— Нашла красоту — Змеевы глаза на закате. Лучше уж своими камушками любуйся.

Вьюга медленно отвела взгляд от драгоценности, посмотрела на мужа, задумчиво ковыряющего лапой опорное бревно. Когти крошили дуб словно труху, ноздри отфыркивались от пыли, того гляди — подожгут гнездо.

— Что случилось? Говори.

— Где-то ошибся, — буркнул Гром после долгой паузы. — Хинайцы своими караванами цены сбивают, перехватывают торговлю.

— А местные?

— А что, местные? Им — чем дешевле, тем — лучше. Они же не виноваты, что наших караванов — три сотни, а хинайских уже — под тысячу! Пятьсот лет сидели себе, с места не двигались, а теперь — будто проснулись, дождались чего-то.

— Может и дождались. Сам знаешь, их в Хинае — как муравьёв. На Запад идти боялись — войны да усобицы. Ты земли связал, с разбойниками покончил, войны прекратил. Вот и осмелели, ринулись за лучшей долей.

— Да. Да только сделал всё я, а серебро — им!

Вьюга ухмыльнулась, покачала головой:

— Но тебе же серебро — не для серебра, верно? Тебе — для дела?

— Для дела, — кивнул Гром, догадываясь, куда клонит жена. — Только для моего дела нужно больше серебра. Не успеваю я собрать флот, понимаешь? А если не туда отправлю? А если сгинет? Нужен запас.

— Выгони хинайцев из городов, тебя ли учить бунты устраивать?

— Думал, милая. Да только от этого может всё стать ещё хуже.

Вьюга молчала, смотрела на мужа, белоснежная голова наклонялась то к одному плечу, то к другому, глаза прикрыты, лукавы.

— Боишься?

— Чего? — Гром вскинулся, напрягся. Но, посмотрел на жену, кивнул. — Боюсь. Начинать всегда страшно. Да ещё так, чтобы детям не навредить.

Змеиха посмотрела на кладку, на мужа, глаза понимающе расширились.

— Детям навредить — самое страшное. Да только боги обещали не отворачиваться.

— Обещали. Да только почему-то их уже неделю не слышно. Что это значит, помнишь?

— Помню. Боги приняли решение. Узелки подвязаны, верёвочки натянуты, задача решена. Как бы ты ни поступил — будет по-ихнему.

— То-то и оно. А это значит, что без крови не обойдётся. Боги иначе не умеют.

— Не умеют. Без крови, как видим, только у людей иногда получается.

Гром помолчал, положил рогатую голову на лапы, вздохнул так тяжело, что ближайшее в кладке яйцо тихо пискнуло. Змей вздёрнулся, посмотрел ошалело на жену, что была готова откусить ему голову, постарался успокоиться.

— Ты права, милая. Как бы я ни поступил, кровь всё одно прольётся. Я всего лишь хочу пролить её чуть меньше.

— Глупенький, — Вьюга с улыбкой покачала головой. — Если боги решили, то количество пролитой крови их устраивает. В любом грядущем. Иначе бы не молчали. Ты же не спрашиваешь у овец, нравится ли им лезть тебе в рот, верно? Ты всего лишь бережёшь стадо от морозов и волков.

Гром вспомнил: именно этими словами убеждал Вьюгу нести недозрелые яйца. Стало быть, пришло время отдавать долги. Что ж, по древним записям видно: не было на всей земле Змея, чтобы отказался платить по счетам. Ни к чему портить традицию. Если, конечно, Змеевы летописцы не вымарывали неприятные страницы истории.

Чёрное тело поднялось над гнездом, расправило крылья, морда повернулась к закату. Глаза неотрывно смотрели на кровавое солнце, что наполовину спряталось за виднокраем. Марево с облаками разнесли кровь почти на весь земной круг. Лишь восток, словно младенец, слегка покрылся розовым румянцем.

— Ты права, жена. Если боги решили, то и думать незачем! Буду ссорить местных с хинайцами!

Гром, вопреки давней хулиганской привычке нырять к подножию, подпрыгнул, мощно захлопал крыльями. Сделал вокруг гнезда пару оборотов по-нисходящей, и, набрав скорость, полетел на закат. В Меттлерштадте ссориться с хинайцами будет проще всего: страны — дальние, обычаи — разные, знай себе — разделяй и властвуй.

И подлетев к ближайшему тракту, понял молчание богов. Не поверил глазам, потратил ночь, облетел ещё несколько дорог, убедился.

