Услыхав содержание записки, переданной поганцами, Плавт стал еще жестче:

— Все, никаких своих попыток. Это не забавы подвыпивших бездельников и даже не попытки свести счеты с этим литтерио. Я отправляю вестового за спекулаториями, это по их части.

— А мы?

— В оцепление. За своими я тоже послал.

— Наших надо еще? — уточнил македонец.

— Вы полностью готовы тушить пожар, если инсула загорится?

— Нет. Только мелкое возгорание, мы же патруль, а не команда пожаротушения. Ведрами много не натаскаешь, надо тогда вызывать сифонариев, аквариев. И ункариев для растаскивания горящих обломков. Мы можем только как фалькарии поработать, топоры есть. Ну и людей выводить и по веревке тоже спускать.

Плавт кивнул головой:

— Вызывайте расчет. Но предупредите, чтоб без ваших этих дудок, без грохота и крика. Прибыли, встали тихо и ждите распоряжений.

Постепенно улица стала пустеть — это урбанарии перекрыли ее так на подступах, так, чтобы зайти на нее уже не мог никто. Вдали слышались пререкания недовольных жителей, возвращающихся после работы, а некоторые и с представления в цирке.

— Вы что, с ума сошли? Мне пройти надо! — доказывала стоящему в оцеплении невозмутимомму урбанарию крупная, разбитная молодая женщина с распущенными по плечам светлыми волосами.

— Пройдешь.

— Так дай я и пройду. Я ж об этом и говорю!

— Своевременно. Разрешат пройти, пройдешь.

— Вы что, издеваетесь?!

— Выполняю распоряжение.

— Да мне сейчас надо! Дубина ты, пропусти!

Но урбанарий стоял с ничего не выражающим лицом, хотя по глазам мужчины можно было прочитать все его чувства, в том числе и затаенную боль оттого, что снова население сочло их лишней помехой в своей жизни…

Еще больше недовольства выслушали урбанарии, которым пришлось обойти многочисленные комнаты всех четырех жилых этажей этой злосчастной инсулы с просьбой покинуть помещения на некоторое время. Людей понять тоже можно было — кто-то спал, кто-то готовил скудный ужин на небольшой угольной жаровне, кипятил аутепсу, да и мало ли у людей занятий дома в предвечерний час. И, конечно, они возмущались, задавали кучу вопросов, кричали, захлопывали двери перед носом солдат — словом, то, что должно было бы для их же безопасности произойти быстро и тихо, заняло много времени.

Префект спекулаториев, явившихся на улицу Шорников в считанные мгновения — ровно столько, чтобы добежать к ним вестовому и галопом прилететь им самим, первым делом поинтересовался, где же несчастный ребенок. Когда оказалось, что Цинтия все это время так и была на руках у самого молодого из вигилов, которого старший наряда занял столь важным поручением во избежание неожиданного геройства. Девочка не плакала, внимательно разглядывая пожарное снаряжение, которое ей начал показывать Хильдебад, чтобы хоть как-то отвлечь ребенка.

Все они находились на безопасном расстоянии от окна и двери школы и могли быть уверены, что не получат случайную стрелу. Но вот в безопасности остальных детей уверен не был никто — тем более, что донесшиеся с улицы крики возмущенных жильцов, сопровождаемых измученными урбанариями, достигли ушей засевших в школе негодяев.

— Эй, вы там думаете мне сопливку возвращать? Или хотите уши всех остальных?

— Что ты хочешь? — громко и спокойно поинтересовался префект, стоя посреди пустой улицы напротив оконного проема.

— Ты тоже неграмотный? — поинтересовался злочинец.

— Почему же? Грамотный. Прочитал. И, прости, не понял. Все в кучу. И, кстати, Сенат не препятствует деятельности храмов Исиды. Этими вопросами занимается Верховный понтифик.

— Не умничай! Давай девчонку. Смотри, что мы будем делать!

В школе раздался детский многолосый плач, и на довольно высоком подоконнике окна школы появилась маленькая детская фигурка… Сзади за ребенком виднелся смутный силуэт взрослого мужчины.

— За ребенком прячешься? — все так же спокойным усталым голосом поинтересовался префект.

— А ты прячешься за доспехами и своими солдатами! Учти, начнете стрелять, попадете в пацаненка.

