— На вас не угодишь, — пожал плечами мародёр. — Пойду я, пожалуй. К тому же заряды полностью иссякли.

— Нет уж, держите его! Сорок три, сорок четыре. Подыхать вместе будем, по твоей вине. Ложись, что ли! — по привычке скомандовал Фердинанд.

Выстрел!

— Ах вы, мои куколки заводные. Пять, шесть. Ах вы, мои милые. Вы только гляньте на этих героев — уложились ведь вовремя. Прямо как при полном расчёте. Двадцать, двадцать один. Теперь они нам не страшны.

— Вот ещё одному уже ничего не страшно, — сдержанно кивнул Гюнтер. Шведы не преминули ответить за гибель товарища, влепив весь заряд в бойницу, откуда был произведён ружейный выстрел. Нечто, оставшееся от мародёра, решившего вернуться к мушкетёрскому ремеслу, сползало вниз по брустверу рядом с заботливо прислонённым к банкетке мешком.

— Осиротел мешочек-то, — брякнул Маркус, на время забыв обо всём.

— Заряжай! — ткнул его Гюнтер. — А то раззявил губу, трофейщик хренов.

Им ещё два раза пришлось целоваться с землёй, прежде чем они зарядили сами.

— У шведов-то проклятых отчего заряды не иссякли до сих пор?

— Унитары! Всё в одной холстинке зашито — и порох, и пыж, и ядро — забивай сразу — и готово. Каждый солдат на себе добрый десяток может утащить.

Наконец-то сподобились и они.

— Так, как только шведы стреляют, десять, одиннадцать, Михель, сразу к прицелу, и постарайся, чтобы этим выстрелом всё и ограничилось, семнадцать, восемнадцать. Я зарядил бомбой, потому что от картечи они также попадают, как то сделали мы. Надо развалить им пушку. Швед пошёл, конечно, не тот. Их там с десяток голов, давно бы со шпагами рванули в атаку, врассыпную да перекололи нас в мгновение ока. Тем паче ни я, ни тот мешочник на шпагах уже не сильны.

— Так они ж не ведают, что нас здесь четверо.

— Ведают, не ведают. Тридцать, тридцать один. Чего тут ведать? Раз ни из пушки, ни из ружей не отвечают — значит, нет никого. Бери голыми руками. Нет, не тот швед стал. Ложись!

И всё-таки Михель поторопился! Выпущенная бомба впритирку прошла над шведской пушчонкой, зарылась в землю, где и разорвалась, не причинив никому вреда.

Шведы ответили ещё двумя картечными зарядами, но к этому они уже привыкли, посему зарядили гораздо быстрее.

— Михель, умоляю, не промахнись! Ведь не дурни же они, в конце концов. Догадаются сменить частоту выстрелов и сметут всех разом. Или поймут, какие из нас вояки, и возьмут штурмом.

— Мне нужно время для прицела. А с бомбой этого не сделаешь — надо торопиться.

— Так что ж ты молчал? Давай ядро закатим!

Михель ощутил незнакомое чувство величия себя, наводящего пушку. От его меткости зависела вся их четвёрка, а также свалившиеся, как снег на голову, шведы. «Одним ударом семерых» — в этом что-то есть. Михель не раз и не два видел, как ядро врезается в плотный строй атакующих, как заряд картечи наповал укладывает все капральство. Но в худшем случае из орудия палили в него, в лучшем — свои имперские артиллеристы поддерживали огнём. Навалился страх — опять промажет! Зря он самонадеянно встал к пушке.

«Если суждено уцелеть в этой заварушке — ухожу в артиллерию. Вон и старик ко мне благосклонен — шпыняет гораздо меньше увальня Маркуса или гордеца Гюнтера. Должен взять, ведь расчёт его весь приказал долго жить. Тогда уж Гюнтер, сволочь, мной не покомандует — куда идти, что подать. Когда пожелаю, тогда и к морю уйду... Шведы-то как медленно работают. Чуют еретики, что на прицеле. Запросто любому башку снесу. Вон один даже обернулся — а порох-то у него так и сыпется — нет, не будет у них доброго выстрела».

— Ну, запаливай, — негромко и даже устало скомандовал Михель, словно занимался этим годы и годы, и выстрел этот для него — один из тысячи.

— Voila, — восхищённо прищёлкнул языком Фердинанд, почему-то решивший перейти на французский. — Михель, каналья, да ты же прирождённый артиллерист!

— Выпивка с меня! — выразил своё отношение к выстрелу Маркус.

— Заряжай давай! Картечью! Уходят же! — Гюнтеру все мало. — Ну ты и глаз, Михель!

А вопили они все потому, что Михель попал! Ядро угодило в лафет или колесо — только щепки полетели. Выбитый силой удара из люльки ствол отлетел далеко в сторону, к огромному сожалению Михеля, не зацепив никого из шведов.

