«Он говорил: «Я не люблю природы…» Он говорил: «Я не люблю природы, Я научу вас не любить ее. И лес, и море, и отроги скал Однообразны и унылы. Тот, Кто в них однажды пристально вглядится, От книги больше не поднимет глаз. Один лишь раз, когда-то в сентябре, Над темною, рябой и бедной речкой, Над призрачными куполами Пскова, Увидел мимоходом я закат, Который мне напомнил отдаленно Искусство человека…» «Нам Tristia – давно родное слово…» Sulmo mihi patria est… Овидий. Нам Tristia – давно родное слово. Начну ж, как тот: я родился в Москве. Чуть брезжил день последнего, Второго, В апрельской предрассветной синеве. Я помнить не могу, но помню, помню Коронационные колокола. Вся в белом, шелестящем, – как сегодня! — Мать улыбаясь в детскую вошла. Куда, куда? – мы недоумеваем. Какой-то звон, сиянье, пустота… Есть меж младенчеством и раем Почти неизгладимая черта. «Из голубого океана…» Из голубого океана, Которого на свете нет, Из-за глубокого тумана Обманчиво-глубокий свет. Из голубого океана, Из голубого корабля, Из голубого обещанья, Из голубого…la-la-la… Голубизна, исчезновенье, И невозможный смысл вещей, Которые приносят в пенье Всю глубь бессмыслицы своей. «Приглядываясь осторожно…» Приглядываясь осторожно К подробностям небытия, Отстаивая сколько можно Свое, как говорится, «я», Надеясь, недоумевая, Отбрасывая на ходу «Проблему зла», «проблему рая», Или другую ерунду, Он верит, верит… Но не будем Сбиваться, повышая тон. Не объяснить словами людям, В чем и без слов уверен он. Над ним есть небо голубое, Та бесконечность, вечность та, Где с вялой дремой о покое О жизни смешана мечта. <1952> «Ни музыки, ни мысли… ничего…» Ни музыки, ни мысли… ничего. Тебе давно чистописанья мало, Тебе давно игрой унылой стало, Что для других – и путь, и торжество. Но навсегда вплелся в напев твой сонный, — Ты знаешь сам, – вошел в слова твои, Бог весть откуда, голос приглушенный Быть может смерти, может быть любви. Дополнения «Облака» (1916) «Вот так всегда, – скучаю и смотрю…» Вот так всегда, – скучаю и смотрю На золотую, бледную зарю. Мне утешений нет. И я не болен, — Я вижу облако и ветер в поле. Но облако, что парус, уплывет И ветер, улетая, позовет: «Вон там Китай, пустыни и бананы, Высоким солнцем выжженные страны». И это жизнь! И эти кружева Мне заменяют бледные слова, Что слушал я когда-то, вечерами, Там, над закатами, над облаками! Но не могу я вспомнить тишины, Той боли, и полета, и весны. «Скоро день. И как упрямо…» Скоро день. И как упрямо Волны держат пароход. Ветерок от Валаама Звон малиновый несет. Скоро в путь. А путь не страшен, — Ведь по ладожским волнам Мимо деревень и пашен К синим, ясным куполам. Тонкий звон, звени и падай, Чтоб не потерять пути, Помоги, Врагиня ада, От лукавого уйти! Сладок воздух, тесны кельи, На траве медведь лежит! Празднуй, празднуй новоселье Убегающий во скит! «В зоологических садах орлы…» В зоологических садах орлы, В тяжелых кольцах, сонные летают, С прута на ветку – будто со скалы — Перелетят и снова засыпают. Как мне скучна их царская краса И декорации глухой печали, И пар над Альпами, и небеса, Что раздираемых ягнят видали! Я маленькую птицу, воробья, Поймаю в клетку, напою водою. Пусть он чирикает, поет. А я Окошко разноцветное раскрою. «Так тихо поезд подошел…» День был ранний и молочно-парный. Ин. Анненский Так тихо поезд подошел, Пыхтя, к облезлому вокзалу, Так грустно сердце вспоминало Весь этот лес и частокол. Все то же. Дождик поутру, Поломанные георгины, Лохмотья мокрой парусины Все бьются, бьются на ветру, А на цепи собака воет, И выбегает на шоссе… Здесь, правда, позабыли все, Что было небо голубое. Лишь помнит разоренный дом, Как смерть по комнатам ходила, Как черный поп взмахнул кадилом Над полинявшим серебром. И сосны помнят. И скрипят, Совсем как и тогда скрипели, — Ведь к ночи ранние метели Уж снегом заметали сад. |
