Тверь, Тверь — вот что было преградой для объединения Руси! Поэтому нужно искать в союзники то княжество, ту Русскую землю, с которой пока интересы не пересекаются. Московские князья давно уже обратили внимание на Господина Великого Новгорода. С одной стороны, богатейшая феодальная республика, с другой — большие забияки. Завидовали им московские начальные люди и в то же время возмущались, что нашлось ещё место на Руси, куда можно уйти удалому. Но то, что Новгород должен стать им союзником, в этом они не сомневались, иначе одной Москве с Тверью и Рязанью не справиться, а одному Новгороду не отбиться от алчного, жадного Запада.

Боярин Дубина играл с огнём: за убийство гостя или купца полагалась смертная казнь, а уж за роль соглядатая его медленно и с удовольствием бы удавили, предварительно применив пытки неслыханные. Но он хорошо платил ушкуйникам, и те уживались. Когда же разозлённые новгородские купцы попросили Прокопия поймать шайку разбойников, тот возмущённо отказался, ссылаясь на то, что он воин, а не ярыжка. Тем более что атаман был благородным разбойником мало кого убивал, а только грабил богачей да раздевал догола, на потеху своей братии и ушкуйников...

Разбойники, кряхтя и спотыкаясь, повели Кистеня к становищу. Перекусили чем Бог послал. Кистень страшно проголодался и поэтому ел за троих.

— Хорошее дело замыслил: отомстить надо нехристям и за матушку, и за батюшку, да и за всех матерей русских обездоленных, — сказал атаман, выслушав рассказ Кистеня. — Идёшь, значит, в Новеград? Там как раз такие, как ты, нужны. Найдёшь Прокопия, скажешь, мол, от Дубины, он поймёт, Дубина — это я. А мы с тобой ещё свидаемся, — многозначительно добавил он.

Разбойник, подручный Дубины, вывел Кистеня на дорогу, показал на холм и сказал:

— Вон видишь тот елбан, перевалишь его, а там до места и рукой подать.

Пять городских посёлков составляли славный Новегород: Славенский, Неревский, Людин, Плотницкий и Загородский. Между ними была определённая борьба за выделение общих средств, за проход через территорию. На вече происходили выборы республиканских должностных лиц: архиепископов, посадников, тысяцких. Вече было посёлочным и городским.

Выборные придерживались старины и в серьёзных делах опирались на древние обычаи, как они говорили — по старой памяти да по древней грамоте.

Сам Новгород был построен па наивыгоднейшем перекрёстке торговых путей, важных как для Руси, так и для всей Северо-Западной Европы. В Новгородской земле были такие крупные города как Псков Изборск близ Чудского озера, Белоозеро, Ростов. Это был один из самых цивилизованных городов Европы и в целом мира. К сожалению, историки мало обращали внимания на научные достижения новгородцев. Однако известно, что уже в IX веке в нём была богатейшая библиотека. Оплотом науки и культуры были кудесники и христианские монахи. Священнослужители были хранителями не только тайн, старинных рукописей и книг, летописцами, но и выдающимися учёными. Мы почти ничего не знаем о новгородских кудесниках-учёных. Известно только, что именно благодаря им сохранена «Велесова книга». Эта традиция изучать передавалась из поколения в поколение. Не умерла она и со сменой религий. Истинные учёные-христиане не отвергали всех знаний, и если бы не мракобесие и чужебесие византийских священнослужителей, до нас бы дошло множество сведений из истории древних славян. Но и среди христианских священников-новгородцев было много выдающихся учёных. Одного из них, математика, хорошо знала вся просвещённая Восточная Европа. Это знаменитый Кирик-Новгородец, написавший в 1136 году научный трактат, который он посвятил счёту времени для вычисления дня Пасхи. Кроме того, став христианским священником, учёный создал любопытное произведение о нравах Древней Руси — «Вопрошание».

В своих тысячевёрстных путях новгородцы часто ходили на ладьях и ушкуях по рекам и морям. Летопись говорит о «кругосветном» плавании вокруг Европы, через Киев и Новгород, Ла-Манш и Гибралтар, называя балтико-атлантический отрезок «из варяг в греки».

