Галл взглянул на нее без тени иронии, снова вытягивая меч из песка и пристально разглядывая зазубринки на клинке:

— Вообще не пью. Потому до своих лет и до рудиса дожил.

— Вот и не пей. А я повода не дам, — засмеялась Гайя. — Скажи лучше, кто будет точить мне мечи? Можно, я сама?

— Нет, так вообще-то не делается. Есть для этого оружейник, есть у него в подчинении рабы.

— И им можно доверять такое?! — потрясению Гайи, привыкшей самостоятельно следить за своим оружием, чтобы оно не подвело в бою, не было предела.

— Оружейнику можно. Неужели ты думаешь, что тут кто-то заинтересован в гибели хоть кого-то из гладиаторов? Это ты досталась ланисте бесплатно, как опасная преступница, а остальных-то о за звонкую монету на невольничьем рынке покупает. Прибавь жалование мне, твоему наставнику, всем этим скрибам, врачу, закупку красивого оружия и нарядной одежды. Так что суди сама, надо ли ему кого подставлять.

— Вот видишь. А что тогда то пить собираешься, то сам против меня выходить? Это-то к чему?

— Девочка моя, — помрачнел наставник. — Я бы смог дать тебе то, что могу.

Она напряглась, ожидая услышать очередную скабрезность, которые ей уже набили оскомину в этом лудусе. Но наставник едва не заставил ее сесть в песок своими словами:

— Я бы дал тебе легкую и безболезненную смерть.

— Чтоб напиться?! — съязвила Гайя, провоцируя его на откровенность.

— Чтоб не видеть, как эти гады будут тебя терзать, — буркнул наставник в бороду и отвернулся.

— Какие гады? — осторожно поинтересовалась Гайя. — Ты же говорил, что меня в этот раз ждет обычный поединок.

— На арене да, — неохотно промолвил галл. — Но если ты победишь и не будешь сильно ранена, то ночь с тобой уже продана.

— Что?! — похолодела Гайя, пытаясь сообразить, а имеет ли она право в сложившейся ситуации нарочно подставиться под меч противника.

— Что слышала. А разве не знала? На парней вон очередь стоит. К тому же Таранису как повадилась эта почтеннейшая Луцилла шастать, так он еле рану зарастил, она два раза ему ее бередила.

— Как? Она что, безумна?

— Нет, горяча. Она ж не в саму рану лезла, конечно, как еж к мертвому кролику. Она так на нем елозила и прыгала.

— Какая гадость, — искренне вымолвила Гайя. — И что делать?

— Расслабиться и получить удовольствие, — наигранно хохотнул галл. — Но, если тебе будет легче знать всю правду, то твою ночь купил сам префект преторианцев. Насолила ты ему, видать. Слышал на Бычьем рынке про твои подвиги, как с ножами кидалась, пятерых вроде ранила, пока тебя скрутили. Ну, мне-то на римских солдат, а уж тем более патрициев, плевать. Мне ты нравишься. Боец.

И он еще раз ударил ее по плечу, показывая свое дружеское расположение.

Она улыбнулась в ответ — на это раз совершенно искренне и с облегчением. Командир не подвел ее.

Вот только бы ей его не разочаровать — выжить на арене, по возможности еще и уцелеть, чтоб не тратить время на валяние в бинтах, да еще и подготовить доклад о том, что удалось сделать. А удалось пока немногое.

Куникулы, подземные коридоры Большого Цирка, потрясли Гайю своим неясным гулом доносившегося сюда шума топы наверху и отражавшегося от сводчатых влажных стен, как в морской раковине.

Наставник стоял рядом с ней, невольно любуясь тем, как не поскупившись ради такого дела, велел одеть девушку ланиста, предварительно поинтересовавшись его мнением. И, получив заверения, что с третьего выпада ее точно не убьют, решил сделать выход Гайи не просто рутинной казнью преступника, приговоренного к арене, а красивым зрелищем. В душе ланисте вовсе не хотелось терять такого необыкновенного бойца — все же женщины не слишком часто становились хорошими бойцами, тем более римлянки. Сам ланиста знал пару эфиопок из капуанской школы, гибких и злобных, как черные африканские кошки — но в них мало чего было женского. А такая роскошная красавица с золотыми локонами по спине и сливочной кожей перепала ему, и он надеялся извлечь максимальную выгоду, показав Гайю в лучшем свете на играх и под шумок ее победы выпросить у Октавиана все права на нее.

