«Наперекор бессмысленным законам…» Наперекор бессмысленным законам, Наперекор неправедной судьбе Передаю навек я всем влюбленным Мое воспоминанье о тебе. Оно как ветер прошумит над ними, Оно протянет между ними нить, И никому неведомое имя Воскреснет в нем и будет вечно жить. О, ангел мой, холодную заботу, Сочувствие без страсти и огня Как бы по ростовщическому счету Бессмертием оплачиваю я. «Он милостыни просит у тебя…» Он милостыни просит у тебя. Он – нищий, он протягивает руку. Улыбкой, взглядом, молча, не любя Ответь хоть чем-нибудь на эту муку. А впрочем в муке и блаженство есть. Ты не поймешь. Блаженство униженья, Слов сгоряча, ночей без сна, Бог весть Чего… Блаженство утра и прощенья. «Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды…» Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды. Не умирают люди от обиды И не перестают любить. В окне чуть брезжит день и надо снова жить. Но если, о мой друг, одной прямой дороги Весь мир пересекла бы нить, И должен был бы я, стерев до крови ноги, Брести века по ледяным камням, И коченея, где-то там, Коснуться рук твоих безмолвно и устало, И все опять забыть, и путь начать сначала, Ужель ты думаешь, любовь моя, Что не пошел бы я? <1922> «Ночь… и к чему говорить о любви…» Ночь… и к чему говорить о любви? Кончены розы и соловьи, Звезды не светят, леса не шумят, Непоправимое… пятьдесят. С розами, значит, или без роз, Ночь, – и «о жизни покончен вопрос». …И оттого еще более ночь, Друг не способный любить и помочь, Друг моих снов, моего забытья, Счастье мое, безнадежность моя, Розовый идол, персидский фазан, Птица, зарница…ну, что же, я пьян, Друг мой, ну что же, так сходят с ума, И оттого еще более тьма, И оттого еще глуше в ночи, Что от немеркнущей, вечной свечи, – Если сознание, то в глубине, Если душа, то на самом дне, — Луч беспощадный врезается в тьму: Жить, умирать – все равно одному. «В последний раз… Не может быть сомненья…»
В последний раз… Не может быть сомненья, Это случается в последний раз, Это награда за долготерпенье, Которым жизнь испытывала нас. Запомни же, как над тобой в апреле Небо светилось всею синевой, Солнце сияло, как в ушах звенели Арфы, сирены, соловьи, прибой. Запомни же: обиды, безучастье, Ночь напролет, – уйти, увидеть, ждать? — Чтоб там, где спросят, что такое счастье, Как в школе руку первому поднять. «Ночью он плакал. О чем, все равно…» Ночью он плакал. О чем, все равно. (Многое спутано, затаено). Ночью он плакал, и тихо над ним Жизни сгоревшей развеялся дым. Утром другие приходят слова, Перебираю, что помню едва. Ночью он плакал… И брезжил в ответ Слабый, далекий, а все-таки свет. «Один сказал: «Нам этой жизни мало»…» Один сказал: «Нам этой жизни мало». Другой сказал: «Недостижима цель». А женщина привычно и устало, Не слушая, качала колыбель. И стертые веревки так скрипели, Так умолкали, – каждый раз нежней! — Как будто ангелы ей с неба пели И о любви беседовали с ней. «Но смерть была смертью. А ночь над холмом…» Но смерть была смертью. А ночь над холмом Светилась каким-то нездешним огнем, И разбежавшиеся ученики Дышать не могли от стыда и тоски. А после… Прозрачную тень увидал Один. Будто имя свое услыхал Другой… И почти уж две тысячи лет Стоит над землею немеркнущий свет. «Патрон за стойкою глядит привычно, сонно…» Патрон за стойкою глядит привычно, сонно, Гарсон у столика подводит блюдцам счет. Настойчиво, назойливо, неугомонно Одно с другим – огонь и дым – борьбу ведет. Не для любви любить, не от вина быть пьяным. Что знает человек, который сам не свой? Он усмехается над допитым стаканом Он что-то говорит, качая головой. За все, что не сбылось. За тридцать лет разлуки, За вечер у огня, за руки на плече. Еще, за ангела… и те, иные звуки… Летел, полуночью… за небо, вообще! Он проиграл игру, он за нее ответил. Пора и по домам. Надежды никакой. – И беспощадно бел, неумолимо светел День занимается в полоске ледяной. |