Ушкуйники собирались в Неревском посёлке. Это было их своеобразное место отдыха, а упражнялись они в дремучем лесу, подальше от глаз людских, чтобы никто не видел и не слышал их секреты воинского искусства. Там было огороженное частоколом место, куда и пешему, и конному постороннему попасть было заказано. Даже новгородские бояре на охоте с опаской обходили это место, потому что ушкуйническим охранникам Прокопием был дан строжайший наказ — никого не пускать, а если кто будет противиться, нещадно расправляться, вплоть до смерти. И когда мимо удальцов проходил Кистень, один из родников[13], чернобородый зверовидный мужичина стал смеяться над ним:

— Откуда ты, засельщина, уж не из Загороднего или из Плотницкого? Куда направляешься: вино пить или к волочайкам прелюбодействовать? У нас все здесь за проход мзду платят. Вот молодой ты, а уже с бородой. За эту бородку давай две новгородки да три ладожонки[14].

— А я не дам, — дерзко ответил Кистень.

— Ну ты, отрок, сам свою судьбу выбрал! — взревел чернобородый и ринулся с кулаками на парня.

— Убьёт ведь, — сказал стоящий близко к Прокопию купец-зажитник[15], пришедший к ушкуйникам на переговоры, чтобы подписать ряд[16]. — Опять бояре будут выговаривать, что шалят твои ротники.

— Ты поосторожнее, поосторожнее, Дрегович, смотри, не завали его у меня! — крикнул вдогонку Прокопий. — Помни, что за это бывает!

Дрегович хотел лишь попугать отрока, надрать ему уши, но тот, вдруг отставив посох, сам изготовился к кулачному бою. Это изумило богатыря Дреговича:

— Ну, держись тогда за землю, а не то полетать тебе придётся! — и нанёс Кистеню сокрушительный удар.

Но вдруг сам взлетел вверх и грузно шлёпнулся на землю. Толпа ушкуйников ахнула. Не помня себя от обиды и ярости, Дрегович всерьез налетел на парня и замолотил по нему кулаками, но ни один из ударов не попал ни в туловище, ни в лицо Кистеня.

Зато он сам ударил два раза, и коренастый Дрегович повалился без сознания.

— Вот это паря! Ай да здорово, самого Дреговича! — воскликнули изумлённые ушкуйники, увидев, как натолкнулся их товарищ на силу неодолимую.

— Надо бы его спытать, — сказал озабоченно Прокопий своему податаманью Смольянину, — уж не лазутчик ли из Московии к нам пожаловал? — И подозвал забияку. — Откуда ты, отрок, и куда бредёшь? Только не плети мне небылицы, а то мой меч — твоя голова с плеч.

Для убедительности Прокопий потряс своим здоровенным кинжалом.

— Да я — Кистень, от атамана Дубины к Прокопию с поклоном. Не скажешь, как к нему пройти?

— Кистень? На гулящего не похож! Так кто же ты? — строго спросил его ещё раз Прокопий.

Кистень ему подробно рассказал: и как он жил у скоморохов, и как заболел, и как лечили его волхвы.

— Так-так, — усмехнулся Прокопий, и вдруг его осенило: — А не подлыгаешь[17] ли ты, парень? А ну, покажи что-нибудь скоморошное!

Кистень не стал себя упрашивать, встал на руки и вдруг, мелко перебирая ими по земле, побежал, потом, встав на ноги, разогнался и несколько раз перевернулся в воздухе.

— Ну и диво! — молвил Прокопий. — А как же ты с Дубиной-то повстречался?

— Да вот хотели меня без портков пустить по лесу гулять, а я не дался, — потупился было Кистень.

Ответом ему был взрыв хохота.

— Так их ведь пять человек было, — сказал один из ушкуйников с перебитым носом, вытирая выступившие от смеха слёзы.

— Да вот все пятеро у меня землю и ели, — ответил повеселевший Кистень, потом спохватился: — А ребята они хорошие!

— Да уж, — промолвил Прокопий, — только с этими «хорошими» лишний раз не встречаться ни ночью, ни в лесу. — И добавил: — А если ты Прокопа ищешь, так он перед тобой. Если в Бога единого и Троицу веруешь, Русь любишь, давай-ка у меня служить, нам такие удальцы нужны. А учителем тебе будет... — атаман задумался, — твой первый знакомец из наших, — и показал на Дреговича. — Но я думаю, что ты и сам его чему-нибудь научишь!