— Хорошо. Я прикажу солдатам отойти. И, если тебе так приятнее, могу и доспехи снять, — и он недрогнувшей рукой снял шлем, передал его в руки подбежавшему контуберналу, отстегнул застежки доспеха, и остался в одной тунике.

Секст Фонтей совершенно не боялся получить стрелу — ничего нового не произошло бы, а если насмерть — то он уже об этом бы не узнал. Он стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину, и слегка прищуренными глазами рассматривал здание, возвышающееся перед ним. В его голове постепенно складывалось представление, как и куда должны пойти спекулатории, чтобы проникнуть в здание и постараться сразу обезопассить детей. И вот с детьми у него картинка не складывалась — ведь не ясно, где они там? Собрали ли их в кучку посреди комнаты? Или они так и сидят на своих табуреточках? Фонтей понял, что ему сейчас необыкновенно остро не хватает живого ума Гайи.

Даже Марс, Дарий и другие ребята, готовящиеся сейчас к штурму, были умелыми и отважными воинами, но предусмотреть все так, как могла это сделать Гайя, им было не под силу.

И, словно боги услышали его мысли — дробный стук копыт, несколько негромких фраз у линии оцепления, и вот:

— Разрешие приступить к выполнению служебных обязанностей?

— Центурион? — он удивился и обрадовался одновременно, потому что видел из императорской ложи, как она поливала арену кровью, и даже не стал наказывать Марса за проявленное нетерпение и этот прыжок на арену, ставший предметом обсуждения всего города. — Нужна. Давай введу в курс дела. Сама-то как?

— Нормально. Так что у нас тут?

— Гайя! — подскочил к ней Марс, с уже закрытым лицом, и из-за этого его серые глаза казались еще выразительнее, потому что не было видно остальных черт лица.

— Да, центурион. Слушаю тебя, — она холодно поприветствовала его так, как будто они и не были знакомы, а так, встретились случайно два офицера на серьезном задании.

— Милая, как ты? Врач отпустил тебя сюда?!

— В чем дело? Здесь захвачены дети. При чем тут посторонние вопросы. И у нас что, врач командует когортой спекулаториев? Я что-то пропустила, пока прыгала на арене?

Марс понял сразу, что она на него ужасно злится. И даже догадывался, почему — и этот его порыв чувств с изъявлением ей своей любви на глазах у всего города, да и угораздило же его отвезти ее к этому сухарю Кезону, умеющему лечить кашель и ноющую поясницу, но пугающемуся при виде кровоточащих ран. «Наверняка он ей таки что-то вякнул. Про место женщины в римском обществе», — с досадой подумал Марс, понимая, что здесь и сейчас объясняться с Гайей невозможно, и лучше оставить все как есть до лучших времен. Если они оба доживут до конца операции.

Она едва успела вникнуть в суть присходящего, как снова раздался крик поганца:

— Вы все там что, заснули? Сейчас начну детей по кускам выбрасывать, они уже надоели. Ноют, зассали тут все, — он встряхнул стоящего на подоконнике мальчика так, что ребенок зашелся в истерическом крике.

Но тут произошло нечтно невероятное — мелькнула в окне еще одна мелкая тень, раздался тонкий, но тверый голосок:

— Не смей! Не трогай моего друга!

Гайя и префект с замиранием сердца успели разглядеть, как маленький мальчик попытался ударить поганца то ли кодикиллусом, то ли частью сломанной школьной табуретки, но был безжалостно отброшен резким ударом руки. До них донесся сдавленный стон.

— Так, — Гайя поправила меч. — Пора. Иначе начнем терять заложников.

Префект прикрыл глаза в знак согласия, давая ей полную свободу действий.

— Тебе же нужна девочка назад? — поинтересовалась Гайя у поганца. — Предлагаю себя. Сам же говоришь, что дети ноют, описались. Я не ною.

— Ты что, девка? — в голосе поганца звучало искреннее изумление. — Разденься, чтоб я это видел.

Гайя по примеру своего командира легко сняла шлем и стала отстегивать доспехи, моля Аполлона-целителя, чтобы кровь не проступила на тунике сквозь заспех наложенную повязку, но, видимо, скачка через весь город не смогла ей повредить, и она удовлетворенно вздохнула. Крови нет пока что, ну а боль внешне не видна. Она шагнула вперед, раскинув руки: