Шлюха! Такая же, как его Грета, как и все они здесь. Живёт без смысла, красоты, радости.
Но взглянув на Мадонну, Георг сразу понял, что если кто и будет подыхать сегодня от разлива чёрной желчи, то только не он, Георг.
Бедная девочка: затравленная, забитая, всеми брошенная и преданная. Ты прости нас за всё, что мы с тобой сделали — всех. Это Война, это она проклятущая. Она ведь и меня... Если бы мы только могли встретиться, побеседовать по душам, начистоту, ничего не скрывая. Я ведь, случись всё по-другому, мог бы отцом твоим приёмным стать. Ведь у тебя, как и у меня, — никого. Бросил бы свою вонючую компашку и... Ничего.
Поздно, слишком поздно. У тебя впереди виселица, и единственная твоя надежда на спасение — это мы. Выдашь — помилуют. Может быть. Такова жизнь.
Первый раз Магду — это её настоящее имя, отсюда и до Мадонны недалеко — продала родная мать. За пару дукатов, в самом юном возрасте, интендатскому майору — ворюге, как и все интенданты. Кого винить — ведь вопрос стоял о жизни или смерти от голода. Магда не могла сказать что-нибудь дурное про своего первого мужчину. Изысканная еда, первое в жизни приличное платье, даже первая принятая ванна — все он. И мать тут же кормилась, стараясь, правда, поменьше попадаться на глаза.
Казалось, ему доставлял огромное наслаждение сам процесс лепки из грязной угловатой девчонки чувственной прелестной женщины. Но как только посчитал свой шедевр окончательно завершённым, так сразу и заскучал. Не в меру избалованный женским вниманием богатый толстячок довольно скоро пресытился прелестями очередной «перепёлочки» Магды. Хоть не наладил под зад коленом, как вполне мог. Беспощадная экономия на солдатских желудках позволяли майору, по делу и без дела, проявлять показные щедрость и великодушие. Разрешил беспрепятственно забрать все свои подарки, а матери конфиденциально вручил небольшой, но туго набитый мешочек. Капиталец позволил им прикупить фургончик, мула, разных полезных мелочей и заняться маркитантским промыслом. Раз война не собирается заканчиваться, то на такие услуги спрос постоянен. Майор и здесь не забыл про них. Вернее, сейчас наблюдался обоюдный интерес: передвижная лавчонка оказалась подлинной алхимической ретортой, где всё, что бы ни урвал доблестный интендант у вооружённых защитничков веры, трансмутировалось в звонкую монету. Конечно, бравый ворюга тащил сотнями мешков и бочек, но ведь и подобных лавочек под его патронажем не одна и не десять. Так что мешочек, небрежно брошенный в материн подол, возвернулся к нему не единожды. Риск, как и прибыль, отнюдь не делилась пополам. «Большие воры вешают воришек», а не наоборот.
Была для его посещений ещё одна, не столь меркантильная причина. Магда даже гордилась собой — надо же, присушила мужика безо всякого колдовства и «фильтра»[107]. Сначала прогнал, теперь изредка сам прибегает.
Разок, вернувшись внезапно, застала своего, как полагала, майорчика в объятьях матери. Когда сообразила, кто именно барахтается в полутьме и чем занимаются, в лицо словно горсть раскалённых углей швырнули. На глаза попался, завораживая, дорогой эфес Майоровой шпаги. Разделаться с двумя единственно-близкими людьми. А дальше? И за что? Тихо отпустила полог. Всецело поглощённые «делом», её появления так и не заметили.
Два дня после этого старалась не смотреть в глаза «противной похотливой старухе», пока та сама не схватила её за локоть:
— Ты что, доченька?
Магда, стараясь освободиться, молча выкручивала руку.
— Постой! Да ты никак знаешь? Ты видела?!
Чувствуя, как глаза стремительно наполняются слезами, Магда упорно продолжала тянуть руку.
Мать внезапно выпустила дочь, и Магда полетела на землю. Приподнявшись на локтях, Магда со злостью двинула ногой так, что мать с криком:
— А лягаться-то зачем, кобылка?! — рухнула на неё.
Локтем мать угодила Магде подвздох так, что у той перехватило дыхание. Не смея выдохнуть, Магда замерла с открытым ртом, зажав руками место ушиба. Испуганная мать села рядом, злость её моментально улетучилась. С порциями воздуха изо рта Магды вылетали и отдельные слова:
— Значит... я кобылка... а кто же... тогда ты?
