— Да. При Миродаре прилюдные казни в Кряжиче не велись. Зачем народ озлоблять?

— Почему — озлоблять? Устрашать.

— А это не озлобление? Смерть не должна быть развлечением. Все мы смертны. Так зачем напоминать? Эдак народ решит, что раз люди смертны, так и Закон ни к чему соблюдать.

— Это интересно, Мечислав. Ты решил править иначе, чем Четвертак. Он запугивал народ, ты — защищаешь.

— Я не буду править, Двубор. Я ничего в этом не понимаю. Править будет боярин Твердимир с Опорой. Моё дело — войско.

— Вот как? Соседей воевать надумал?

Князь рассмеялся.

— Как их теперь воевать, если они все — Змеевых земель поданные? Вы же сами нас так связали, что только и остаётся — бунты разгонять.

— Почему же, — возразил сотник, — при желании можно себе войну по зубам найти.

— Снова, Двубор? Не надо, не доводи до ссоры, прошу. Я же десять лет домой возвращался, дай хоть годик жирком заплыть. А там, глядишь, позовёт меня рог турий в края дальние, послужу я вам, караванщикам.

— А если рог уже зовёт? Если ждать нельзя?

— У вас же есть войска, сотник. Вы же со всех земель можете столько народу собрать, что ни один каган не выстоит. Они — люд наёмный, им дальние края, что дом родной. Чего я тебе сдался?

— Так и ты из наёмников вышел.

— Вышел. Твоя правда — вышел. С чего мне теперь обратно в наёмники идти?

— За серебром, за славой.

— Есть и то и другое.

— Мы, караванщики, просим. Нам помощь нужна. Мы же тебе помогли? Дашь-на-дашь.

— Э-э, нет, Двубор, — Мечислав освободил руку от повода, помахал пальцем. — Вы мне — войско, я вам — Озёрск с Блотиным. Таков наш «дашь-на-дашь». Дай мне интерес серьёзнее.

Двубор некоторое время ехал молча.

— Что ж. Будет тебе интерес.

И пришпорил коня.

— Так и слышу: «только потом не жалуйся», — рассмеялся вслед Мечислав.

Сотник пожал плечами, дескать, сам напросился. И так смешно князю стало от этого пожатия. Ну что, что может такого случиться после десяти лет изгнания?

Глава третья

— Не верю. — Тверд тряхнул головой, посмотрел на озабоченного Тихомира.

Воевода хмыкнул в бороду, шумно почесал затылок.

— Кому? Волхву, дружине, Змееву сотнику? Мне?

— Тебе верю, воевода. Не для того ты нас растил и сюда привёл, чтобы теперь предать. Это уже слишком.

— Слишком — что?

— Слишком глупо.

— Думаешь? А знаешь, почему я оказался в Меттлерштадте? Сказать тебе?

— Зачем?

— Ну, как — зачем. Ты же никому не доверяешь. Даже брату.

— С чего ты взял?!

— Не кричи, люди оборачиваются. Мне, Тверд, почти втрое больше лет. Я такой взгляд знаешь, сколько раз видел?

— Какой взгляд?

— Разочарованный. Будто брата потерял. Запомнились мне такие глаза. Знаешь, — воевода раздумывал, говорить ли. Решился, — Миродар на меня так смотрел, когда из города гнал.

— Отец? Тебя выгнал? — голубые глаза молодого боярина в изумлении уставились на Тихомира.

— Чего такого? Обычное дело.

— За что?

— За неосторожные слова.

— Разве так бывает?

— Чаще, чем ты думаешь, — хмыкнул учитель. — На свадьбе Миродара и Жданы я сказал, что люблю её. Вернее, я сказал, что вижу своих самых близких и любимых людей, но твой отец решил, что эти слова значат нечто большее, чем я хотел сказать. Ревнив был, хоть в жрецы иди.

— Почему — в жрецы?

— Кто не любит богов до самоотречения, тому в жрецах делать нечего. А твой отец отказался от жизни, лишь бы спасти жену.

— И что? Он не так тебя понял и выгнал?

Тихомир молча пожал плечами.

— Прощаясь, я просил князя ийти ко мне, если будет совсем невмоготу. И переезжая, всегда высылал ему гонца с весточкой, где искать. Или ты думаешь, старых друзей так просто раскидать в разные стороны? Другое дело, сам он такой подозрительный стал, или ему намекнул кто…

Воевода пришпорил коня, весь в себе поехал вперёд.

