— Зачем? — недоуменно сделала она шаг назад.

— Увидишь, — и он увлек было ее за собой в штабную палатку, но спохватился. — И снадобье возьми какое, чтоб говорили охотнее.

— Например? У меня есть наоборот, снотворное.

— А слабительное? Чтоб полоскало так, чтобы умолял прекратить это в обмен на ценные сведения.

Она растерялась окончательно:

— Это как-то не надо было ни разу… Могу приготовить, конечно, но не сразу. Время надо, чтоб настоялось.

Ренита подняла пальцы ко лбу, как делала всегда во время мучительного раздумия:

— Как я сразу не сообразила! Я же только что красавки наварила целый котелок, уже часть даже израсходовала. А остальное собиралась сейчас как раз с ланолином оставшимся размешать, да ты мне помешал.

— Погоди, не так быстро. Это что за дрянь?

— Дрянь?! Мазь красавки отлично лечит тяжелые ушибы, растяжения, в особенности тогда, когда вы все по своему обыкновению надеетесь так перетерпеть и попадаете мне в руки уже с воспаленными и распухшими суставами, в жару… — Ренита завелась, и Таранис постарался ее успокоить нежным поглаживанием по плечу.

— Лечить поганцев? Вообще-то ребята им наваляли неплохо…

— Лечить? Да я их разрезать ломтиками, как колбасу ливерную с сельдереем, готова за то, что они с ребятами сделали! У меня семеро лежат в лежку, а еще нескольких отпустила по палаткам после перевязки! Да душила бы своими руками! — она задохнулась от искреннего гнева, а Таранис подумал о своем.

— Резать, говоришь? Да пожалуйста. Возьми с собой скальпель…

Она быстро взяла чистую чашу, отложила туда немного густого белого бараньего сала и щедро плеснула темный пахучий отвар из котелка, подумала немного и добавила еще, размешивая все это деревянной палочкой. Таранис уловил запах:

— Твоя красавка… Это же беладонна! У нас в святилище ее использовали в тайных мистериях. Он нее глаза становятся странными, кошачьими, с огромными зрачками!

Она кивнула:

— И сердце колотится, а во рту сухо. И нести будет чушь.

— Мне не нужна чушь.

— Значит, постараешься задать вопросы как можно точнее.

— Ну что? Время позднее. Вы устали. Я устал, — Таранис присел краем ягодицы на стол в штабной палатке, понимая, что проявляет неуважение к имуществу когорты, ведь завтра за этим столом будет сидеть снова с бумагами префект, но счел, что скриба, единственный свидетель его нарушения дисциплины, сочтет разумным смолчать. — Рассказывайте…

Двое захваченных воинов уже какое-то время мотали ему нервы, убеждая, что не понимают латынь и требовали переводчика с египетского.

— Чушь какая, — вполголоса заметил скриба. — Во-первых, весь Египет со времен Антония говорит по-латыни. Во-вторых, я отличный переводчик. И ты же видишь, пытался с ними заговорить. Ничего они не понимают.

— Не сомневался, — вздохнул Таранис, нарочно поворачиваясь к злочинцам той стороной лица, где была татуировка, в свете факела выглядящая весьма зловеще. — Ренита, твой выход.

Ренита, все это время полудремавшая, завернувшись в широкий теплый плащ Тараниса с головой, с сожалением рассталась с ним и вышла на свет, держа в руке плошку с мазью и скальпель.

Она нарочито медленно подошла, как и просил ее Таранис по дороге сюда, давая им рассмотреть покрытый бурыми пятнами хитон, плохо смытую кровь на своих запястьях, потому что второпях ополаскивала только кисти рук от крови, пока капсарии меняли на столе одного раненого на другого.

— Вижу, вам обоим тоже досталось, — она провела рукой по обнаженной груди одного и другого пленника, покрытых синяками, ссадинами и порезами, и насладилась их недоумением.

С выработавшим за годы работы в лудусе умением она бесстрастно сорвала узкие египетские набедренники с обоих, заставив мужчин сразу почувствовать себя беззащитными:

— И что? — тихо пропела она, невольно подражая Гайе, допрашивавшей на ее глазах наемника во дворе лудуса. — Будем говорить?

