— Не реви, — буркнул Тихомир. — Не реви и не оглядывайся.

— Я и не реву. И не оглядываюсь. И до леса дойдём, не оглянусь.

— Молодец. И не реви.

— Да не реву я, видишь?

Мечислав посмотрел на Тихомира.

— Вижу.

— То-то.

— Вижу, что слёз нет. А ещё вижу, что ревёшь. Нельзя тебе сейчас. Все, кто пошёл за тобой, смотрят. На тебя смотрят, князь.

— Кто там пошёл… сотни нет.

— Привык тысячами командовать? Ничего, жизнь тебя ещё не так ударит. Оглохнешь.

— Что, и эти сбегут? И ты бросишь?

— Я, допустим, не сбегу. Некуда мне бежать.

— К жене под бок. К школе своей. Людям всегда есть куда бежать.

— Эх, не хотел я тебе говорить. Померла жена. Маялся я, места себе не находил. Потом продал свою долю в школе, да и пошёл за вами. Вы же мне роднее всех стали. Да и я для вас… жена говорила, троих по говору не различает. А теперь я словно опять Миродара вспомнил. Эй-эй! Не смей реветь. Люди смотрят. На тебя.

Мечислав нащупал через рубаху серьгу, покатал в пальцах, плечи сами собой затряслись. До последних слов воеводы ещё держался, но упоминание об отце пробило последнюю стенку. Держаться. Держаться, Змей побери!

— Придержи воинов.

Пустил коня галопом к лесу. Ветер срывал слёзы, конь ворвался в подлесок, сам замедлил бег. Мечислав оглянулся, не видать никого. Остановил коня, сполз на землю, в самый малинник, чтобы колючки драли кожу, зарыдал в голос.

За что? За что, боги? Ведь ни себе, ни брату не изменял. Заботился, как мог, уступал и в малом, и в большом, и в великом.

Недели не прошло — ни города, ни брата, ни будущего. А ведь кто-то пошёл следом. Куда их вести? В лиходеи дорожные? Говорят, на островах за Меттлерштадтом был благородный лесной разбойник. В разбойники пойти? Грабить караваны, раздавать награбленное черни? Чем я тогда отличусь от тех, кого брат пожалел? Кто, приняв за торговца, отца на колесе распял? Торговцы-то причём? За что? За что? За что…

Очнулся, осмотрел полянку. Полянка? Откуда она здесь? Мелкие деревца выдернуты с корнем, раскиданы в разные стороны. Мечислав сидит на коленях посредине. От валуна, о который споткнулся в ярости, осталась лишь кучка щебня, пальцы разбиты в кровь. И одежда вся изорвана, сам исцарапан. Может быть, эта боль и привела в себя? Может быть, мужчине, чтобы заглушить боль душевную, надо вывести её наружу, на тело? Чтобы саднили ободранные костяшки, чтобы мышцы болели?

Прислушался к себе. Нет. Душевная боль никуда не делась. Забилась в страхе в самый дальний уголок, ждёт. Жди, придёт твоё время.

Поднялся, подошёл к коню, боязливо косящему на хозяина, погладил трясущийся бок, похлопал дружески. Не бойся, дружище. Вскочил без стремян с места, конь повернул голову, кивнул — совсем другое дело, уважаю. Куда теперь, хозяин? Мечислав едва заметно дёрнул повод.

— Давай к Тихомиру.

Воевода стоял на опушке. Рядом — спешившиеся воины, шесть или семь десятков. Не дурно. Для разбойничьей ватаги — даже с лишком. Ухмыльнулся, дёрнул повод. Тихомир проследил за взглядом десятника, обернулся. — Всё в порядке? Дорога безопасна? Слыхал, тут медведь-людоед повадился девок в малиннике драть.

— Ни медведя, ни малинника. Дорога чиста, — поддержал Мечислав одну ложь другой.

Кто-то из воинов уважительно присвистнул:

— То-то он так орал, убежать не смог.

Тихомир залез в седельную сумку, достал запасные портки, рубаху, передал Мечиславу.

— Подвяжешь пока что, потом ушьёшь.

— Не надо! — вмешался десятник. — Моё ему впору!

Мальчишка бросился к своему коню, Мечислав с лёгкой улыбкой посмотрел ему вслед.

— Как тебя звать-то?

— Огниво, князь. — Парень принёс свою одежду, передал.

— Не князь боле. Убери к себе, у меня тоже котомка есть. Убери.

Оглядел воинов, в голову пришла мысль.