Видя, что все обошлось и, наблюдая за сверхусилиями дочери, мать внезапно развеселилась.
— А я, а я тогда старая кобылица, — со смехом заключила она Магду в объятия.
Магда ещё было поупиралась, но упоминание о старой кобылице, созвучное её недавним мыслям, окончательно растопили её неприятие, и она расхохоталась в материнских объятьях.
После этого всё быстро разрешилось к вящему удовольствию сторон. Да и как могло быть иначе: речь шла о дальнейшем деловом сотрудничестве, о жизни и смерти.
Свободу выбора оставили целиком за храбрым интендантом — кого пожелает ублажить, или, как выразилась мать, «кого сгребёт», так тому и быть. Решено было также согласовать усилия по перекачке части средств из сверх всякой меры распухшего кошелька майора в их семейную копилку. Общую идиллию примирения несколько нарушил вопрос Магды:
— А что если этот хлыщ потребует любви втроём?
— Там видно будет, — хлопнула её по колену мать.
— Надо было всё-таки вооружиться той бесхозной шпагой да погонять вас всласть по лагерю нагишом, — мечтательно вздохнула Магда, и они опять закатились смехом.
После этого случая Магда словно открыла для себя мир мужчин. Масса их окружала её, постоянно мозоля глаза, делая покупки, а то и пытаясь купить её, по поводу и без повода изрекая грязную кучу непристойностей, старались погладить, ущипнуть, а то и затащить в ближайшие кусты. Но всё это стадо, снедаемое похотью даже на смертном одре, было надёжно заслонено от неё мощной фигурой майора. Всегда чистого, ухоженного, надушенного, вежливого и щедрого. И вот этот первый и пока единственный её мужчина нагло изменил, причём на глазах.
Посему первое — отомстить наглецу и развратнику, причём как можно быстрей. Второе — это даёт дополнительный приработок, и если быть поразборчивей и поусердней, то довольно неплохой. И наконец, ещё одно открытие — само по себе это неиссякаемый источник удовольствий. Результат: из Магды довольно скоро получилась дорогая офицерская шлюха.
Интендант отнёсся к переменам в судьбе Магды гораздо покойней, чем она втайне надеялась. Разве что ещё реже стал прибегать к её интимным услугам, а так ни словом, ни жестом не выразил своего неодобрения.
Вскоре его, видимо, за недюжинные заслуги в присвоении солдатского провианта перевели с повышением ко двору. Распрощались они сухо, хотя без пяти минут полковник потратился и на презенты, и на полдюжины шампанского. Ни мать, ни дочь с собой не взял, они и не напрашивались. Сопровождаемый огромным обозом с платьем, сундуками, коврами, посудой, роем слуг в новеньких ливреях: «кому война, кому мать родна» — майор отбыл в роскошной карете — растаскивать империю дальше.
Настало короткое жаркое лето жизни Магды, с лёгкой руки какого-то остряка, ставшей вскоре Мадонной. Узрели её как-то, пробиравшейся по лагерной грязи с огромной бутылью вина, которую, боясь поскользнуться и разбить, прижимала к себе, словно Мадонна младенца Христа на полотнах великих итальянцев и фламандцев. Богохульники-самоучки так и влепили, что вовек не отскоблишь. Хорошо ещё, хоть не Чёрной пяткой нарекли: в тот раз ещё оставила в грязи изящную туфельку, так что пришлось ковылять по грязи босой ногой. Но капитана, внёсшего предложение о пятке, обвинили в отсутствии куртуазности, так что он едва не вызвал на поединок всех скопом офицеров полка, и отвергли его идею.
Временной промежуток, когда основной проблемой Магды стало определиться, в чьей же постели она пробудилась, а также, как справиться с головной болью от похмелья, а вечером — выбрать, кого одарить благосклонностью на этот раз и сколько за это запросить, не мог быть долгим. Ступив на золотую ступеньку порока, она не могла не видеть, что эта лестница ведёт только вниз, в бездну. Век шлюхи недолог, век элитной шлюхи сжат, иной раз до размеров дневного перехода. Да и как иначе, когда в любом разорённом городке или деревушке большинство уцелевшего женского населения готово на все ради куска хлеба, ради жизни для себя и своих близких.