— Подумаешь, в пушку попасть, — пожал плечами Михель, хотя его так и распирало заорать что-нибудь оглушительно-звонкое. — Любой сможет.

— А вот и не любой, не любой, — горячо подхватил Фердинанд. — Тут глаз нужен. И чутьё. Они или есть, или нет.

Оставшиеся без пушки шведы рассыпались проклятьями, бессильно грозили кулаками, даже постреляли из мелкого оружия, а потом вдруг побежали, да так резво — только пятки засверкали. Потому-то Гюнтер и завопил как резаный, чтобы поторопились заряжать. Саданули картечью вослед — да куда там.

— Вот теперь можно и отпраздновать. — Гюнтер неуклюже, но крепко облапил Михеля. — Молодец! Ты даже не подозреваешь, Михель, какой ты славный малый!

— Может, в тыл? — робко предложил Маркус. — Сколь воевать-то можно? Пехтура от нас сбежала — прикрывать некому.

— Пехтура, — передразнил его Гюнтер. — А сам-то кто?

— Заряжай! — скомандовал уже Фердинанд. — Битва-то не кончилась.

— Заряжай да подавай, — скривил губы Маркус. — А отдыхать и наливать когда ж будем?..

— Паппенгейм! Смотрите, точно Паппенгейм!

— Ура, победа, насыпь им перца под хвост, ребята!

Огромная масса имперской кавалерии, подобно водяному потоку, грозно выкатывалась из-за ближайшего холма, сворачивая расстилающуюся перед ними шведскую армию, ровно штуку сукна.

— Боже ты мой, какая силища! Сколько ж у него кавалерии-то будет? — не скрывая радости, притворно ужаснулся Маркус, всплёскивая руками.

— Тысяч за семь простирается мощь его региментов[167]. — Фердинанд не меньше других потрясён был величием разворачивающейся панорамы огромного противоборства.

— Фердинанд, как сделать, чтобы наша штучка плевалась как можно дальше? — Гюнтер не мог долго радоваться.

— Или хобот приподнять, или хвост опустить, и заряд, конечно, рисковый забить.

— Действуй: командуй, показывай. Надо пособить конничкам.

Михель тоже взялся было за инструмент, но Гюнтер мягко его отстранил:

— Отдыхай. Тебе нельзя утомляться. Руки будут дрожать и глаз слезиться. У нас вон там Маркус — новоиспечённый бомбардир — от безделья изнывает, да и Фердинанд — работник хоть куда. Полюбуйся пока, как наши еретиков кромсают. Что, разлюбезные, наскочили с ковшом на брагу! — погрозил он кулаком в сторону противника.

Однако ж и шведы тоже не с хвоста хомут надевают. Мягко спружинив, шведская армия погасила первый, самый бешеный натиск, не раскололась на тысячу небоеспособных осколков. Кавалерия, мушкетёры, орудия — всё это спешно меняло фронт, подтягивалось, охватывало, контратаковало. Поле беспощадной резни мигом затянулось плотными клубами порохового дыма, и уже не разобрать было — кто там кого и как.

У смертельно вымотанных артиллеристов работа тоже не заладилась и не спорилась. Непосредственная угроза миновала, предвкушение близкой победы расхолаживало и расслабляло. Удирающий от них шведский расчёт наткнулся на целёхонькую однотипную четырёхфунтовку, и после недолгих споров решили развернуть её и вторично испытать судьбу в артиллерийской дуэли. Тут-то и накрыл их вал атакующей имперской конницы. Храбрые шведы ещё успели всадить заряд картечи в упор. В горячке боя было не до возни с пленными.

Михель, с удовольствием расслабив напряжённые члены — возня с орудием утомляет не хуже рукопашной, — вёл ленивую борьбу между Совестью и Усталостью: помочь — не помочь, причём Усталость явно одерживала верх. Хотел уж было обернуться и крикнуть, чтобы не суетились понапрасну, всё равно ничегошеньки в дыму не разберёшь, так и по своим недолго угодить, как вдруг внимание его привлёк всадник, явно держащий путь по их душу.

Михель беспокойно заёрзал. Всадник выскочил из имперских рядов, но у них ведь там всё так перемешалось. С вознёй у пушки он совсем забыл про свой верный мушкет и то, что его всегда надо иметь под рукой, желательно заряженным. Ежели, конечно, думаешь протянуть хотя бы до следующего восхода солнца. Гюнтер, командирчик хренов, явно сунул его ружьишко в чьи-то грязные неумелые лапы, и хозяин лап, разумеется, удрал под поднятый шведами шумок, с испугу сгребя и Михелев мушкет. И валяется, поди, его неказистый, но убоистый мушкет сиротливо в какой-нибудь луже. Пойти посмотреть что-нибудь подходящее.