, что солнце — круглая уставшая рыба, ныряющая в океан спать. И, что очень важно, он был далек от всяких примитивностей и крайностей в своих мыслях.

Я разогнал всех остальных людей с берега, внушив им необходимость пойти суетиться подальше от береговой черты. Но всё же мы с человеком были у берега не одни — чуть поодаль и мористее ходил кругами выследивший меня морской змей. Змей совсем обнаглел — ничуть не скрывался, почти явно за мной охотился. Человек тоже видел змея и мыслью шёл за увиденным: «Что там за гладкое и толстое тело ныряет и перекатывается над поверхностью воды? Ух! Большая туша — постоянно видна лишь часть огромной спины. Может это ныряет кит? Нет — всё тянется и тянется, всё перекатывается и перекатывается бесконечная спина. Ух-ты, а хвост-то острый, как у змеи! Это вовсе не кит».

И тогда над волнами, уже гораздо ближе к берегу поднялась громадная голова земноводного с широченной, как бы постоянно улыбающейся, пастью. Два холодных зрачка впились в человеческие глаза на мгновенье — и голова нырнула, чтобы больше не показаться. Сначала человечек ужаснулся увиденным, «поплыл» безвольно, но тут же одумался, «перевернулся со спины на лапы», начал мыслить реалистично: «Ну и монстр! Получается, динозавры-то выжили!»

Змей надоел мне, я решил не обращать на него внимания. Я заставил избранного человека посмотреть вниз сквозь воду и увидеть мои глаза. Через много-много дней странно было вспоминать своей новой памятью, как смотрел самому себе в глаза. У меня, оказывается, зелёные, слегка фосфорицирующие золотистым глаза с квадратными зрачками. Да, да, квадратными. А смотрел я по-доброму, мне незачем было пугать моё будущее тело. Потом легонько стукнул мягким щупальцем гипноза в человеческий лоб, и человечек начал плавно терять сознание, боком валиться, мягко укладываться на жёсткую поверхность, будто бы для сна. Для самого главного в жизни сна.

Мое светлое создание — сгусток моих лучших нервов, мускулов и желаний — вновь отделилось от своего гнезда из щупалец на моём теле. Я наполовину приподнял головобрюхо из воды, чтобы видеть происходящее хотя бы одним глазом. Псевдосущество, оторвавшись от меня, сделало небольшой круг под водой, чтобы разогнаться. Набрав хорошую скорость, оно понеслось прямо к берегу, а за несколько шагов до кромки воды выбросило особенно сильную струю воды из трубки-сопла сзади, выскочило в воздух, распласталось в плоскость всем белёсым тельцем, пролетело полосу вялого прибоя и нежно спланировало прямо на человеческое лицо.

Проваливающийся в забытье человек успел увидеть летящее к нему мое создание, янтарно-ясное, почти светящееся в сумерках. Коротко мелькнула последняя самостоятельная глупая человеческая мысль: «Мой ангел-хранитель летит…». И человек погрузился в гипносон, как в тёплую воду, сложив губы, будто для поцелуя.

А у моего псевдосущества быстро расправлялись хоботки, до этого момента скрученные в тугие спиральки — запасные средства проникновения в мозг. Хоботочки вползли под веки человека, скользнули вдоль его глазных яблок и безболезненно вошли в нервные пучки его глаз. Сквозь тончайшие мускулистые трубочки хоботков пошли червячки моих нервов, выдавливаемые, как из тюбиков, ввинчиваясь дальше и дальше, в глубину человеческого мозга. Клубочки и сгустки нервов, из которых складывалась эта моя частица мозга, моё светлое творение, моё псевдосущество, быстро разматывались в нити, перетекали в мозг человека — и перетекли все, без остатка. Псевдосущество, лишившись нервных тканей, утратило жизненную силу и легло серым мокрым прахом на человеческие щеки. Я удовлетворенный нырнул в воду, чтобы плыть в свою долину. Дело было сделано. Отныне не просто часть моего мозга жила в мозгу человека и мыслила в нём, а я сам в нём жил и мыслил.