Люди решили всё сами. И за него, и за богов.

Спи дитя.

Не бойся.

Спи.

(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)

Глава первая

Белый наст ещё не окреп на дорогах, не набрал той толщины, что окончательно на всю зиму спрячет землю от колёс и ног. Нет-нет, да провалишься по щиколотку в проталину, сполна хлебнёшь обутком с обмотками дорожной каши. Это, если ты человек. А если змеёныш, выкормыш Грома, хлебнёшь каши башмаком, ибо обмотки тебе заменяет мягкая чешуя. Всё прибыль — не надо во время привалов сушить над костром длинные тряпичные полосы.

Со стороны змеев свистоязык кажется бедным. Пожалуй, только меттлерштадские горные пастухи могут оценить богатство оттенков и вычурность рулад, исполняемых трёхлетками во время разговоров. А если вспомнить, что они способны издавать неслышимые людям звуки — любой человеческий язык покажется сухой ржаной коркой в сравнении со свежим пшеничным караваем. Впрочем, ржаная корка, да с подсолнечным маслом, да с крупной солью способна заткнуть за пояс иной печатный пряник. Смотря, что ей закусывать.

— Притомились, братья, — высвистел десятник, завершающий колонну телег. — Всех разговоров — о еде. Привал!

Весёлый гомон караванщиков, суетливая возня в прилеске, треск сушняка, удары кресала, запах первого дыма — что есть привал, если не великий дар богов вечным путникам, будь ты человеком или змеёнышем? Много ли наотдыхаешься в Башне: приехал, переночевал, развернулся — побрёл обратно. Караваны с товарами теперь собирают так быстро, что не успеваешь толком выспаться. Потому семеро и слегли прямо в крытых повозках. Ещё трое — жгут костёр, готовят похлёбку. Поедят, разбудят братьев. Пока те ужинают и собирают лагерь — вздремнут. Ну и часть пути тоже, пока не растрясёт. Скорее бы уже на сани перейти.

На дорогах сейчас спокойно, охрана превратилась в обычных погонщиков. К хинайским купцам за последнее время привыкли: те всегда сторонятся, улыбаются. Даже сейчас несколько караванов, не желая мешать, встали на привал чуть дальше в лес. Знают — тракты оплачены серебром. Хинайцы тоже платят за дорогу, но караванов у них больше, плата — меньше, хотя на круг получается так же. Зато их товары — дешевле, отчего приток прибыли в Змееву гору несколько поиссяк.

Сотники в башнях думают, как исправить такой неожиданный перекос, быть может, сам Отец что-то в голове держит.

Со стороны леса степенно вышли десятков пять хинайских караванщиков. Широкие мечи — на поясе, опасаться нечего. Нет таких умельцев, чтобы опередили змеёныша в скорости выхватывания оружия. Не было, успел подумать десятник перед смертью. С тремя уставшими дежурными хинайцы справились так быстро, что укрывшиеся в повозках едва опомнились. Выскочили ошеломлённые — что это такое случилось, как такое возможно? Неверяще смотрели на трупы братьев, этого мига вполне хватило раскосым торговцам, чтобы подбежать вплотную.

Зря, ох — зря! Распахнулись чёрные крылья полами плащей, взмахнули, опираясь на воздух, выскочили из рукавов короткие клинки. Невысоко способен взлететь недозрелый змеёныш, локтей на десять, но он-то — способен! Да и противников слишком много — мешают друг другу, вынуждены нападать по трое-четверо. А в выносливости мы с вами ещё поспорим!

Остра хинайская сталь. Вышедшие на бой раскрутились так быстро, что приземляющиеся змеёныши едва не остались без ступней. Но хинайцы и не думали рубить — они всего лишь защищались от атаки сверху. Между них выбежали другие, более кряжистые, медлительные, с копьями, чьи древки гнулись, словно верёвочные. Насколько же усилит такое древко силу удара?

Додумать воин не успел — не такие уж и медлительные оказались копейщики. Обман раскрылся лишь в бою: древко умудрялось отбиваться от обоих клинков змеёныша, да ещё и не подпускало на расстояние удара. Несколько мгновений копейщик пытался пробить оборону караванщика, громко крикнул, первый ряд хинайцев подпрыгнул, улетел за своих товарищей, в бой вступил второй. Эти вооружены мечами, как и сами змеёныши. Вообще, похожи в бою. Ну, может быть — чуть медленнее. Но быстрая смена противников не даёт приспособиться, понять рисунок боя, схему атаки.