Он ловил взглядом ее глаза — хотел хотя бы взглядом попытаться передать свою любовь и сочувствие. Но его вниманием настойчиво пыталась завладеть немолодая пара — оба улыбчивые, полные, в белых одеждах, украшенные неимоверным количеством золота так, что марс подумал, что им и нельзя быть не такими дородными. Иначе просто рухнут под тяжестью навешанных украшений.

— Доблестный старший центурион! Марс! — женщина протянула к нему пухлые, белые, ухоженные руки, на каждом пальце которых красовались крупные кольца хорошей работы. — Милый мальчик! Мы ведь знали еще и твоего отца! Ну весь в него! Ах, ты, лапочка какой вырос! И девочку себе какую хорошенькую сумел найти! Давай, женись скорее, пока она не убежала! Да, милая моя Луцилла? Ты же у нас проворная?

Толстуха заморочила ему голову своей болтовней и сверканием золота, и он вежливо отрешенно кивнул в ответ на очередной всплеск ее поздравлений в приближающейся свадьбой.

Гайя слышала радостные визги толстухи, активно призывающей всех собравшихся разделить ее восторги — и словно снова тот нож под лопатку. Но на этот раз лезвие прошло таки через сердце.

Она не упала — только побледнела окончательно, отчего каждый штрих умело положенной краски стал отчетливым, как на тонкой и яркой фреске, сделанной по белоснежной штукатурке.

Он вздрогнул, поняв, что и Гайя услышала эти слова о свадьбе, которые и он-то пропустил мимо ушей, наблюдая, как ее приобнимает за плечи император.

Гайя негромко ответила Октавиану, который подошел к ней вроде бы с вопросом о самочувствии, а затем, приобняв за плечи, вполне деловым тоном поинтересовался, что именно вчера удалось выяснить:

— Я хочу знать все, раз уж я по сути выполнял тут твои приказы, трибун Флавия.

Она вскинула на него глаза:

— Я никогда не посмела бы отдать приказание светлейшему августу. Мой долг служить императору и Риму до последнего вздоха.

— Знаю, трибун. Потому и согласился помочь тебе. В конце концов, все, что ваша когорта тут делает, она делает во славу Рима. Хотя, признаться, методы у вас жесткие. Даже для меня.

Гайя кратко пересказала Октавиану самое важное, что успели они вчера узнать, и он вздохнул с заметным облегчением.

Но вот она обернулась, поправляя сползшую с плеча шаль, и в этот момент и услышала поздравления толстухи, желающей Марсу и Луцилле отпраздновать свадьбу поскорее и повеселее, и непременно с гладиаторскими боями.

Она отсалютовала императору, получила от него разрешение идти — и пересекла зал стремительными шагами, окруженная облаком ярко-голубых одежд. Она даже не стала проходить атриум насквозь — не могла снова вынести эти взгляды и шепот в спину.

Гайя выскользнула в портик, обрамленный широкой балюстрадой с перилами, глянула вниз — дворец стоял на холме, и здесь был перепад высоты. Поэтому задний портик был выше по уровню, чем вход в атриум, да и вела же в атриум широкая и лестница в несколько пролетов, поднимающихся на холм террасами. Гайя легко вскочила на парапет, оглянулась — и спрыгнула вниз. Последнее, что она услышала — выдох зала и чей-то высокий, протяжный женский истерический визг, напоминающий крик подстреленного зайца.

Она легко спружинила на мягкой траве, расправила подол взметнувшегося ветром паллия во время ее прыжка. Она знала, что здесь стоят кони дежурного караула — на случай. Если придется посылать вестового в лагерь за подмогой. Она свистнула — и умное животное предстало перед ней, готовое скакать в преторианскую когорту.

Гайя взлетела на спину коня и подхватила поводья. Ребята, стоявшие на подъездных путях ко дворцу, беспрепятственно выпустили ее — раз трибуну Флавии надо схватить служебного коня и куда-то мчаться на нем прямо в развевающихся женских одеждах, значит, дело достаточно серьезное.

Марс обомлел — он видел голубую птицу, вспорхнувшую на парапет, видел, как спрыгивает вниз Гайя, и испугался не за ее приземление. Он знал, что на учениях они всей когортой не раз пробежали по всем ходам и выходам, и если Гайя решила прыгнуть вниз, значит, уверена, то не попадет на отвесные камни. К тому же Марс не раз видел, насколько владеет Гайя своим телом и совершенно не боится высоты, приземляясь, словно кошка, всегда на ноги.