Сложными зигзагами я путал морского змея, который не отставал, но поймать меня не мог. Или пока не хотел. Постепенно я выбрался в то место, где часто проплывали самоходные железные людские творения, и прикрепился к первому же днищу. Несколько пересадок с железки на железку, небольшое самостоятельное плавание — и я дома. Морской змей безнадежно отстал.

Всё стало странно и весело: я возвращался в свою долину, но в то же самое время я приходил в себя на далеком пляже в незнакомом пока теле, поднимался, пошатываясь, заходил по колени в воду, смывал с лица серую слизь остатков псевдосущества. И удивлялся новым ощущениям осязания — чувства от прикосновений человеческой руки к предметам и даже к собственному телу в воздухе и в воде очень не походили на то, что я до тех пор знал. Всё иначе. И не особенно-то себя самого узнавал. И не очень-то верил самому себе.

Проститутка наверняка пила, как лошадь, и курила, как пароходная труба. И «экстази», пожалуй, она любила больше конфет. Но, несмотря ни на что, её молодость пока цвела — кожа отливала спелым цветом какао. Я трогал её щеки, поглаживал её ягодицы и груди — всюду моя рука находила гладкую упругость и персиковую нежность. Я вспомнил о бренности тел, о внешней лёгкости прихода смерти, постарался отогнать непонятную тоску, лёг на спину и спросил:

— Откуда ты такая шоколадная? За границей загорала?

— Ага, за границей полярного круга… Где у меня деньги? На солярий еле-еле хвататило… А за границей хорошо… Свози меня, котик, на курортик… Ты такой милый… — проститутка расплылась в привычных песнях жалобы на жизнь в ожидании «бонуса».

Я не ответил, моё тело совершенно неподвижно лежало на спине и лишь редко-редко дышало животом. В полной расслабленности я радовался тому, что уже завтра моё человеческое тело — я сам — действительно оставит этот холодный город и вообще все города на свете, в которых даже загар ненастоящий, и полетит туда, где лето, где волны тёплого океана лижут пологий песчаный берег. Туда, где я мог бы хоть иногда смотреть в добрые золотистые глаза с квадратными зрачками. И никого-никого я туда с собой не возьму из прежнего существования.

— Помолчи, — я сунул всё ещё говорившей женщине цветную бумажку.

Неранним утром круглолицый сутенёр пришёл забирать проститутку и изобразил озабоченность:

— Слушай. Тут такое дело. Я сейчас только доску «розыск» видел. Там твой портрет висит. Ищут тебя. Ты, оказывается, «опасный преступник». Написано так. Поимей ввиду.

— Учту. Спасибо.

Тут круглолицый расплылся в улыбке, буравя остренькими глазками:

— Я-то тебя не вложу. Вот написали бы «за вознаграждение», тогда есть, про что думать… А так… Не, не вложу — бессмысленно…

Я понял намёк и сунул круглолицему пару фиолетовых банкнот:

— Держи премию за молчаливость.

Новость меня не испугала. Только по спине и в груди прошлась настороженность. Ведь мой самолёт улетал уже вечером, а билет на этот самолёт, купленный по новому паспорту, и сам паспорт ещё не лежали в моём кармане.

Заботу о моём фальшивом паспорте и самом настоящем билете взял на себя друг моего человеческого детства. Когда-то давным-давно мы жили в одном дворе, гоняли в футбол драным мячом и ели одно мороженное на двоих. А потом он ни одного дня нигде не работал: ни в юности, ни в молодости, ни тем более в опытной зрелости — он стал «коренным обитателем тюрьмы».

Я встретился с ним за неделю до дела и обо всём договорился. Он говорил правильные пустые слова о том, что так и полагается настоящим друзьям: не надоедать друг другу, а когда очень важно — помогать. Сам-то он помогал мне за бешенные деньги, но у меня не было выбора — никого другого, способного сделать мне фальшивый паспорт, я не знал. В его мыслях я читал, что он взял с меня втрое, а не продавал только потому, что не видел в этом выгоды. Кроме того, он слышал исходящий от меня запах опасности — не страха — и его это смущало. Такие люди, паразитирующие на других, очень чувствительны к своим и чужим реакциям. Позже я ездил к нему с дачи, отвозил аванс — половину суммы. И каждый раз, встречаясь с другом моего детства, я чувствовал ту же самую скребущуюся многоножку настороженности за пазухой.