— Гайя, ты это уже видела. Очень прошу, еще раз прочитай внимательно вот здесь и здесь. Ничто не настораживает?

Марс тоже заглянул через ее плечо и присвистнул:

— Надо же! И у меня возникло такое подозрение!

— Вот вам и простор для творчества, — усмехнулся Фонтей. — И жду результатов. Жаль, но вот уже тут я вам обоим не только не советчик, но и даже приказ дать не могу… Мне нужен лишь результат.

Гайя и Марс поняли его без лишних слов — приложили руку к груди традиционным воинским приветствием, показывая свою готовность вновь сделать для Рима все, на что способны.

Гайя с тоской наблюдала, как уже пятый вечер подряд Марс проводит на глазах у самой значимой и влиятельной части Рима рядом с Луциллой. Она слышала восторженно-сочувственные голоса женщин, радующихся за эту «бедняжку Луциллу», потерявшую совсем недавно горячо любимого супруга, но теперь сумевшую найти удачное знакомство. Гайя вздрагивала, а в душе с каждым днем нарастала тревога — не мог же ошибаться весь город…

У них не было возможности теперь переговорить с Марсом — его визиты к ней были бы слишком заметны. Полувзгляд, которым они обменивались, приезжая теперь на «дежурство» во дворец поврозь — этого было достаточно в качестве сигнала о том, что все идет по плану и работа продолжается.

Возвращаясь домой, Гайя выплескивала всю накопившуюся ярость в палестре, отрабатывая удары сама с собой, а затем бросаясь в ледяную воду бассейна, чтобы унять добивающую ее головную боль. Но холод воды вызывал боль в злополучном запястье, и все шло по кругу. Если бы Кэм мог бы быть с ней в эти дни, а точнее, предутренние часы, когда силы Гекаты выходят из подземного мира и сводят с ума тех, кто не спит в это время… Но и он не должен был вмешиваться в ту игру, которую они все затеяли, вот и боролась Гайя одна сама с собой и со своей болью, а затем падала без сил, засыпала, чтобы проснуться уже после полудня, снова загнать себя бесконечными упражнениями — а затем вымыться, подсесть к зеркалу и предстать перед Римом ослепительной красавицей в изысканных нарядах. Она удивляла и молочно-белой кожей, с которой полностью успел сойти даже загар морского путешествия — и в этом тоже стать предметом зависти знатных римлянок, целыми горшками скупавших белила и румяна в лавках Субуры. А Гайя, глядя на себя в неподкупный лист бронзы, только качала головой — ей казалось, что она могла бы напугать кого угодно, особенно если пристально посмотреть в глаза в полумраке сада и аккуратно приподнять верхнюю губу, продемонстрировав клычки.

И снова в этот вечер она улыбалась, посверкивая глазами, обведенными голубой краской так искусно, что и сами приобрели голубоватый отблеск — она сделала это, повинуясь странному импульсивному желанию увидеть рядом с собой васильковые глаза Кэма.

Марс опять проводил время с красавицей Луциллой, постепенно избавившейся от траурных одежд и снова блиставшей свой ухоженной красотой и мягкими карими глазами. Она с нескрываемым восхищением смотрела на красавца старшего центуриона, не отходившего от нее ни на шаг и кормившего с рук розовым виноградом без косточек, доставленным к столу императора со склонов Везувия. Да и все вокруг удивительно доброжелательно встретили рождение этой пары — молодая богатая вдова и знатный, прославленный в боях статный офицер. Хотя кое-кто и поговаривал, что умеет же Луцилла находить женихов — первый был на тридцать лет старше, а этот отдохнет немного в Риме, натешится с ней и снова отправится куда-нибудь покорять Парфию или Колхиду, где и сложит голову, оставив ей еще один особняк, да еще в центре города и с бассейном в саду.

Гайя недоумевала — откуда они все могли знать не только про бассейн, но и количество статуй в саду у Марса, даже розовые лотосы в имплювии припомнили, хотя Марс вроде никого в гости и не приглашал из этих людей.