— Сотники есть?

Сам видел — нет сотников, но спросить надо.

— Пятидесятники?

Снова молчание. Пятидесятников Мечислав в лицо знал не всех.

— Десятники?

Вышло двое помимо Огнива.

— У кого опыта боле?

Один выступил вперёд, показал на Огниво:

— Он дольше всех нас тут. Нас нанимали последним набором.

— Огниво, ты — сотник. — Поманил вышедшего десятника, — как звать?

— Корень.

— Ты — пятидесятник.

Ткнул пальцем в третьего:

— Имя.

— Заслон.

— Будешь вторым пятидесятником. Ставлю задачу. Разделить войско надвое, разбить на десятки. Корень, Заслон! Наперво себе берите тех, кого знаете лично, остальные — как придётся. Назначьте десятников. Мы — войско, а не толпа.

Оглянулся на воеводу, тот поощрительно подмигнул. Взглядом указал на дорогу от города. Волхва не узнать невозможно — чёрные волосы развеваются одной парой крыльев, льняной балахон — второй. Прискакал, осадил Звёздочку чуть не на зад. Мечислав улыбнулся.

— Чего так долго?

— Девке битой нос правил. Мамка — травница, хоть куда. А пальцы уже старые, чуть не изуродовала.

— Как она?

— Травница?

— Девка, — улыбнулся Мечислав.

— Бредит. Всё повторяет, мол — предадут.

— Уже.

— Может, ещё предадут, — поднял раджинец уголок рта.

Мечислав осмотрел «войско». Дети. Совсем дети.

— Может и предадут. Ну, веди волхв. Куда теперь? К Змею?

Вторак пожал плечами.

— Далеко?

— Недели две на северо-восток.

Изгой снова посмотрел на воинов, послушно разбивающихся на десятки.

— А может и не предадут.

Всю ночь жрецы бросали в небо кость,

Всю ночь молились капищам кровавым.

Не утихали здравицы на трость,

Что в центре круга отливала алым.

Дошли мольбы несчастных до ушей

Богов. Жрецы кричали:

— Слава! Быть рассвету!

Лишь ведьма, та — что выгнали взашей –

Шепнула тихо:

— Быть кровавым лету.

В тот год, бежав от засухи степной,

Кочевники пришли на пограничье.

И, увидав, как бурно зреет яровой,

Взорвали тишину военным кличем.

(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»).

Глава первая

Сама по себе широкая, река, словно тонким рвом огибает Змееву Долину. Специально что ли так русло повернули? Впрочем, может, и повернули, с этих станется. Раз уж целые княжества трясут…

— Вотрак. Разжигай костры, встаём на ночь.

— Может, реку перейдём?

— Дров сам натаскаешь? Видишь — там трава одна?

— Добро. Огниво, ставим лагерь! Заслон, Корень — искать брод!

Пятидесятники неловко переглянулись: подчиняться волхву? Впрочем, приказ толковый, князем не отменён, а волхв… ну что — волхв? Откуда ему знать о единоначалии? Пожали плечами, назначили неполные десятки искать брод, остальных отправили ставить шатры, собирать хворост, рубить бурелом на дрова.

Мечислав уселся на крутом берегу, свесил ноги в обрыв, всмотрелся в Змееву Гору. Вышли на неё с юга, солнце за спиной, и всё равно выглядит чёрной. Смотрел и чувствовал что-то завораживающее, оправдывающее все неудачи, отвечающее на все вопросы. Покопался в голове, нашёл слово.

Цель.

Главная цель, ради которой две недели чуть меньше восьми десятков воинов проламывались через чащобу, вязли в болотах — хорошо, никого не потеряли — кормили гнуса, защищались от диких животных. С животными, правда, проще всего — вертел всех примет. Жаль, сказки о Ночном народе, мавках и русалках остались сказками. С другой стороны, и так тяжело, куда ж ещё и мавки?

Отряд показал себя отменно, ребята не роптали, глядишь, и до конца дойдём. Правда…

— Задумался?

Мечислав повернулся к Тихомиру.

— Задумаешься… восемь десятков в самое логово.

Воевода уселся рядом.

— Что надумал?

— Нас слишком мало, или слишком много. Нам бы или тьмами туда, или лазутчиками.

— Молодец! Я уж думал, не догадаешься. Когда идём?

— Вторак всех спать уложит.

Сзади зашуршало, волхва ни с кем не спутаешь: если надо, он может подходить бесшумно.