Страшно ему стало другое — что он потеряет сейчас Гайю навсегда. Полгода назад именно так, по злому стечению рока и произошло — слухи о свадьбе, выезд, из-за которого они не сумели толком поговорить, а утром то мрачное построение, окровавленный наруч гайин в руках неразговорчивого, мрачного спекулатория Волка, о котором в когорте и то ничего толком не знали, даже имя…

Марс выпустил из рук узкую, маленькую и теплую ладошку Луциллы — и впервые в жизни нарушил приказ, провалил задание.

Он пронесся через атриум, проскакал по ступенькам, рискуя свалиться и сломать ногу в тонких, не предназначенных для подобных упражнений эпадиматах, которые надел вместо тяжелых форменных кальцей, собираясь возлежать на пиршественном ложе триклиния.

— Коня. Срочно, — выдохнул он стоящему на посту преторианцу, и вот уже он несется по ночным улицам Рима, прислушиваясь к затихающему вдали стуку копыт и молясь всем богам, чтобы это оказался именно конь Гайи.

Патруль урбанариев, мимо которого на бешеной скорости на хорошо узнаваемых белых конях преторианской гвардии промчалась сначала трибун Флавия, причем не в форме, а в нарядном палии и с развевающимися на ветру волосами, а следом еще какой-то их офицер, причем в парадной форме — сначала обомлели, не зная, следует ли их останавливать и напоминать указ Юлия Цезаря, запрещающий такое быстрое передвижение всадников в пределах городских стен. А после быстро сообразили, что это не к добру все, и объявили повышенную боевую готовность — не будут же старшие офицеры спекулаториев носиться просто так на служебных конях.

Он влетел следом за ней во двор, и Гайя, увидев его, крикнула:

— Оставь меня в покое! И возвращайся к своей очередной невесте. Хватит! Сколько можно одно и то же…, - она соскочила с коня и метнулась в дом.

Марс одним прыжком оказался на крыльце, слетев туда прямо с коня — он боялся, что если она захлопнет дверь и закроет ее на засов, ему придется лезть на крышу и спрыгивать в имплювий через отверстие в крыше атриума над этим плоским декоративным бассейном.

Он успел влететь в дверь следом за Гайей — сказался отточенный навык спекулатория, и она даже не успела прищемить его тяжелой окованной дубовой дверью.

Она, услышав его дыхание и поступь, резко развернулась, неуловимым движением выхватив откуда-то из складок столы боевой нож:

— Убирайся, — ее глаза полыхали обжигающей яростью, когда она приставила нож к его груди над верхним краем доспехов, направив кончик лезвия вниз.

— А если нет?

— Убью, — тихо и твердо сказала Гайя, не разжимая белых губ.

— Убивай. Лучше смерть, чем жизнь без тебя.

Она таки растерялась на миг, потому что в его голосе не было ни ярости, ни страха, ни вызова — только тихая боль и отчаяние. И Марс поймал этот момент ее замешательства — он прижал ее к стене, схватив за обе руки, и даже забыв, что ее левое запястье неминуемо полыхнет болью, заставил уронить нож на пол и отбросил его на всякий случай в имплювий.

Гайя рванулась, снова крикнула:

— Убирайся! Я не могу больше. И не хочу больше тебя видеть, слышать…

Но Марс уже распял ее на стене и поцеловал — отчаянно, страстно и жадно, как будто дышит только ей, живет только ей, а потом оторвался и сказал прерывистым голосом:

— Никто, кроме тебя мне не нужен! — и замер на миг глаза-в-глаза, а потом снова поцеловал, потому что увидел в ее глазах недоверие и буквально простонал. — Гайя!

Он простонал так, как будто она все же успела ударить его ножом, и еще более отчаянно поцеловал ее прямо в сжатые губы, настойчиво и жарко, все крепче прижимаясь к ней.

И Гайя, спеленатая по рукам и ногам его объятиями, прижатая к двери собственной спальни — против воли сдалась его настойчивости и жару, ответила на поцелуй сначала неуверенно, но Марсу и этого было достаточно, чтобы вновь обрести жизнь. Его руки скользнули по ее плечам, сжали талию, а затем пробежались под одежду и коснулись кожи, а он все ее целовал то страстно, то нежно и уговаривающе, все больше теряя голову от ее близости, нежности ее кожи.