Она приставила скальпель к укромному месту одного из лже-египтян, заставив мужчину вздрогнуть, но так же быстро перенесла тонкое идеально отточенное лезвие на его грудь и сделала длинный тонкий разрез. Ренита знала, что для ускорения действия красавки надо, чтобы она попала в кровь, а просто втирать мазь, как она делала всю жизнь получившим ушибы и другие травмы мужчинам — того эффекта, который нужен им сейчас, не будет. Ребятам же она стремилась снять боль в отекших, болезненых местах тупых ударов, а вовсе не заставить их мучиться от жажды и мелькания мушек перед глазами.

— Что она делает? Кто это? — отрывисто поинтересовался второй пленник, в ужасе пытаясь растеребить связывавшую его руки веревку.

— Кто? — усмехнулся Таранис. — Твой ночной кошмар. Разве не видишь? Тривия. Она станет разрезать вас обоих на маленькие кусочки и скармливать мне. Помнишь, я предупреждал что устал. А значит, и зверски голоден. Ну же, дорогая… Не останавливайся…

Ренита сделала надрез на груди второго пленника, взяла припасенный лоскут мягкой кожи и осторожно не из-за того, что боялась причинить боль пленникам, а чтобы ненароком не втереть себе ядовитое зелье, без меры насыщенное вытяжкой красавки, стала размазывать его по ним.

Через какое-то время, как и ожидали Ренита с Таранисом, пленники забеспокоились — они перестали хорошо видеть то, что происходит рядом с ними, и облик допрашивающей их пары становился все более пугающим. Голоса стали хриплыми, они постоянно облизывали губы и пытались сглотнуть пустым сухим ртом, борясь с мучительным жжением в нем и в глотке, мешающим глотать и дышать. Они уже не могли сказать точно, окровавленная и взлохмаченная женщина с тонким ножом в руке стоит перед ними на самом деле или является плодом их разыгравшегося воображения, как и лезущие их того же угла, откуда появилась она, гигантские мохнатые пауки со слизистыми жвалами. Они и правда решили, что к ним снизошла сама Тривия, божество подземного мира и ночи с её таинственными ужасами и чарами, или даже Фурия, римская богиня мести и угрызений совести, наказывающие человека за совершенные грехи, а уж у этих мужчин на остатках совести грехо было немало, и они сами это понимали.

Прошло не более четверти часа, как обрушившиеся на колени пленные, утратившие последние признаки мужества, послушно отвечали на вопросы Тараниса, попутно отгоняя видимых только им пауков.

— Милая, иди к себе, отдыхай, — тихонько проговорил на ухо Рените кельт, наблюдая, как летает стило скрибы по навощенной поверхности которой уже дощечки за эту ночь.

Врач кивнула и тихо выскользнула из палатки. Ее окликнул проходящий по лагерю патруль:

— Доблестный врач… Почтеннейшая Ренита… Мы проводим тебя.

Она не стала возражать.

Оказавшись вновь под летящей в ночном небе неизменно щедрой кованой змеей, выпускающей и выпускающей в такую же плоскую кованую чашу на длинной ножке свой целебный яд, Ренита вздохнула с облегчением: капсарии не спали, зорко наблюдая за пациентами, которые то как раз спали совершенно спокойно, успокоенные удобными повязками и целебными отварами. Она прошлась, трогая лбы и поправляя на всякий случай бинты, думая о том, что сейчас наконец-то отойдет за палатку, куда уже приученные ею к порядку капсарии принесут несколько ведер теплой воды, обмоется, переоденется наконец-то в чистое и приляжет ненадолго хотя бы головой на стол.

Но вот она споткнулась от неожиданности и едва не вскрикнула — койка, отведенная ею Дарию, была не то что пуста, но и даже не смята. И предположить, что он из гордости не попросил уринарий у дежурившего молоденького солдата-капсария, а сам отправился на улицу, было нельзя.

— Где Дарий? — зловещим шопотом поинтересовалась она у следовавшего за ней тенью капсария. Тот испуганно закрутил головой:

— На этой койке никого не было. Вообще. Ты ушла, мы еще удивились, что отправила в палатку Тулия с его раной на бедре, хотя место есть.