Не в силах больше терпеть все это и дикую головную боль от удушливого аромата египетских благовоний, подмешанных к маслу в лампионах, она медленно встала и прошла к выходу, но около пиршественного ложа сенатора Марциала споткнулась. Ей стоило больших трудов научиться накануне запутываться ногой, обутой в сандалии со слегка приподнимающейся к пятке подошвой, в подоле паллия — природная грация и выработанное равновесие воина не давали ей этого сделать. Но вот она покачнулась, ахнула тихонько и выронила опахало. Оно звякнуло о мраморный пол рукояткой из слоновой кости, но не сломалось, мягко опустилось плашмя, напомнив своим движением крыло отвратительного ночного существа — бабочки, созданной ради ночных кошмаров самой Гекатой, огромного серого мохнатого мотылька, лишь в насмешку считающегося бабочкой, а на самом деле нападающего на запоздавших прохожих с горящими злобными красными глазками, выставив вперед шесть цепких когтистых толстых лапок, поросших омерзительными редкими волосками. Представив перед собой на мгновение и правда мерзкую тварь, разросшуюся до таких размеров, Гайя побледнела еще больше и пошатнулась уже по настоящему — и Кэмиллус подхватил ее за талию вполне правдоподобно, сам в свою очередь удивленный правдоподобием ее игры.

— Сейчас падай окончательно и уезжай домой под предлогом болезни. Оттуда по тихому в лагерь. Выезд.

На большее у них не хватило времени — Кэм был телохранителем Марциала, и не имел права размениваться на помощь всем падающим в обморок матронам Рима. К тому же все были уверены, что они с Рагнаром ни слова не знают по-латыни — тупые, огромные, грубые варвары, разве что потрясающе красивые. Но женщины уже убедились — варвары и правда безмозглы абсолютно, потому что никак не реагировали ни на их слов и попытки тихонечко пригласить весело провести немного времени с вином, фруктами и мягкой постелью, но и на призывные жесты, которыми они пытались их соблазнить, поняв, что разговаривать с этими дубами не получается.

Поэтому Кэм подхватил одной рукой Гайю под талию, другой подхватил пышные складки юбки, чтобы не устраивать зрелище из ее стройных ног, на которые жу пытались заглянуть некоторые из пирующих, кто успел заметить ее обморок. Он осторожно уложил бессильное тело Гайи на ближайшее пиршественное ложе и деликатно удалился в тень, наблюдая за ее виртуозной игрой. Поднялся шум, забегали рабыни с полотенцами и водой, кто-то советовал сунуть ей в нос жженые перья и даже начал ощипывать жареного павлина, поданного на стол с его же перьями в хвосте, и даже совать их в лампион, но его вовремя остановили — иначе б вонь заставила бы перенести весь пир в сад. Какая-то немолодая полная матрона из тех, кто всегда и все знает, потребовала уксус, чтобы побрызгать Гайе в лицо — и Кэм напрягся, понимая, что придется на подходе выбивать сосуд с укусом из рук посланной за ним рабыни, чтобы эти придурковатые не выжгли Гаей глаза едкой жидкостью. Но и Гайя, поняв грозящие ей опасности, томно застонала, поднесла руку, унизанную кольцами, к лбу и открыла нехотя глаза:

— Неужели я упала? Ах, как неловко…

Все наперебой бросились утешать ее и уверять, что в такой духоте да еще с ее непривычки это вполне ожидаемо:

— Дорогая, ты же привыкла спать на попоне в чистом поле? И скакать там целый день… И да, еще и на море… ты же только осваиваешься в мирной жизни…

— Да не трогайте вы ее, — раздался раздраженный скрипучий голос, принадлежащий насупленному, дородному мужчине с седыми кудрявыми волосами и в тоге с двумя широкими пурпурными полосками. — Беременна. Разве не видно? Бледная, как смерть. И я наблюдаю за ней уже третий день. Ест мало, разве что отщипнет виноградинок. А от жареного барашка в меду нос так и воротит. Точно беременна.

— Совести нет, — ахнула сморщенная, покрытая таким толстым слоем белил глубоко немолодая матрона, что они на ее сухой коже дали пошли мелкими трещинками, начав осыпаться на паллий темно-лилового цвета из дорогой колхидской шерсти. — Она же не замужем. Вот все тут ахали и охали. Ах, трибун! Ах, героиня Рима. А я всегда знала, каким местом она заслужила свои регалии.