Князья гонят друзей, родных, даже братьев, подумалось глядя ему вслед. Четвертак — двоюродный, по линии Дмитровых. Блотинский князь, троюродный по матери, единственный, кто решил пойти мирным путём. Что же за доля такая — княжья?

— Ну что, боярин? — голос Змеева сотника вырвал из задумчивости.

— Что?

— Что решил, говорю.

— Ты о чём, Двубор?

— Думаешь, ночью всё приснилось? Нет, от разговора не уйти. Надо делать выбор.

— Какой выбор?

— Убеди Мечислава. Если не убедишь ты, нам придётся убить вас обоих. Погоди, не кричи, не зови брата, побереги здоровье.

— Чьё? Чьё здоровье мне поберечь?

— Своё, брата, Тихомира, Вторака. У меня нет времени объяснять тебе всё. Просто вспомни нашу ссору.

Ночной разговор вспомнился до последнего слова. Нет, ссора с сотником не могла присниться — после снов не просыпаешься в темнице. Но Мечислав действительно замял разговор. Правда, поделил власть — себе дружину, Тверду — бояр. А ведь Четвертак десять лет правил без всяких бояр. Ну, какая, спрашивается, после этого у них власть?

— Если ты не уговоришь брата, значит, мы напрасно тратили на вас время. Время и деньги. Но оставлять вас, оружие, в которое мы столько вложили, опасно. Послушай своё дыхание, Тверд. В горле не свербит? Голова не кружится?

— Чувствую себя прекрасно.

— Вы отравлены. Вчетвером. Дня через три вы все умрёте. На трапезе вам дадут противоядие. Но.

— Но? Ты ставишь условие?

— Теперь ставлю, боярин. Я дам вам противоядие, если ты промолчишь и согласишься действовать, как я укажу. Если ты сейчас поскачешь к брату, вы умрёте.

— А если я тебя зарублю и отниму противоядие?

— А в какой оно еде, ты знаешь? После охоты для вас накроют стол. Отведай все блюда — умрёшь.

— Почему?

— Три кушанья в указанном порядке, боярин. Рискнёшь? Подумай хорошенько, и, запомни: мы — Змеевы люди. У нас иное представление о Правде. И сейчас я не столько показываю тебе свою силу, сколько хочу решить всё по-доброму. Захотел бы, промолчал.

— О яде?

— О яде.

— И где же твоё «по-доброму», если через отраву?

— А с чего ты взял, что «через отраву» — по-злому? Я же не насмерть, только, чтобы убедить.

— Ничего себе! — Вспылил Твердислав, но сотник упредил жестом.

— Спокойней, улыбайся. У тебя ещё трое суток жизни.

— Ничего себе. И так вы всех убеждаете?

— Как и вы. Вспомни переговоры с озёрским амиром. Ворвались, избили, начали угрожать. И уже после подавления — начали разговаривать. Это ли не угроза? А Блотин? Привести армию, показать силу и после этого — начать говорить спокойно, по делу. А что сделал я?

Блиц

Досточтимого амира Ахмада Восьмого, да воссияет его имя над миром, разбудил шум за дверью покоев. Успокоив испуганную наложницу поцелуем в живот, амир накинул халат и направился к выходу, чтобы лично увидеть, кто посмел потревожить его сон. Надо же знать, кого варить в оливковом масле? Протянуть руку к двери он успел, а вот открыть — нет.

Оглушённый ударом тяжёлой створки, амир успел подумать, что наложница всё-таки слишком визглива.

— Полейте его, что ли водой?

— Ты чем его, Тверд?

— Дверью, с ноги.

— Да, уж… хорошо — не кулаком.

Голоса раздавались издалека, менялись от низкого гула до визгливого свиста. Амир висел в пустоте, и это было самое прекрасное переживание в его долгой жизни. Вечно бы так висеть и наслаждаться покоем. Если бы не так мокро. Мокро было лбу, глазам, щекам, носу и подбородку — амир теперь вспомнил, как это называется. Мокро лилось по шее на грудь, живот и ниже — по ногам. По ногам получилось ещё и щекотно.

— Дёрнулся! Жить будет.

— Волхва бы сюда.

— Не доверяю я ему.

— А я доверяю. Его Ёрш из-под земли достанет.

Голоса были похожи, словно говорили родные братья. Правда, говорили не по-амиратски, по-кряжицки.

— Переверни его на живот, захлебнётся.

Под спину просунулось, потянуло. Шуршание шолка. Да, существует такая дивная ткань, что не мнётся!