И вот Гайя стояла, разминаясь спокойно и привычно, как перед обычным боем, ее давая застояться мышцам. Легкая, тонко выделанная леопардовая шкура, из которой была сделана ее туника, не стесняла движений и облегала как вторая кожа. Сандалии широкими ремешками охватывали ее голени почти до колен, давая необходимую устойчивость. По настоянию ланисты ей пришлось распустить волосы, подхватив их у головы только широкой черной лентой, слегка спускающейся на лоб, и вот эта тяжелая масса промытых и расчесанных локонов была ей немного непривычна своей свободой. Все же в бой она привыкла идти, туго заплетя на затылке косу и убрав ее под форменный шлем.

Марс, Таранис и Рагнар тоже были здесь, но они стояли среди остальных гладиаторов — мужчины болтали и смеялись, как будто никто из них не должен был погибнуть в ближайшие два часа от руки своего же товарища.

Откуда-то издали взвыли букцины, им завторила флейта, задал ритм барабан, и гладиаторов вывели на торественную процессию, во время которой, пока они обходили арену по периметру, давая разглядеть себя зрителям во всей красе, те могли делать ставки, ориентируясь на свой вкус и таблички с именами гладиаторов и их краткими характеритиками, которе за несколько медных монет можно было приобрести у мальчишек-разносчиков, шнырявших между мраморными рядами скамей.

Для Гайи и Марса такое внимание и взгляды сверху не были чем-то непривычным — Римская армия устраивала парады в захваченных крупных поселениях варваров и с своих крепостях — опять же, с приглашением варваров, что б те видели мощь Империи во всей красе.

Когда процессия вернулась к тем же воротам, из которых вышла, наставник придержал Гайю, следовавшую в общем строю:

— Ты первая.

— А узнаю об этом крайней?!

— А зачем дергаться раньше времени?

Она мысленно согласилась с его логикой. И оглянулась в поисках своего противника — еще накануне она узнала, что, во-первых, в лудусе не принято заранее сообщать о том, кто и с кем сойдется насмерть на глазах у всего города, а, во-вторых, ей лично был предназначен противник вовсе не из Лудус Магнус. Она государственная преступница, и встретиться должна тоже с преступником, но вот для нее найти не смогли среди проворовавшихся аквариев и сборщиков податей — слишком сильна оказалась «семнадцатилетняя племянница Октавиана».

И вот сейчас ей навстречу шел огромный, прикрытый только узкой полосой ткани сублигакулюма, африканец с выдвинутой вперед челюстью. На его груди, разрисованной белой краской, резко выделялось и подпрыгивало в такт его тяжелым шагам, ожерелье из когтей или зубов какого-то крупного животного. Плотно скрученные в шапку черных колец волосы были, как и Гайи, подхвачены лентой, но узкой и пестрой. И когда Гайя взглянула на его дубину, усеянную по всей широкой части теми же звериными зубами и когтями, она невольно расширила глаза: если дубину поставить рядом с ней, то до пояса бы ей она достала бы.

Африканский воин удерживал свое оружие на широкой ременной петле, охватывающей правую руку, а в левой держал нож с загнутым коротким лезвием, поблескивающим зубчатым краем.

Завидев девушку, гибкой кошкой застывшую на белом кварцевом песке залитой солнцем арены, он осклабился всеми своими белыми зубами и крутанул дубину вокруг руки, а затем провел ее за спиной и перед собой, не забывая взглянуть, как реагируют зрители и его противница.

Лорарий взмахнул, и бой начался — с взмаха дубины. Гайя понимала, что рубить даже двумя мечами кусок твердого дерева — зря терять время, и предпочла увернуться в сторону, уйдя от просвистевшей в полупальце от ее головы дубины.

Африканец шумно втянул воздух через зубы и снова наискось замахнулся, как будто принимал девушку за назойливое насекомое. Гайя, наслаждаясь огромным, принадлежащем только ей пространством арены, над которым не пролетала ни одна стрела, не свистел ни один дротик, чувствуя легкость без привычных панциря, шлема и поножей, отпрыгнула к стене арены, оттолкнулась от нее — вот она уже летит. Резкий укол между плечом и шеей застал африканца врасплох — он только вывел дубину для смертоносного удара, который должен был вогнать голову девушки между ее плеч, как рухнул на колени всей своей массой, увлекая вниз и ее, повисшую правой рукой на рукояти меча, вертикально ушедшего до половины в тело гладиатора.